Подборка № 12

Кароль Фабрициус

Мой учитель становился  замкнутым и нелюдимым,
а  я  еще успел  застать его веселым и жизнерадостным;
но он уже тогда пережигал мир в черноту своих полотен,
и только жаркими углями  горели на них  пятна  одежд.
Я не любил этой черноты,
я всегда любил солнечный свет
и мир, пусть и ослепительно холодный, под этим светом.
Но он не мог учить по-иному, и тогда я ушел,
ушел от него,  когда он особенно нуждался в помощи.
 От учителей надо уходить.
Говорили, что он стал совсем нелюдим,
ни с кем не общался  и  полностью разорился.
Я чувствовал свою вину перед ним.
Я больше  никогда его не видел.
 Он оставался там, на земле,  и  становился все несчастней. 
Но как он писал в последние годы!
А может быть на том его полотне,
где  слепой старик обнял обритого, как раб, юношу,
этот юноша я? Быть может, он ждал что я вернусь?
Но я так  не вернулся.

Все произошло настолько быстро,
 что я даже не успел ничего осознать:
это был взрыв порохового погреба,
взрыв необыкновенной силы. 
Я узнал об этом  потом,  и   уже было слишком  поздно
 восстанавливать наши отношения.

Автопортрет Тициана на картине"Наказание Марсия"

У него  походка странная, углом,
и с  красавицами каждый раз облом.
Прятался в глуши,  стеснялся своего лица,
все мечтал о чем-то без конца.
 Как-то раз, блуждая, флейту он нашел в лесу,
 подержал немного   на весу;

 словно кровь по перепутьям вен;
 музыка пошла спиралью  вверх,  
замер  лес,  шум  чьих-то голосов,
замер птичий свист среди  лесов;  
тоненький тростник дрожал в руке;
замерли сатиры, бог в  реке,
боги всех ручьев и всех текущих рек.
  Так играл им  недочеловек.

Позже кто-то слышал, как  флейтист -   лицом  урод -
похвалялся богу дать игрою укорот,
пусть приходит, дескать,  и рассудят все вокруг
лучше ли  кифара   и  толпа его подруг.

Так или иначе, что-то слышал кифаред.
Он решил ответить -  он не  приверед.
Инструмент,  как шпалер, вечно под рукой.
Бог ответил прямо, он такой. 
Юный и красивый  и дразнящий,   как порок,
 бог провел по струнам,  бог запел, как бог.
Млела стайка юных,   кто-то топал в такт. 
Старичок-сатир смахнул слезу. Победа – факт.
  

Так или иначе –   кто рассудит…столько лет…
Точно, что  осталась кличка «кифаред».

И   старик себе рисует, понимая что, - конец - 
золотистый  маленький венец.

Человек, который тайно не верил в Христа

Он вставал на рассвете, он вертелся, как белка,
 его стегала, как плеть, минутная стрелка, 
он любил есть всмятку, считал до ста, 
человек, который тайно не верил в Христа.
Он мечтал свою изменить до предела,
 раздавать интервью, ублажать свое тело, 
но ни разу не выбил девяноста из ста,
 человек, который тайно не верил в Христа.
 Он подсчитывал риски при покупке обоев,
 он радовал близких и боялся сбоев 
в жизни, налаженной по частям, 
и мечтал все это послать к чертям.
Он считал, что где-то есть ключ к программе,
 в которой - судьба. Может даже в храме, 
и научился пальцы складывать в щепоть,
 но ему почему-то не помог Господь.
Он считал что готика - лучший из стилей, 
он был похож на невротика. И его простили, 
 пропустили на лучшие в жизни места,
 человека, который тайно не верил в Христа.
Он привык к охране, в ресторане к лоску, 
он мелькал на экране, стал носить в полоску. 
Только истины изрекали теперь уста 
 человека, который не верил в Христа.

За окном на стройке до рассвета - глухо, 
на соседней койке дезертир Андрюха.
 Два бомжа готовят чифирь в жестяной
 кончилась зима, - время пахнет весной.
Он глаза откроет - потолка квадраты,
 кто-то споро моет пол его палаты. 
Весь сошел румянец, кожа - береста
 у человека, который тайно не верил в Христа.