О стихотворении Иосифа Бродского "На смерть Жукова"
29.01.2014 20:40
Журнал "Литература в школе" №9 2007г.
Вижу колонны замерших звуков,
гроб на лафете, лошади круп.
Ветер сюда не доносит мне звуков
русских военных плачущих труб.
Вижу в регалиях убранный труп:
в смерть уезжает пламенный Жуков.
Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои глухо в опале,
как Велизарий или Помпей.
Сколько он пролил крови солдатской
в землю чужую! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? "Я воевал".
К правому делу Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.
Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.
Маршал! поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Все же, прими их - жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и, военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.
1974
В моей памяти отчетливо сохранилось одно воспоминание. В июне 1974 года я, тогда подросток в пионерском лагере, был остановлен на аллее голосом диктора. Этот голос сообщил, что в Москве скончался маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Кажется, больше не было прибавлено ничего. Для родившихся в шестидесятые это имя еще что-то значило. Мой отец мальчишкой работал на военном заводе, производящем торпеды; был тяжело ранен под Москвой брат деда, не вернулись с войны родные, ушедшие в ополчение Ленинграда, голодали в Свердловске бабушка и моя мама, тогда школьница, с сестрой. Мама помогала бабушке в госпитале, где лежали слепые.
Прошло чуть менее десяти лет, и мой приятель по институту дал мне прочитать стихотворение малоизвестного мне поэта, которое начиналось словами: «Вижу колонны замерших внуков…». Я знал об этом поэте только то, что он эмигрировал в США. Тем больше поразило меня стихотворение «На смерть Жукова». Сразу вспомнился июньский летний день далекого 74 года. Но еще больше поразило меня художественное совершенство этого стихотворения. Филолог по образованию, я сразу услышал в ритме чеканных строк знаменитое державинское «На смерть Суворова»: «Что ты заводишь песню военну флейте подобно милый снегирь…» Удивило богатство рифмовки Бродского в каждой строфе, глубокий анализ судьбы не только маршала Жукова, но и военной касты советского времени. Уместное введение в стихотворение римских аналогий. С тех пор прошло еще двадцать лет, и теперь я могу сказать, что никому из тех, кто оставался на родной земле, не удалось воплотить образ Жукова с такой художественной силой. Этот вопрос и будет меня занимать в данной статье. Как соотнести взгляды автора, его позицию и художественное совершенство произведения, посвященного противоречиям нашей истории. Иными словами, если речь идет о преподавании в школе тех или иных произведений, что ставить на первое место: их совершенство или идейное значение, возможно ли одно без другого?
Знаю, что среди тех, кто прошел самую страшную войну в истории человечества, прочно представление о том, что в школе надо как можно больше давать патриотических произведений, обида за девяностые, когда родная история подверглась разрушительной критике, когда и их собственный подвиг был поставлен под сомнение. Я работаю в школе с 86 года, и на моих глазах происходили все эти процессы. Более того, я преподаю как раз одну из тех дисциплин, которая имеет отношение ко всему данному кругу вопросов непосредственно. Да еще мне пришлось участвовать в формировании новой программы преподавания литературы и постоянно обсуждать вопрос о том, что надо оставить в программе, а что можно из нее убрать. Вопрос этот болезненный. И именно на примере стихотворения Бродского я бы и хотел показать, что значит соединение высокого художественного достижения с интересом к истории. Без этого интереса не возникнет ни малейших предпосылок к возникновению любви и уважения к прошлому. А ведь именно эти чувства хотели бы пробудить в молодых поколениях те, кому прошлое дорого.
Не количество беллетристики и рифмованных строк, посвященных истории, а только качество текстов, оживляющих на наших глазах историю, способно воздействовать на сознание, на чувства. Войне 1812 года посвящены в русской литературе немало строк, но только три произведения на самом деле остались. Стихотворение Александра Сергеевича «Полководец», посвященное Барклаю де Толли, «Бородино», написанное Лермонтовым несколько лет спустя после стихотворения Пушкина, и «Война и мир». Конечно, грандиозный корпус «Войны и мира» способен перевесить десятки других исторических событий, которым посвящено куда больше строк, но происходит это только потому, что роман-эпопея Толстого - выдающееся по своим художественным достоинствам произведение. Хрестоматийный пример: поражению провинциального князя в 1185 году от половцев посвящено самое удивительное произведение древнерусской литературы. А блестящим победам Невского и Донского тексты, не поднимающиеся до таких художественных высот. Из этого вывод: никакое событие само по себе не является предметом художественного исследования, пока за воплощение по той или иной причине не возьмется большой художник. И в школе нужно уметь найти такие тексты, которые бы отвечали этому требованию художественного совершенства.
Бродский не был, конечно, патриотом в том понимании, которое присуще большинству, когда произносится это слово – патриот. И тем не менее, именно он создал лучшее стихотворение о Жукове. Как объяснить этот парадокс? Поэт написал его через два года после того, как ему было предложено немедленно покинуть родину под угрозой уже второго срока неволи. В воспоминаниях Кушнера есть эпизод, в котором рассказывается, как тяжело поэт воспринял переданное ему властями требование буквально через два-три месяца оставить пределы страны. И в день отъезда он пишет письмо Л. И. Брежневу. Вот отрывок из этого письма, который может помочь объяснить, что для Бродского значило быть гражданином.
«И для писателя существует только один вид патриотизма: по отношению к языку. Мера писательского патриотизма выражается тем, как он пишет на языке народа, среди которого он живет. Плохая литература, например, является формой предательства. Во всяком случае, язык нельзя презирать, нельзя быть на него в обиде, невозможно его обвинять. И я могу сказать, что я никогда не был в обиде на свое отечество. Не в обиде и сейчас. Со мной там происходило много плохого, но ничуть не меньше – хорошего. Россия – великая страна, и все ее пороки и добродетели величию этому более или менее пропорциональны.»
Вот что значит для писателя патриотизм. Это любовь к языку народа, среди которого он живет. В стихотворении о Жукове предстают великие пороки и добродетели. Пороки в свое время скрывали, добродетели выпячивали. Это привело к равнодушию большинства к собственной истории.
В первой же строфе стихотворения слышится неподдельное чувство поэта. Это ощущение, что он все еще там, куда ему больше нет пути. «Вижу колонны замерзших внуков…». Силой воображения он перенесся за тысячи километров, от того места, где был, когда писал эти строчки. Зачем? Ответ очевиден. Он переживает прощание с целой эпохой, олицетворением которой и был маршал Жуков. Это была эпоха величия России, купленного страшной ценой. Такое величие обычно называется имперским. И хотя СССР, конечно, не был классической империей, наподобие Римской или Британской, тем не менее, в сознании Бродского эта мощь, множество территорий, явное деление на метрополию и провинции вызывает ряд постоянных для его произведений образов: Рим, Цезарь, Помпей, а в этом стихотворении полководец византийской империи Велизарий. Бродский находит интересный эпитет для маршала – пламенный, то есть горячий, вспыльчивый, резкий. Но в этом слове и шелест кумачовых знамен советской империи.
Во второй строфе интересно сравнение советского и вражеского оружия. «Хоть меч был вражьих тупей». Тот же Козлов отмечает в этих строках намек на неподготовленность Советского союза к войне, неподготовленность, в которой, конечно, Жуков повинен не был. А вот строки «Блеском маневра о Ганнибале напоминавший средь волжских степей» можно истолковать в первую очередь исходя из того, что Ганнибал под Каннами разгромил римское войско, окружив его. Этот же блестящий маневр проделали и Жуков с Василевским в 1942 году на Волге. Так наша история еще раз становится частью мировой, не теряя в драматизме. И именно этому драматизму посвящены две следующих строчки.
Кончивший дни свои глухо в опале,
как Велизарий или Помпей.
За этими строками судьба не одного маршала Жукова.
Глубоко человечна и в то же время необыкновенно драматична следующая строфа.
Сколько он пролил крови солдатской
в землю чужую! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? "Я воевал".
Приходит время спросить и цену успехов. Бродский ни в коей мере не подвергает сомнению саму победу. В этом его отличие от властителей умов девяностых. Еврей по национальности, сын фронтовика, Бродский прекрасно понимал, что фашизм нес народам. Его интересует человеческий аспект истории. В аду маршал встретится со своими солдатами. Вопрос о том, сколько стоит человеческая жизнь, вполне уместен. Но в ответе Жукова « я воевал» слышится и достоинство человека, исполнявшего свой долг, а не только оправдание. Тем и ценно стихотворение Бродского, что заставляет все время улавливать те или иные смыслы, переживать, спорить, соглашаться, возражать.
К правому делу Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.
Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.
Скрытая цитата из знаменитой сталинской речи здесь не случайна. Бродский противопоставляет в данной строфе военный подвиг тех, кто брал чужие столицы, гражданскому страху перед генералиссимусом. И снова за этими строчками судьба целого ряда полководцев сталинской школы. Эта высокая степень обобщения – еще один признак большого искусства.
Маршал! поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Все же, прими их - жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и, военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.
В последней строфе поэт вводит одну из самых заветных своих тем – тему всеразрушающего времени. Но не этому ли разрушению противостоит «жалкая лепта» - несколько строф, посвященных маршалу, спасшему родину. Избегая пафоса, как это делал и Маяковский, Бродский вводит фразу «вслух говоря». За два года до «На смерть Жукова» Бродский, завершая важнейшее для себя стихотворение, написал строки, обращенные к самому себе.
Бей в барабан, пока держишь палочки,
С тенью своей маршируя в ногу.
Образом барабана, которому суждено продолжать призывать к действию, и флейтой, пришедшей вместе со снегирем из стихотворения Державина, Бродский завершает и свое произведение, посвященное маршалу Жукову. Бой барабана и свист военной флейты вступают в соперничество с неумолимым ходом времени.