Размышления о преподавании литературы, посвященной Великой Отечественной войне.
25.04.2015 21:55
Размышления о преподавании литературы, посвященной Великой Отечественной войне.
Говоря о литературе, посвященной Великой Отечественной войне, нужно разделить проблему на несколько составляющих. Мне видится ряд вопросов, связанных с этой темой.
Первый. Отличается ли чем-нибудь литература, посвященная Великой Отечественной войне, от любой другой художественной литературы?
Второй. Что именно мы собираемся раскрывать: исторические знания о войне или художественное совершенство литературного произведения, совпадают ли эти категории?
Третий. Есть ли настоящая (в нашем понимании) классическая литература, которой суждена долгая жизнь и которая была бы посвящена Великой Отечественной войне, и если есть, - то какой список можно было бы рекомендовать.
Я бы выделил еще один вопрос, имеющий отношение к предыдущим: каковы образцы русской классической литературы, посвященной теме защиты своего Отечества, которые могли бы подготовить к восприятию литературы о Великой Отечественной войне. А отсюда и очень, как мне представляется, важный вопрос: почему все-таки литература о Великой Отечественной не создала свою «Войну и мир», с каким бы исключительным уважением мы ни относились к плеяде военных писателей.
На первый вопрос я бы ответил так. Литература, посвященная войне, а особенно Великой Отечественной войне, отличается от другой литературы, способностью раскрыть перед читателем такой опыт жизни, такое знание о ней, которого практически невозможно было увидеть никогда до изображенных в ней событий. Некоторое исключение составляют произведения о Гражданской войне, и в первую очередь «Тихий Дон» и «Конармия», но в них есть многое из того, что не составляет главную проблематику произведений о Великой Отечественной.
Это опыт человека, столкнувшегося не просто со смертью, а с необходимостью преодолеть невероятные трудности, найти в себе силы, сформировать ряд ценностей, которые могли бы помочь в исключительных условиях стать солдатом и остаться человеком. Это новое знание о человеке, его возможностях, его способности преодолевать испытания, как мне представляется, и составляет художественную основу произведений о Великой Отечественной войне. Это роднит писателей военного поколения с русской классикой прошлого.
Но этот опыт иногда был за пределами человеческого, смог ли он войти в литературные произведения?
Здесь мы перейдем ко второму вопросу. А можно ли рассказать в произведении искусства, то есть в таком тексте, для которого отбирается материал, создаются какие-то художественные приемы, что-то по художественным причинам бракуется, можно ли рассказать в таком тексте то, что произошло с нашим народом, с семьями советских людей, с каждым человеком в отдельности в те страшные годы. И что мы преподаем на уроках? Этот невероятный опыт или художественное произведение?
Из опыта своего преподавания я могу сказать. Очень часто на уроках по данной тематике начинает преобладать желание раскрыть на основе произведения правду о войне, как она на сегодняшний день известна, слишком уж обжигающий материал, особенно посвященный первым двум годам войны. Отступление, массовое бегство гражданских, окружение целых армий, бегство начальства, паника в октябре в Москве, едва не занятая немцами Москва, блокада Ленинграда, оборона Севастополя и трагическое ее завершение, прорыв противника к Сталинграду и многое - многое другое – все это просто требует эмоционального вовлечения учеников в материал. Здесь я должен сказать, что совершенно не разделяю точку зрения на то, что для современных учеников события Великой Отечественной войны – это уже нечто вроде Троянской войны, о чем любят рассуждать некоторые. Во-первых, события Троянской войны можно раскрыть, как совершенно потрясающую правду о жестокости войны – надо только Гомера внимательно читать, а во-вторых, от современного подростка тринадцати - шестнадцати лет война отделена тремя, а не двадцатью поколениями, и при желании учителя всегда можно найти способ вовлечь ученика в описываемые события, привлекая самый непосредственно связанный с его семьей материал.
Я, каждый раз начиная разговор о лирике войны, прошу учеников поговорить с их родными о том, какой след оставила война в их семьях. К сожалению, их родители, и даже их бабушки и дедушки, сами родившиеся уже после войны, часто ничего не знают и не хотят знать об истории собственной семьи в XX веке. Но наша задача, если мы действительно хотим обратиться к этой теме, найти способ раскрыть и историю их собственных семей. Иногда удается узнать и о наградах прадеда или прабабушки того или иного ученика, о том, кто и где оказался во время войны, помочь им понять, что за орден или медаль хранится дома, какие события связаны с их родственниками. Тут должно быть только одно условие: вы сами должны чувствовать в себе уверенность в том, чтобы этим заниматься на уроке. Учитель должен быть абсолютно уверен в необходимости того, что он делает на уроке (в выборе произведения, в его достоинствах, в необходимости знакомства с ним учеников того или иного возраста).
Я всегда чувствую, что на уроках, посвященных Великой Отечественной, решаю особые задачи. А что же художественные задачи? Говорить ли о поэтических тропах, особых эпитетах, интересных антитезах в произведениях о войне? Есть ли в них настоящая художественная составляющая?
Я считаю, что для серьезного разговора о литературе войны и литературе, посвященной войне, нужно выстроить некоторую лестницу постижения материала и для каждой ступени выделить свои задачи.
Я сам начинаю разговор в восьмом классе с песен времен войны, исходя из того, что песня – лирическое произведение. Здесь осторожно подходим к жанровому разнообразию песен, к их исключительной эмоционально наполненности. Песня-гимн Великой Отечественной войны – «Вставай, страна огромная» как раз и строится на антитезе света и тьмы. Я советую учителям литературы никогда не забывать, что фашистская Германия была страной, построенной на чудовищной ложной идеологии преобладания одного народа над другими, что все эти современные разговоры о сходстве советской и нацистской идеологий, форм правлении и т. д. – сознательная (чаще всего) ложь. Советский Союз был созданием необыкновенно сложным и многоплановым, поэтому он создал подлинное искусство, сумел справиться с чудовищно сильным противником, нашел в себе те силы, без которых этой победы бы не было. Вот это и должно быть в основе разговора о лирических произведениях войны.
В лучших песнях и лирике времен войны не было ничего, кроме исключительной человечности, мечте о возвращении домой, воспоминании о семье, о близких, о любимых, о мирных днях. Это обязательно должно прозвучать на уроках. Само появление этих лирических шедевров, которые до сих пор, даже на нашей часто пошлой эстраде, продолжают звучать – таково огромное эмоциональное их воздействие – свидетельствую о правде защитников Родины. Эти песни – феномен. Многие ли песни переживают десять - двадцать лет, а эти пережили семьдесят, и звучат. Не бойтесь относиться к ним, как к своеобразному искусству. Это лирика, исключительно лирика, но очень сильная в своих эмоциях. В этих песнях есть важная художественная составляющая: это антитеза, лежащая в их основе: любовь, тепло, родной город, дом, уют, с одной стороны, и открытое пространство, холод, степь, снега под Москвой, смерть, с другой. Это наследие «Капитанской дочки», «Войны и мира», «Белой гвардии», независимо от того, помнили ли авторы об этом наследии. А потом будет легче обратиться к «Василию Теркину», в котором эта же антитеза составляет основу всей «Книги про бойца».
Здесь я затрагиваю третий вопрос – начинать разговор надо с лирики - с песен, а потом переходить к стихотворениям. И на первом месте здесь, конечно, имя Константина Симонова – всего лишь три - четыре его стихотворения. Но каждое из них – веха. «Майор привез мальчишку на лафете», «Родина», «Ты помнишь, Алеша» и «Жди меня». Два последних, как мне представляется, обязательны для изучения в школе. В них и появляется впервые это художественное начало. Но Симонов привнес еще одну важную тему. Он первый нашел в литературе словесное воплощение для тех ценностей, которые придется защищать. Об этом стихотворение «Родина». В нем широкой, покрытой сеткой меридианов, несколько абстрактной родине противопоставлен пейзаж: клочок земли, припавший к трем березам, дорога за леском, речонка со скрипучим перевозом, песчаный берег с низким ивняком. Это не банальность изображения «босоного детства», а открытие, приведшее к формулировке важнейших ценностей.
Стихотворение «Ты помнишь, Алеша» - миниэнциклопедия, помогающая понять, почему все -таки была одержана победа. Здесь Симонов сумел соединить историю дореволюционной страны с современной, и только это стало моральной основой будущей победы. Эту же тему потом мы увидим в образе традиционно удачливого русского солдата Теркина; похожего на него и потому носящего имя, образованное от имени Василия Теркина, старшины Васкова. Это художественные моменты. Обратите внимание в стихотворении Симонова на строчку «Весь в белом, как на смерть одетый, старик». В чистое оделся перед дуэлью Пушкин – запись Жуковского, в белых чистых рубахах перед Пьером появляются ополченцы под Можайской горой. Эти детали говорят нам о неслучайности образов Симонова, об их художественной убедительности. И таких моментов в этом стихотворении немало. Я говорю про стихотворения Симонова, про «Василия Теркина» не из некоторого особого уважения к этим хрестоматийным произведениям, а как о подлинно художественных произведениях. После Симонова надо говорить о Твардовском.
В лирике Твардовского нужно выделить очень «толстовскую» ноту – чувство стыда: «Я знаю, никакой моей вины…», «В тот день, когда окончилась война…». Это опять же художественные моменты.
Мы уже касались того, что образ Василия Теркина пришел из фольклора, посвященного удачливому солдату. Это тот фундамент, который позволяет Теркину остаться в литературе.
Тема тепла и холода, то есть войны и мира – основа поэтического мира книги про Василия Теркина. «Люди теплые, живые, шли на дно, на дно, на дно», «Бой в болоте», «На снегу Василий Теркин неподобранный лежал», размышления о временах года в главе «Кто стрелял». Это создает цельность художественного мира книги, а значит и ее художественную ценность.
Тему весны в лирике войны раскрыл замечательный поэт Алексей Фатьянов: «Соловьи», «Майскими короткими ночами», «На солнечной поляночке». Он и стал последним лириком войны и первых послевоенных лет.
Есть в лирике войны одна особенность, которая вызывает у эстетов некоторое пренебрежение к этому виду творчества. Лирика войны была настолько слита с настроениями народа, что стала настоящим его, народа, голосом. Такое в прошлом было, кажется, только с произведением «Певец во стане русских воинов» Жуковского. Сама вовлеченность народных масс в историю в годы Великой Отечественной войны и продиктовала эту особенность лирических произведений. Отсюда и феноменальная популярность стихотворения «Жди меня». Симонов просто проговорил то, что чувствовали миллионы. Эта молитва времен войны – самое народное стихотворение двадцатого века. К нему именно так и надо относиться.
Произведения Ольги Берггольц, как мне представляется, скорее, дают нам возможность коснуться темы чудовищной блокады Ленинграда и того, что с этим связано. Трагическая судьба Ольги Берггольц вызывает настоящее сочувствие, есть в начальных ее стихах знаменитой книги подлинное дыхание войны. Может быть, кто-нибудь сочтет необходимым говорить именно об ее произведениях.
Я считаю, что настоящая лирика о войне была создана только на войне или сразу после нее. Можно упомянуть стихотворение Юрия Белаша «Пехоту обучали воевать».
А вот ставшее уже легендарным стихотворение Семена Гудзенко «Когда на смерть идут…» приводит нас к вопросу о том, какое новое знание о человеке дает литература о войне. Не надо бояться говорить на уроках об этом опыте. «И выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую». Чем страшней была война – тем значительней победа. Без знакомства с первой частью этого положения никогда не добиться настоящего вовлечения подростков в тему войны.
Этот опыт слышится и в удивительном четверостишии Юлии Друниной «Я только раз видала рукопашный…».
Есть в русской литературе XIX века сцена, которую можно назвать предтечей строк Гудзенко и Друниной. Это сцена рукопашного боя в рассказе Толстого «Севастополь в мае».
« …он закричал и побежал куда-то, потому что все бежали и все кричали. Потом он спотыкнулся и упал на что-то - это был ротный командир (который был ранен впереди роты и, принимая юнкера за француза, схватил его за ногу). Потом, когда он вырвал ногу и приподнялся, на него в темноте спиной наскочил какой-то человек и чуть опять не сбил с ног, другой человек кричал: "Коли его! что смотришь?" Кто-то взял ружье и воткнул штык во что-то мягкое. "A moi, camarades! Ah, sacrИ b..... Ah! Dieu!" [Ко мне, товарищи! О, черт! О, Господи!] - закричал кто-то страшным, пронзительным голосом, и тут только Пест понял, что он заколол француза».
Самое поразительное в этой сцене то, что Пест на какой-то момент потерял себя и увидел себя же со стороны. Такое не происходит в обычной жизни. Для этого надо оказаться в ситуации, хотя бы отдаленно напоминающей описанную Толстым. Вот это и есть тот опыт, который дает война.
В русской классической литературе на самом деле не так много произведений, в которых бы говорилось о защите отечества. «Полтава» и «Бородино» и «Тарас Бульба» написаны авторами, которые не участвовали в войне, или, как Лермонтов, в то время еще не участвовали в войне. А вот «Валерик» Лермонтова уже выходит за пределы этого ряда, он ближе к Толстому и литературе XX века. Поэтому мне представляется, что в школе надо обязательно найти время хотя бы для двух первых рассказов Толстого из цикла «Севастопольских рассказов». Именно с Толстого, с «Севастопольских рассказов», начинается подлинное изображение войны в мировой литературе и поведения человека на войне. Таких сцен, как приведенная выше из «Севастополя в мае», в рассказах Толстого множество. От них шла прямая дорога к «Войне и миру».
Проза времен войны и о войне стала последним этапом осмысления, как самой войны, так и поведения на ней человека. У каждого преподавателя есть свой ряд писателей, который он считает нужным приводить. Но я думаю, что имена Василя Быкова и Бориса Васильева, Юрия Бондарева и Вячеслава Кондратьева, Константина Воробьева и Владимира Богомолова, Виктора Некрасова и других замечательных авторов совпадают почти у всех.
В каждом из произведений этих авторов есть свои замечательные художественные находки.
Есть и то, что их объединяет. Это открытие, сделанное на войне и Борисом Васильевым, и Василем Быковым, и другими. Если ты не погиб в данном бою, не успел выполнить свою задачу – за тебя погиб другой. Такова цена каждого шага на войне. Интересно, что этой темы нет в произведениях Толстого, нет у Ремарка, нет в произведениях о Гражданской войне.
Почему? Потому что Великая Отечественная война потребовала от человека исключительного отношения к чувству долга, не виданного ранее и, самое главное, осознанного. Поэтому каждое минимальное отступление от выполнения такого долга, даже на самом малом участке войны - немедленно вызывает в душе героя нечто вроде угрызений совести. Именно теме совести посвящены лучшие страницы прозы о войне, теме осознанного выбора, что и вызвало выбор сюжетов, посвященных таким ситуациям, в которых герой должен сам решить: будет ли он принимать участие в событиях или нет. Таковы партизаны и подпольщики Быкова, не числящийся в списках лейтенант Бориса Васильева, его же оторванные от основной армии девушки и старшина Васков, оказавшиеся на передовых позициях артиллеристы повести Юрия Бондарева «Горячий снег». Сами авторы не раз говорили, что они пишут не столько о войне, сколько о человеке на войне.
Я для себя выделяю «Сотникова», потому что в нем есть интересные моменты, чисто художественные. Это и спор с произведениями Аркадия Гайдара, посвященным теме дети и оружие. Отец запрещал Сотникову прикасаться к наградному маузеру, считал, а, следовательно, и автор, что дети и война, оружие – несовместимы. И спор о том, может ли интеллигент быть участником тяжелых, трудных событий, совершить осознанный подвиг, как его совершает интеллигент Сотников, а Рыбак, - наследник героев подобных Морозке Фадеева, оказывается трусом. Здесь же и проступающий в образах этих двух героев архетип – Иисус и Иуда, особенно педалированный в фильме Ларисы Шепитько «Восхождение», и тема мнимого предательства тех, кто оказался на оккупированной территории –образ старосты Петра, и образы тех, кто пошел в услужение к оккупантам намеренно, и тема судьбы еврейского народа в образе девочки Баси. Все это делает произведение Василя Быкова настоящей литературой, со своими мотивами, закономерностями, неслучайностями в выборе материала.
Но каждый учитель может найти в произведениях о войне то, что близко ему и что он считает необходимым дать на уроках.
И все-таки: почему литература о Великой Отечественной войне не создала и, вероятно, уже не создаст своей «Войны и мира».
Я думаю, это произошло потому, что эпопея Толстого стала воплощение его особого художественного восприятия мира, продиктованного особой поэтикой толстовского эпоса. В «Войне и мире» я любил мысль народную». Это не просто фраза, ставшая хрестоматийной. Это тот внутренний источник света, который, как у Рембрандта, освещает каждый фрагмент эпопеи. Писатели военного поколения никогда не искали для себя такого единого взгляда на мир, потому что их и так объединяла с народом общность судьбы. Для Льва Николаевича исключительно важны темы внешнего и внутреннего, продиктованные социальным устройством России – автору ближе те, кто «близок к народу». Для советского писателя все эти актеры Мюраты, князи Василии, Наполеоны – совершенно не важны. А ведь актерство, с одной стороны, и искренность, с другой – важнейшая антитеза, которая держит «Войну и мир». Выросший в природной среде Ясной Поляны, знакомый с ежегодным ритмом крестьянского труда, понимающий мир дворянского воспитания с его танцами, скачками, охотой – Лев Николаевич наполняет свои произведения этим ощущением ритма, музыкальностью, которые объединяют многих его героев. Это поэтика, поэзия «Войны и мира», которая придает гигантской фреске цельность. Ростовы музыкальны, ритмичны, поют, охотятся, танцуют, слушают в церкви службы, Болконские - иные. В редчайший момент совпадения внутреннего ритма князя Андрея и Ростовых – князь «угадал» чувства Наташи и пригласил ее на танец. Таких моментов в эпопее Толстого множество.
Историософия Толстого была настоящим открытием - оказывается, исторический деятель выражает волю множества людей, которые стоят за ним. Во времена Толстого это было новым и стало еще одним мощным поэтическим элементом взгляда Толстого на действительность.
В двадцатом веке после смерти Булгакова, фактического изъятия Платонова из литературы, - таких общих поэтических систем уже не создавалось.
Для лейтенантов, из рядов которых вышла военная плеяда, - проблемы внешнего и внутреннего, актерство исторических деятелей или их близость к народной правде, тонкое чувство ритма или глухота в отношении к нему и т. д. не были важны. Их интересовало другое, их интересовало личное участие человека в событии, плата за их, оставшихся в живых лейтенантов жизнь, они всегда помнили , что остались в живых потому, что кото-то погиб заних. Писателей военного поколения очень интересовала тема выбора, продиктованная пониманием того, что на войне от советского человека вдруг понадобилось то, что в мирной жизни глушилось, исчезало – инициатива, самостоятельное решение. Их интересовали вопросы поведения человека в определенных социальных условиях больше, чем вопрос, что есть человек. Они очень хотели донести хотя бы небольшую правду о том, чему были свидетелями, в то время, как официальная пропаганда всячески эту правду изымала и вымывала из сознания. Поэтому их произведения стали размышлениями об этих вопросах. Можно сказать, что поэтическое (то есть создание своего своеобразного мира и языка) их интересовало меньше социального.
Война была еще так недалеко, в ней участвовали гигантские людские массы, опыт был столь всеобщим и памятным, что любое его воплощение в каких-то сверхиндивидуальных формах могло бы быть не воспринято читателем. И не могли вчерашние советские школьники, ставшие участниками войны, создать какие-то необыкновенные формы отражения действительности. Они были практически оторваны от опыта Серебряного века с его индивидуализмом художественных систем. А когда пришло время для таких необыкновенных систем, выяснилось, что у их создателей нет никакого опыта участия в Великой Отечественной войне. Литература о Великой Отечественной войне останется исключительно своеобразным художественным опытом, к которому необходимо обращаться, потому что этот трагический опыт сам по себе бесценен.