Советник королевского суда

  Министр внутренних дел Шукман стоял  перед столом Фридриха Вильгельма III, держа в руках папку с докладом.
- Господин министр, я повторно подтверждаю свой запрет всем государственным чиновникам и служащим почтовых ведомств носить бакенбарды. Составьте надлежащую бумагу гоподину  Кирхейзену, и пусть министерство юстиции разошлет  соответствующий циркуляр во все учреждения.
- Все будет исполнено в точности, как требует Ваше Величество.
Король посмотрел в окно. На плацу фельдфебель муштровал солдат королевского охранного полка.
- Совершенно не умеют держать шаг. Обер-фельдфебель -  полный идиот. Взгляните!
Министр подошел к окну, остановился и стать смотреть с видом чрезвычайного любопытства.
- Совершенно не умеют держать шаг, - повторил король.
- Совершенно верно, Ваше Величество, - ответил министр, оторвавшись от созерцания плаца.
- А как тянут ногу! Вот как надо! Вот как! - Король поднял ногу и замер.
В кабинет вошел секретарь.
- В чем дело, Ранке, - спросил Фридрих, не опуская ноги.
- Письмо, ваше величество.
- Откуда?
- С острова Святой Елены.
- Вот как? – король опустил ногу. Молодцевато прошел за стол,  - Вот как нужно держать шаг! -   и сел в кресло, - распечатайте и прочтите.
Ранке распечатал конверт, отодрав с треском печать с сургучным прусским орлом.
 - Государь, спешу сообщить вам, что на острове произошли некоторые изменения,  а именно, на место губернатора Кокбэрна назначен сэр Гудсон Лоу. Он известен как человек весьма ограниченный, склонный  к мелочной опеке и неоправданной жестокости.
-Что вы об этом думаете, Шукман?
-Я думаю, это на пользу делу, Ваше Величество.
- Отлично! Я вполне с вами согласен: теперь узурпатор будет под более строгим присмотром.
- Продолжать, Ваше Величество? – спросил Ранке бесстрастным голосом.
- Извольте, Ранке.
- В остальном положении пленника вряд ли произойдут какие-нибудь изменения: он по-прежнему пользуется свободой, выходит и выезжает куда угодно, совершает верховые прогулки и принимает, кого ему заблагорассудится.
- Вот! Вот он вечный английский либерализм! Слишком многого хотят, господа либералы. Слишком многого! Читайте, Ранке.
- О дальнейшем положении пленника мы будем сообщать при каждом удобном случае.
Тайный советник Штибер».
- Шукман, - король повернул голову в сторону стоявшего по стойке смирно министра, - подготовьте  бумагу о награждении тайного советника Штибера орденом черного орла.
Что еще, Ранке?
- Ваше Величество, я подготовил рескрипт о назначении господина Гофмана советником королевского апелляционного суда на основании его прошения и вашей резолюции.
- Гофман? Гофман? – знакомое имя. Что вы знаете об этом человеке, Шукман?
- Ваше величество, господин Гофман родом из Восточной Пруссии, из добропорядочной семьи. Получил юридическое образование и сдал все полагающиеся экзамены, мог бы сделать превосходную карьеру.
- Мог бы? Почему же не сделал?
- Сначала грехи молодости, потом война.
- Что это значит? Объяснитесь, господин министр.
-  Видите ли, Ваше Величество, в бытность младшим советником в Познани, господин Гофман оскорбил несколько высокопоставленных особ, нарисовав на них карикатуры, где выставил их в весьма неприглядном свете. Одним из оскорбленных был начальник 39 пехотного полка генерал-майор Цастров. Он отправил депешу на Ваше имя. Именно эта депеша приостановила назначение Гофмана государственным советником.
- А, вспоминаю, вспоминаю. Но ведь это же было довольно давно!
- В 1802 году, ваше Величество.
- Четырнадцать лет назад! Это, конечно, было ребячество со стороны молодого человека, Шукман. К тому же он достаточно наказан. Что же его побудило совершенно покинуть нашу службу?
- В 1806 году, Ваше Величество, он служил в южнопрусском окружном управлении в Варшаве, когда в город вошел узурпатор, и наша администрация была распущена.
- Так он пострадал? Ранке! Подайте рескрипт.
    Король быстро пробежал глазами аккуратный почерк секретаря: «Назначить королевского советника г. Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана советником королевского апелляционного суда с жалованием 1000 рейхсталлеров в год. Фридрих-Вильгельм Третий, милостию Божией король Прусский.» Бумага составлена как положено. Перо!
Секретарь почтительно протянул перо королю. Король резко расписался.
- Ранке. Направьте бумагу министру юстиции. Вы свободны, Шукман. Ранке, вы также свободны.
  Шукман, взяв почтительно бумагу и положив ее в папку,  на которой распластал крылья орел, вышел их кабинета. Король снова подошел к окну.
- Никто не умеет держать ногу. Вот как надо. Вот как! – он вновь четко промаршировал по своему кабинету к столу.

        «Однажды, - неплохое начало для рассказа, но слишком  обыденно. А вот это: в маленьком захолустном городке жил.. Нет, не то. На минуту человек с худым выразительным лицом задумался. Кончиком пера почесал нос и вдруг лихорадочно стал  писать.
  Минут двадцать писал. Затем выпрямил спину, посмотрел в совершенно непроницаемую темноту окна.
  Да следует начать так, но будет ли ясно, почему продавец барометров так напугал студента? А между тем эта история началась давно, очень давно. Вижу, как сейчас, наш большой каменный дом в Кенигсберге, чинная, однообразная жизнь. А это старый угрюмый дядя за столом. Парик напудрен, коса в неизменном черном кожаном чехле. Один  только раз был нарушен привычный порядок. Поездка с дедом по Померании. Кажется, именно в тот год я познакомился с Гиппелем. Это был друг, настоящий друг, на всю жизнь. Вот оно что! Студент - назову его Натаниэлем - напишет другу письмо и расскажет,  с чего все началось. У друга, конечно, есть  сестра,  миленькая круглолицая девушка. Студент  с ней помолвлен.
  Гофман схватил лист и стал писать. Разгибал онемевшие пальцы и снова писал. Писал несколько часов подряд. Наконец, отложил перо, откинулся на спинку кресла и на минуту прикрыл глаза. 
- Эрнст, с тобой все в порядке?  – раздался из спальни голос Михалины.

   В кабинет министра внутренних дел фон Шукмана вошел председатель королевского прусского  апелляционного суда  Вольдерман.
- Господин председатель, - сказал Шукман, поднимаясь из-за стола и направляясь к председателю. Не дойдя до него нескольких шагов, министр остановился, но так что казалось, еще немного, и он начнет наступление на  председателя.
- Господин председатель, вчера я был у Его Величества. Его Величество выразил недовольство некоторыми слухами, распространяемыми в столице.
- Я слушаю, ваше превосходительство
- Дело касается действий господина губернатора столицы фон Гнейзенау. На прошлой неделе он был на приеме у Его Величества по поводу привлечения к ответственности членов королевской комиссии, проверявших условия содержания  инвалидов королевских войск в госпиталях. Губернатор настаивал на аресте членов данной комиссии! Его Величество разрешения не дал. Между тем, по столице ползут различные слухи, нас позорят в  каких-то газетах. Надеюсь, от вас не ускользнул тот факт что действия господина губернатора стали предметом всеобщего внимания не только здесь, в Берлине, но благодаря господам газетчикам уже повсеместно Действия королевской -  вы только подумайте: королевской!  - комиссии обсуждаются, разбираются, как будто разговор идет о ссоре лавочника с женой!
- Насколько мне известно, ваше превосходительство, дело началось с письма некой писательницы Хельмины вон Шези, побывавшей в лазаретах и после этого обвинившей упомянутую комиссию во лжи. 
- Именно так. Вы неплохо осведомлены. Она написала письмо на имя губернатора, а он направил бумагу министру юстиции, и тот, не получив у Кирхейзена поддержки, решил искать ее у Его Величества.
- Надеюсь, отказ в аресте членов комиссии достаточно ясно выражает волю его величества.
- Воля Его Величества направлена на благоденствие,  прежде всего, целого государства, и исходя именно из этого, он потребовал разобраться в данном  деле без широкой огласки, дабы не дать повода триумфу наших врагов. Он возложил эту обязанность на королевский апелляционный суд.
- Мы выполним наш долг, ваше превосходительство.
- В первую очередь займитесь этой фон Шези. Я думаю, ее действия можно квалифицировать как сознательную клевету.
- Именно так, ваше превосходительство
- Подберите подходящего чиновника, которому можно было бы поручить это дело.
- В апелляционном суде служат весьма толковые чиновники, ваше превосходительство. Взять, к примеру, советника фон Зюдова. Документы содержит в идеальном порядке, умно ведет дела об опеке.
- Да, я наслышан об этом чиновнике, весьма достойный человек.
- Но данное дело я бы поручил все-таки другому чиновнику.
- Почему же? Вы ведь так хорошо аттестовали господина фон Зюдова?
- И все-таки именно данное – секретарь сделал ударение на этом слове – данное  дело я бы поручил господину Гофману.
- Гофману? Вот как, но отчего же?
- Видите ли, ваше превосходительство, госпожа фон Шези сотрудничает в журналах, пишет повести, кому как не нашему сказочнику Гофману  вести данное дело. Два писателя скорее поймут друг друга
- Поймут друг друга! Тут важны интересы дела. Дела, - и больше ничего!
- Советник Гофман никогда не пренебрегает службой. Он усерден и осмотрителен, прекрасный психолог, знаток человеческой души. Его язык богат и выразителен. Стоит ли пренебрегать талантами такого чиновника в этом весьма щекотливом деле?
- А вас не смущают некоторые стороны его поведения? Образ его жизни известен всему Берлину не с лучшей стороны.
- На службе это безупречный чиновник, ваше превосходительство.
- Что ж, вы весьма умело защищаете своего подчиненного, господин председатель. Кстати, уж если вы так печетесь об этом господине, вам должна быть известна история, произошедшая с ним в Познани в 1802 году?
- Да, я осведомлен об этом досадном юношеском легкомыслии.
- Да, Его Величество похоронил эту историю, но вот что любопытно. Если вы знаете обстоятельства дела, то, возможно, помните, что среди оскорбленных господином Гофманом был  генерал-майоров фон Цастров. Это заслуженный генерал. Сейчас он как раз в Берлине. Ознакомьте его с делом фон Шези, и пусть он выступит государственным обвинителем. Я думаю, он отлично справится с этой задачей.
- Слушаюсь ваше превосходительство. А как же насчет господина Гофмана?
- Вначале это дело надо поручить кому-нибудь другому. Вот хотя бы советнику фон Зюдову.  Пусть он напугает эту Шези хорошенько, у нее должен пропасть  всякий зуд вмешиваться в государственные дела. А вот когда нужно будет тихо закрыть это дело, вы подключите господина Гофмана со всеми его талантами. Но не спешите давать ему никаких полномочий. Пусть сначала как следует поработают обвинители. И особенно внимательно проследите, чтобы советник Гофман не превысил своих полномочий. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Так точно, ваше превосходительство.
- И запомните: вы как председатель суда несете  полную ответственность за поведение ваших чиновников. Переговорите с Гоманом. Пора прекратить эти попойки по ночам у Лютера и Вагнера. Это не красит уголовную палату.
- Я учту ваши замечания, господин министр.
- Я вас больше не задерживаю, господин председатель.

  В небогато убранной комнате перед столиком в кресле сидел молодой человек с пером в руке. Рядом в другом кресле помещался сам писатель. Он разбирал бумаги, когда в комнату вошла Михалина.
 - Эрнст, там к тебе посетительница.
- Проводи ее в комнату, Миша.
Вошла женщина лет тридцати трех, одетая скромно, с саквояжем в руке, на лице ее была тревога.
Писатель поднялся ей навстречу, поднялся и молодой человек.
- Проходите, фрау фон Шези, в этом доме вам никто не желает зла, располагайтесь удобнее. Вы принесли с собой все нужные бумаги?
- Да, господин советник, благодарю вас, что вы не заставили меня еще раз посетить здание суда.
- Сколько раз вас уже допрашивали?
- Меня уже дважды допрашивали в суде, и у меня создалось впечатление, что допрашивающие господа не столько хотели разобраться в сути дела, сколько превратить меня  из обвиняющей стороны в обвиняемую.
- Ваш обвинитель мастер находить крамолу там, где ее нет.
- Вот именно. Мне показалось, что меня обвиняют  едва ли не в подрыве устоев государства.
- Это работа генерала фон Цастрова, но я обещаю вам полную беспристрастность, не чувствуйте себя среди врагов.
- А согласитесь, господин советник,  что есть какая-то ирония судьбы в том, что мы  с вами встретились при таких странных обстоятельствах и вы будете выступать в качестве следователя по моему делу.
- Да, мы могли бы найти и более стоящий предмет для беседы.
- Писатель обвиняет другого писателя в сознательной клевете, так, кажется, выражаются господа чиновники? Сюжет для драмы.
- Увы, чего только не случается в жизни. Но я, по крайней мере, буду с вами честен.
Апелляционный суд, как вам должно быть известно, передал мне ваши показания в связи с делом, названным господином министром внутренних дел делом о сознательной клевете. Прежде всего, нужно соблюсти некоторые формальности. Позвольте мне представить вам господина Геккера, референдария апелляционного суда. Он запротоколирует ваши показания, а затем я собственноручно составлю протокол, пришлю его вам и на его основе составлю заключение. Давайте  рассмотрим необходимые для дела бумаги. 
Молодой человек вывел на листе бумаги: «2 августа 1816 года.»
 Гофман протянул руку к стопке бумаг на столике и вытянул один лист.
- Имя: Хельмина Шези, место рождения Магдебург, из дворян, тридцати двух лет, вероисповедание – католичка, а вот и краткая биография. Что ж,  бумаги в полном порядке, госпожа фон Шези. Еще несколько чисто формальных вопросов. Записывайте, господин референдарий, - Гофман кивнул головой молодому человеку, – вопрос первый: вы ли составили обвинительное письмо по поводу непозволительного обращения с инвалидами в лазарете?
- Да, господин советник, это сделала я.
- И передали письмо его превосходительству генерал-фельдмаршалу  графу фон Гнейзенау, губернатору Берлина?
- Именно так, я передала его графу.
Гофман вытащил из стопки другой лист.
- Подтверждаете ли вы подлинность этого письма?
Фон Шези взяла лист и тотчас вернула его Гофману.
- Да, это то самое письмо.
-Благодарю вас, госпожа фон Шези
 Гофман опять повернулся к молодому человеку.
- Геккер, вы записали все три вопроса?
- Так точно, господин советник.
- Отлично. А теперь, госпожа фон Шези, я попрошу вас как можно подробнее изложить мне ваши обвинения против комиссии, проверявшей условия содержания инвалидов.
- Хорошо, я все расскажу, как было, господин королевский советник. Конечно, расскажу  подробно. Все началось с того, что по просьбе жены одного офицера, раненного под Лейпцигом, я посетила лазарет на Купферграбен. Это недалеко от казарм.
Гофман наклонил голову, давая понять, что ему этот факт  известен.
- Да, так вот увиденное там потрясло меня, господин советник, просто потрясло. Больные лежат прямо в проходах на одеялах, в которых кишат вши, кругом  грязь. Раны гниют, издавая тяжелый приторный запах. Я узнала, что больным по целым неделям не меняют повязки. От всего этого, конечно, очень высокая смертность. За те два часа, что я там пробыла, скончался один бывший ротмистр, раненный в живот. Другого больного пронесли мимо меня  уже без признаков дыхания. 
 Питание просто отвратительное, многие стонут по целым суткам, но не получают даже кружки воды!  Я поговорила с некоторыми раненными. Там были настоящие герои Лейпцига и Лютцена, несколько десятков привезены из-под Ватерлоо из бригады Блюхера. Были и из-под Дрездена. Я не смогла с ними поговорить. Они уже не в состоянии что-либо ответить.
 - Из-под Дрездена? – Гофман весь подался вперед.
- Да. Что с вами, господин советник?
- Ничего, продолжайте.
- Госпожа фон Шези, - вмешался молодой чиновник, - господин королевский советник находился в Дрездене, когда союзники штурмовали город.
- Простите, я не знала. У вас, наверное, остались тяжелые воспоминания об этом?
-Я предал их дневнику, но его, конечно, нигде не удастся напечатать.
- Я могу похлопотать в нашем журнале.
- Думаю, у вас ничего не получится. Если вы не возражаете, мы прервем нашу официальную часть беседы. Вы ведь принесли бумаги, в которых есть описанные вами безобразия?
- Да, вы сможете на них опереться. Я выписала несколько историй болезней. Те, что меня особенно поразили.
- Хорошо. Геккер, возьмите эти бумаги, я просмотрю их позже. 
Гофман откинулся в кресле, на миг закрыл глаза. Потом открыл их и  покачал головой, словно отгоняя воспоминания. 
- Я расскажу вам то, что давно мучит меня, если вы не возражаете?
- Конечно, нет, что вы, ваши рассказы всегда так интересны.
- Этот немного другой.
- Я слушаю вас, господин советник.
Геккер, отложив перо, с интересом смотрел на Гофмана.
- Да, госпожа Шези, это совсем другой рассказ. Еще в восемьсот шестом году я служил в Варшаве, в нашей администрации, жил совсем  рядом с барбаканом. Это очень романтическое место в Варшаве. Настоящая средневековая крепость. Вы не бывали в  Варшаве? 
- Нет, господин советник, не приходилось.
- Очень красивый город, и музыкальный. В королевском парке замечательный музыкальный павильон. Да, так вот, в восемьсот шестом  я служил чиновником в Польше,  а уже через два года  бедствовал концертмейстером в Бамберге. И при этом не жалею об этом нисколько. Я дирижировал произведениями самого Моцарта. А Моцарт это Бог! Вот это было счастье. И писалось мне хорошо.
- Вы помните, как Наполеон вошел в Варшаву?
- Конечно, это-то и стало причиной моего отъезда из Польши. 27 февраля, утром загорелся мост  в  предместье Варшавы, оно называется  Прага. Мы узнали, что ночью наши войска покинули город. Нам никто ничего не сообщил. Наступила какая-то страшная тишина. Это было самое тяжелое впечатление. Все испытывали страх перед всеми: пруссаки из администрации пред поляками и французами, которые вот-вот должны были войти в город, поляки перед собственной чернью, а евреи, которых там очень много, перед теми, другими и третьими.
 На следующий день Мюрат вступил в Варшаву. На улицах появилось много молодых людей  с белыми кокардами на шляпах. Это национальный герб поляков. Председатель нашего суда Мейер и директор уголовной палаты отправились в предместье, к французскому командующему. Мы все остались ждать в здании суда. Все были подавлены, никто ничего не делал, все только ходили по пустому зданию. Так длилось очень долго. Наши парламентеры вернулись только поздно вечером. Мы уже думали, что они арестованы. «Господа, – сказал нам председатель суда, когда мы собрались в большом зале, - королевская администрация распущена, расходитесь по домам. » Оказывается, к Мюрату их никто не допустил, и какой-то офицер связи распустил все прусское управление.
- Вы бедствовали?
- С того времени и до возвращения на службу  у нас с Михалиной не бывало и двадцати рейхсталлеров, по целым дням и даже неделям  - черствый хлеб, - и больше ничего. Но я ни о чем не жалею. Я вел жизнь свободного художника в Бамберге, это удивительный город. Вам не случалось там бывать?
- Нет, я плохо знаю южную Германию.
- В городе чудесный собор времен Генриха II, а в окрестностях расположен замок Альтенбург, впрочем, от него остались только развалины. Наши современные архитекторы совершенно не понимают прелести этих старинных сооружений. Их сооружения сухи и математически строги, словно их создавал бездушный автомат. А эти старинные соборы. В них столько поэзии. Вот там я чувствовал себя по-настоящему хорошо. Потом были Дрезден, Лейпциг, и снова Дрезден. Там-то я увидел войну вблизи. В мае тринадцатого года французы вошли в город, на улицах царила настоящая паника. Сгорел мост через Эльбу, а затем и два других моста, ниже по течению. Вечером мы видели, как по реке плыли горящие лодки, казалось, мимо нас проплывали огромные пылающие факелы. Затем, как водится, начался голод. Ничего нельзя было купить, за хлеб отдавали золотые украшения. Потом начался тиф. До конца августа все жили в страшном напряжении. Война вплотную подкатилась к городу. И вот началась осада города союзниками. В самом начале осады все вышли из своих домов. Никто не мог оставаться один, казалось, вместе все это легче перенести. Мимо меня провезли офицера, у которого были простелены оба глаза. Кажется, это был итальянец. Я не смог разобрать, но вокруг кто-то говорил, что на нем итальянский мундир. Вскоре канонада усилилась, к нам стали залетать ядра и гранаты. Зазвенели стекла, стала дрожать земля. От прямого попадания рухнула стена в доме напротив, кого-то ударило камнем, раздались  истошные крики. Над моей головой пролетела граната и взорвалась шагах в двадцати. Я инстинктивно упал на землю и больно ударился коленом. Другая граната срезала кусок крыши нашего дома. Говорили, что на рынке граната убила вестфальского солдата, собиравшегося накачать воды, ранило в живот какого-то горожанина. Все куда-то побежали. Стоять уже не было никакой возможности. Я вскочил  и побежал к Замковым воротам. На церкви Девы Марии и на королевской галерее засели французы. Пять-шесть снарядов ударились в стену. Наступавшие стреляли беспрерывно. Говорили, что это были русские. Первый штурм французы отбили. Я побежал за городской вал. Хотелось вырваться из стен города. Стрельба еще не кончилась.
 На поле повсюду были ямы и лежали искалеченные солдаты, слышались стоны, крики. Какие-то непонятные звуки. Я увидел солдата, он сидел на земле и смотрел на отрубленный палец на руке. У него не было никакого другого ранения, только этот палец – он висел на куске кожи. Кровь – темная, густая – длинными каплями стекала на землю. На некоторые вещи нельзя было даже смотреть. Повсюду амуниция, перевернутые лафеты пушек, ранцы.
 Появились французские солдаты. Они стали снимать со своих убитых мундиры. Иногда те, с кого они сдирали мундиры, издавали какой-то хрип, стон – тогда приходили санитары в белых передниках, клали их на носилки и уносили в город.
 Французы стали рыть какие-то огромные ямы  прямо на поле. Это длилось очень долго. Затем они стали сваливать своих погибших полураздетых солдат в эти ямы, сваливали по двадцать – тридцать человек в одну могилу. Туда же бросали оторванные руки и ноги.
  Я сел на холодную землю и  смотрел на это.
- Ужасно. Мы тоже кое-что повидали в Берлине, но то, что вы рассказываете – просто чудовищно.
- Чудовищно, конечно, такие вот воспоминания. Теперь вы понимаете, почему я не могу это опубликовать. А ночью в тот же день я писал «Золотой горшок», я уходил от всех этих кошмаров в свои фантазии.
- Даже трудно поверить. Вы писали эту прелестную сказку под звук канонады?
- Да, именно так.
- Как странно.
- Вернемся к нашему делу, госпожа фон Шези. Геккер, вы записали показания госпожи фон Шези относительно порядков на Купферграбен?
- Все в точности, господин советник.
- Теперь, госпожа фон Шези, расскажите мне о ваших дальнейших действиях.
- Я отправилась к администрации лазарета и с большим трудом выяснила, что совсем недавно условия содержания инвалидов проверяла комиссия советника фон Гольденберга. Затем я пошла к губернатору, и граф  - он хорошо мне известен – предоставил мне для ознакомления отчет этой комиссии. Так, вот, господин советник, там не было ни слова – понимаете – ни слова об этих ужасных порядках в лазарете. Прямо в кабинете графа я написала это самое письмо, с которого начались все мои злоключения. И вдруг меня вызывают в суд, предъявляют мне обвинение в сознательной клевете. Все это делают люди, чьих имен я даже не знаю. Мои показания при этом не слушают. Мне намекнули, что возможен даже арест!
- Успокойтесь, госпожа фон Шези. До этого не дойдет. Нет никаких оснований. Со своей стороны  обещаю вам сделать все возможное, чтобы справедливость восторжествовала.
Мы проверим изложенные вами факты, поверьте, у нас есть такая возможность.
- Я не боюсь проверки, господин советник.
-  И прекрасно. Идите домой  и не волнуйтесь. Кстати, завтра в придворном театре дают «Ундину».
- Благодарю вас, господин советник. Вы честный и добрый человек.
- Я дам вам возможность отблагодарить меня, когда принесу в ваш журнал свои новые произведения. Я сейчас как раз работаю над одной повестью.
- Новая сказка?
- Не совсем. Дело мрачное и загадочное. Что-то вроде детских страхов, материализовавшихся в образе,  преследующем героя.
- Будем рады напечатать вашу повесть
-  Надеюсь завершить ее не позже следующего месяца.  Не смею вас больше задерживать, госпожа фон Шези, идемте, я провожу вас. Геккер, вы также свободны.

  Ночью Гофман писал, писал долго, пока не закоченели руки. Наконец, по привычке, откинулся в кресле и прикрыл глаза. Затем открыл их, отложил в сторону рукопись и принялся перебирать бумаги. Несколько листов упали на пол.
- Михалина! Миша, ты слышишь меня? Спит.
Михалина вошла, кутаясь в кашне.
- Что такое Эрнст? Который час? Уже три часа ночи! Тебе же завтра выступать в судебной палате.
- Миша, мне нужна твоя помощь.
- Какая помощь, Эрнс, наверное, опять что-нибудь нужное потерял?
- Да, я не могу найти письмо к Реймару, по поводу оплаты «Детских сказок», он мне еще не заплатил.
- Знаю. Твои издатели не очень-то спешат заплатить.
-  Где же это письмо, его нужно обязательно найти.
Михалина подняла с пола листок.
- Вот, посмотри, это не оно?
- Дай-к, дай его сюда. Что это? Нет, это по поводу «Элексиров» к Дункеру. Черновик.
- Вечно ты разбрасываешь свои письма, нужные бумаги, а потом не можешь их найти.
Как ты еще не потерял важные государственные документы?
- Государственные как раз в порядке. Ну что? Не нашла? Жаль. Придется новое составлять.
- Это в четвертом часу ночи! перед важным заседанием!
- Пожалуй, ты права. Отложи черновик к Дункеру. Но раз уж встала, послушай: я только что завершил одну очень трудную сцену.
- Подожди, я принесу свое вязание. Какие холодные ночи в этом ноябре.
- Да, я совсем  закоченел. Принеси мне одеяло.
Михалина вернулась со своим вязанием и теплым одеялом для мужа. Закутала ноги мужу и уселась в кресло поудобнее.
- Помнишь, я тебе говорил, что пишу повесть о профессоре физики, который обманом ввел в общество автоматическую куклу?
- Да, что-то припоминаю.
- Так вот, представь себе: его разоблачили. Послушай один кусок, я закончил его только что, по-моему, довольно хорошо.
Гофман принялся читать. Лицо его  оживилось, стало его более худощавым, некрасивым и выразительным.
- Эрст, здесь так дует, надо подкинуть дрова в камин, - она поднялась из кресла.
- Хорошо, хорошо, так как ты находишь этот отрывок?
- Я не все поняла, Эрнст, но раз твой герой попал в дом умалишенных, произошло что-то ужасное?
- Да, это была настоящая катастрофа.
- Эрнст, ты, наверное, очень устал. Не мог бы ты попросить на службе отпуска на две недели? Мы бы поехали в Бамберг. Ты же любишь Бамберг. 
- Конечно, Миша, но не сейчас. В Палате так много дел, ты же знаешь, я не могу от них отказываться. Может быть, мне прибавят жалованье. Мы бы приобрели отличную мебель, знаешь, в старонемецком вкусе. Я бы сам сделал рисунки и заказал ее хорошему столяру. Представляешь: резные с высокими спинками кресла, камин с чугунной решеткой, гравюры на стенах.
 Часы пробили четыре раза.
- Иди, Миша приляг, я должен еще немного поработать.
Когда жена вышла, Гофман бросил в камин несколько поленьев сухой березы, затем вернулся в кресло, снова закутал зябнувшие ноги и  придвинул к себе несколько листков. Взял верхний. Якоб Ранке, барабанщик гренадерской роты мушкетерского полка, получил ранение в левую ногу 18 октября 1813 года под Лейпцигом. Скончался в военном госпитале Святой Девы Марии. А это? Карл Клуге, вахмистр полка бранденбургских гусар, получил пулевое ранение  в плечо и контузию при взрыве ядра 27 августа 1813 года при штурме Дрездена. Скончался в госпитале Девы Марии.
Гофман взял чистый лист, придвинул свечу.
Иоганн Альберт Лаун, ротмистр полка черных гусар, получил штыковое ранение в бедро 16 июня 1814 года при Линьи. Умер в госпитале Девы Марии.
Гофман писал, пока рука не занемела окончательно.

  На следующий день около пяти часов вечера  два  молодых чиновника прогуливались по коридору суда. Один с небольшими бачками, остановившись, сказал: 
- Я все не могу прийти в себя! Как тебе его речь? Я специально смотрел на часы. Он говорил три с половиной часа!
- Да, – произнес другой,  с тщательно выбритым лицом, - язык просто безукоризнен. Это шедевр в духе Древнего Рима. 
- А какая аргументация, - подхватил первый, какая точность в подборе фактов. Ничего лишнего.
- Да, и каков финал. Даже председатель прослезился. Но утвердит ли министр?
- Я думаю, да, зачем ему лишние толки в газетах?
- Посмотрим, - второй остановился.  - Но я преклоняюсь перед его талантами. Пора в зал. Скоро зачитают решение.

В кабинете Председателя уголовной палаты Вольдермана секретарь приготовился слушать своего начальника и взял перо.
- Пишите, господин секретарь, - Вольдерман остановился посередине кабинета.
«Его превосходительству министру внутренних дел и полиции Фридриху фон Шукману и его превосходительству  министру юстиции Фридриху Леопольду фон Кирхейзену от председателя Уголовной Палаты и королевского апелляционного суда Иоганна Даниэля Вольдермана.
«Настоящим извещаю Вас, что дело о сознательной клевете против фрау Хельмины фон Шези завершено. После трехкратного допроса обвиняемой, выяснения дела и сбора соответствующих документов суд пришел к выводу, что обвинения, выдвинутые против фрау фон Шези в сознательной клевете на комиссию по проверке положения в королевских  лазаретах, не соответствуют действительности. Факты укрывательства вопиющих беззаконий подтверждены. Суд снял с фрау фон Шези все обвинения и полностью ее оправдал.
Основание для такого решения послужило заключение, составленное и прочитанное в апелляционном суде  королевским советником г. Эрнстом Вильгельмом Гофманом с соблюдением всех требований  к данному документу.
 Дело производством закрыто.»

Король  позвонил в серебряный колокольчик. Вошел секретарь.
- Господин секретарь, возьмите перо и пишите.
«Мы, Фридрих Вильгельм  Третий, Божию милостью король Пруссии, настоящим уведомляем и обязываем всех, кого это касается. Так как многие лица в различных провинциях нашей монархии подозреваются в антигосударственной деятельности и других происках, мы всемилостивейшее повелеваем создать следственную комиссию, которая будет иметь свою резиденцию в столице и  носить название Королевская прусская непосредственная комиссия. Президентом данной комиссии назначить тайного советника фон Трюцшлера, членами же советниками апелляционного суда  советника фон Зюдова, советника Гофмана, асессора фон Герлаха, асессора Кульмейстера, советника полиции Кайзера.
 Берлин Октября первого дня 1819 года. »