Смена вех (цикл)
1
Шел куда-то маршрут сухогруза,
дал корабль небольшую течь,
и остался молчальник Крузо
тайну смерти его стеречь.
А в душе легкий бриз конфуза:
капитан, мол, спасти хотел,
но такую затеял игру за
полчаса до опасных дел,
что оставил десятки тел
на поверхности водной глади –
вот каков он, декор на фасаде.
Дальше помню: облом сплошной,
захлестнуло, какой-то остров,
как-то спасся, вдали был остов
корабля, никого со мной.
Жизнь скукожилась, как апостроф.
Где ты, прежняя держава?
Дождалась себе отмашки.
Помню: вечер, Окуджава
в вечной клетчатой рубашке.
Сивцев Вражек, дождь, косея,
льет на особняк ампирный.
На дороге, что-то сея,
(мысли, факты, аргументы)
топчутся интеллигенты,
нарушая вечер мирный,
2
Скат Таганского холма,
Церковь: с белым голубое,
впечатлений кутерьма
я же – маленький Хома,
бурсачок, само собою,
где-то в шестьдесят шестом
или шестьдесят девятом;
вот он, слева – супер дом,
а в стране в фаворе атом,
он едва ли не в глуши
входит в гости к бородатым.
Справа – стройка, от души
режут черный грунт ковши;
будет «Площадь Ногина» там.
За оградой – стандартная бурса,
Я впервые курил на балконе
И на крышу залез на пари.
У страны несменяемость курса,
Френкель пишет романс о погоне.
Силуэты на фоне зари.
3
У Сережки Потапова батя - мастак,
пил он так,
что собака от страха дрожала,
он рассказывал нам про значенье атак,
про огонь, что названье ведет от кинжала,
глядя фильм «Два бойца»
и в дыму «Беломора» держа комментарий,
он был очень похож на «отца» –
деревенский такой пролетарий.
В их хибарке стояла исконная русская печь –
неизвестной мне жизни следы –
а сережкин отец еще не был в отключке,
он успел рассказать, как солдаты ползут, обдирая зады,
под железом «колючки»;
первый раз появился тогда сериал «Щит и меч».
А вокруг матерели поля,
электричка гремела за негустым перелеском,
и ему не хватало всегда до получки рубля,
остальное казалось ненужным довеском.
Мы купались в пруду,
помню, пьявок боялся тогда я,
может быть, деревенских, их грозных атак,
городскому все внове, конечно, а так
лазил в дом через окна, разил лебеду,
от иного и прочего мало страдая.
Это будет потом в подростковом аду.
4
Сапог, надраенный до блеска,
слова, звучащие так веско:
партайгеноссе, Борман, шеф,
фрагмент истории отрезка –
одеколоном посвежев,
в мундире черном, похоронном,
блестя серебряным погоном,
с экрана – прямо в грезы дев,
щель рта над острым подбородком.
(Вся соль – в приветствии коротком) –
в прямоугольнике ТВ,
необходим, подобно сводкам
о близких паводках в Москве –
Максим Максимович Исаев,
похоже, что из прежних баев,
а может, тоже псевдоним,
а может, отпрыск иудея,
чуть шевелюрою седея,
сердца нам заполнял одним
желанием: бежать подале
от их Берлинов, Фердхенхалле,
от топтунов на их вокзале,
от встреч ненужных на канале
в какой-нибудь французский Ним.
5
Слухи: Быков пишет повесть
там расскажет он о… то есть.
понимаете о чем.
Драпируются фасады
к маю ярким кумачом;
медленно ползут сигары
за зеленым тягачом.
гул ракетной Ниагары.
Чувствуешь в строю плечом
близкое плечо соседа,
рассекаются колонны
кем-то в форме и без формы,
мельком синие погоны,
им сейчас, конечно, не до
отвлеченности идей;
в каждый строй не больше нормы
полагается людей.
6
Гибкий, как тени в японском кабуки,
Пятница учит усердно «аз», «буки»
«Веди», «глаголь» и «добро»,
чертит цилиндры, вникает в науки,
чистит жилище и строит метро,
У парня просто отменные руки
и неплохое покамест нутро.
7
Я уже немного стал постарше
Где –то в Чистопрудных лестниц марши
убегают к небу; чердаки,
Мастерские в старом доме Мосха,
в клетчатых рубашках чудаки
Имена Попкова, Фалька, Босха.
Разговоры, белые виски.
Время поцелуев, время съездов,
Спичей, раздающихся с трибун,
пьяниц что-то алчущих табун
выбегает из любых подъездов.
Время трех аккордов, подворотен,
время бесконечных анекдо,
весь режим вобравших от и до,
время недописанных полотен.
Юрий П выставляет холсты у стены
Плоскостей столкновенье. Пространства тесны
мастерской. Вот графический лист
Иллюстрации к Эдгару По:
Неожиданность лиц.
неожиданность поз.
Юрий П улыбается, наше признанье снискав.
В нем сплошное отсутствие лоска,
вижу мятые брюки в полоску
и запачканный краской рукав.
8
В этом доме бодался теленок с ду…
Длинный ряд громад тянется с версту:
сверху, под и над стиль, которым некто
из больших вождей радовал людей:
арки всех мастей прямо вдоль проспекта.
Гипсовый подъезд, лифт несет наверх,
десять человек, это наша секта.
Бородатый А., слышен добрый смех,
толстый том в руках, – Александр Мень,
Я вполне готов к первой смене вех.
Мне шестнадцать лет будет через день.
Что затем? Публикация ль пактов,
пара – тройка убийственных фактов,
две синкопы, джазбенд на костях,
недостаток мощения трактов,
недостаток огня в новостях
иль кормежка забористой кашей,
самиздат, Алешковский ли Юз,
погубили со…? Кто ж не опасен:
кочегар? или ритм или блюз?
О способности рухнуть от басен
даже более мощных держав
(как ни прячь за Корчагиным Пашей
механизм, что испорчен и ржав)
размышляли задолго до нашей
9
Пятница бросает вызов
Робинзону, просит визу в
недалекую пещеру.
Требует себе круизов
в Торопец и на Венеру.
Вот он возвращает веру
смуглокожих своих предков;
он заглядывает редко в
дом к патрону. Все в навозе.
выросло число убытков;
флаг себе какой-то выткав,
он стоит в протестной позе.
10
Третью ночь Хома у ее одра
Отходняк читал и дрожал, как трус,
С площадей неслось много раз «Ура»!
В шуме летних струй умирал Союз.
Дождь усилил раж, разлился озон.
Снят был медный страж, смят при том газон.
Страж был в глубь двора
спрятан у реки, как опасный груз,
в час, когда клыки обнажает риф,
судно пригрозив разорвать в куски.
Веки поднял век и сжег.
Где Хома? – лишь слой золы,
Кто-то вытоптал лужок,
Веки века тяжелы,
Заучили слово «шок».
И в горах летит снежок
На расчехленные стволы.
Все находит русло, даже если тускло
выглядит эпоха, и подобьем моха
зарастает вскоре
рай царя Гороха.
Все находит русло.
Путь не то в фаворе,
что любили прежде.
Обнаружат в море
остров Робинзона,
он в смешной одежде.
Что он им расскажет, молодым, которым
та, одна шестая – все равно, что зона –
рай больным и хворым?
Март 2006 г.