Лабиринт. Роман. Опубликовано в интернет-журнале "Молоко"
18.04.2015 23:50
ЛАБИРИНТ
В углу длинной комнаты старик сидел на узкой кровати, с точеными шишечками, и смотрел на стену. На стене висел выцветший коврик с вышитыми на нем «Тремя богатырями». У окна стоял старый комод, покрытый слоем тонкой пыли, на нем фарфоровая тарелочка с каемкой. За стеклом серванта дешевый сервиз. Посередине комнаты - круглый стол, на столе ваза с высохшими яблоками и одна фотография.
В углу длинной комнаты старик сидел на узкой кровати, с точеными шишечками, и смотрел на стену. На стене висел выцветший коврик с вышитыми на нем «Тремя богатырями». У окна стоял старый комод, покрытый слоем тонкой пыли, на нем фарфоровая тарелочка с каемкой. За стеклом серванта дешевый сервиз. Посередине комнаты - круглый стол, на столе ваза с высохшими яблоками и одна фотография.
Старик видел не богатырей Васнецова, а мальчика лет шести, в подвальной комнатке, в Крапивенском переулке, возле Петровки. Мать хлопочет у горячей железной печки, а отец еще раз проверяет свою форменную одежду: черный китель с двумя рядами пуговиц, по шесть с каждой стороны, - на пуговицах отчеканены рожки и скрещенные молнии. На стуле висят черные брюки, лежит фуражка с серебряной лентой, на которой выгравированы загадочные цифры, и тяжелая сумка на широком ремне с пряжкой.
Часть I
I
Кусов что-то мял в руке, счищая землю.
- Игорек, что нашел?
- Золото - брильянты, - засмеялась Пустынцева.
- Это что, правда? – спросил, улыбаясь, Ковалев, опираясь всем грузным телом на воткнутый в землю штык лопаты.
- Правда, – захохотал Алферьев.
Студенты засмеялись: любая возможность отвлечься от тяжелой, однотонной работы приветствовалась. Копать землю само по себе занятие нелегкое, а в городе плохо наточенная штыковая лопата все время упирается в кирпичную крошку, в какие-то куски железа, в битый камень.
Кусов продолжал что-то тереть в руке, нагнулся, взял в руки кусочек кирпича и стал им чистить маленький круглый камешек.
- Ребята, да он и вправду что-то нашел, - заметил, перестав смеяться, Ковалев.
Пустынцева положила носилки, с которыми стояла в паре с Верой Баулиной, и подошла к Игорю
-Игорек, покажи.
Другие студенты перестали расширять траншею под кабель и стали с интересом наблюдать, что там происходит.
Не веря своим глазам, Кусов, тер осторожно кусочком кирпича маленький темный кругляшок, и он на глазах Игорька превращался в светлую монету, неправильной формы, с непонятными знаками, - с гербом и крестом на одной из сторон.
-Серебяная! – ахнула Пустынцева. – Не наша!
-Иностранная, - не своим голосом ответил Игорек.
-Ребята, сюда! Игорек монету нашел! - крикнула Пустынцева студентам, - не нашу, кажется, французскую. Эй, кто французский знает?
Подбежали другие, посыпались предложения, кто-то сказал, что это не французская, другой заметил, что и не немецкая.
-А какая? - спрашивал, странно улыбаясь, Игорек, - может быть, английская?
-Нет, - Алферьев отрицательно покачал головой, - на английской королева должна быть изображена, в «Науке и жизни» видел фотографию.
-А нет ли тут еще? – вдруг спросил сам себя Алферьев и, отодвинув тощего Игорька в сторону, стал копать на том месте, где Игорь нашел странную монету.
Есть! – раздался его не совсем уверенный в простоте чуда голос.
-И у меня, - отозвалась Спицына, тоже нагнувшаяся над канавой, которую расширяли студенты.
-Ребята, я, кажется, тоже нашел, - произнес Ковалев.
После этого все бросились в траншею, каждую минуту из земли появлялись все новые и новые монеты неправильной формы с таинственными знаками.
В отделе нумизматики знаменитого здания терракотового цвета с готическими окнами раздался звонок.
Завотделом Алла Михайловна Вербова взяла трубку.
-Что? Кто говорит? Какой Николай Иванович? Причем здесь строительный трест? Что нашли? Монеты? Где, кто нашел? Прораб Валиков? Не сам? А кто? Какие студенты? МЭИ? А они ничего не перепутали? Что изображено? Кресты и непонятные гербы?! Хорошо. Скоро будем. Не подпускайте к находке никого, организуйте охрану своими силами. – Алла Михайловна повесила трубку и растерянно взглянула на присутствующих. - Андрей Осипович, студенты МЭИ в пойме Москвы-реки, кажется, нашли монеты, идентичные двухгодичной находке в Ипатьевском.
Никандров поднял голову и посмотрел из-под очков.
-Сколько штук в находке?
-Прораб сказал - целая куча, я думаю, не менее полусотни, если это так, важнейшая находка.
- Хорошо, возьмите Знаменского, он мужчина толковый, к тому же двольно молодой, берите такси, не медлите, вы понимает, что может произойти, если это действительно испанские монеты?
На лице Аллы Михайловны отразился испуг.
-Понимаю.
-Живо, вот вам три рубля, не надо, не надо, все потом. - Никандров взял трубку телефона, стал накручивать диск. Прикрыв ладонью рот, произнес.
-Хорошо, что нам позвонили, могли бы и перехватить. Все, голубушка, собрались, поезжайте. Удачи.
- Алло! Это Архивный? Кто у телефона? Секретарь? Завкафедрой нумизматики Петина дайте, Василия Макаровича. Да, жду. Срочно, Никандров из Исторического, передайте. Алло! Вася, давай срочно своих хлопцев на «Коломенскую», сейчас из Стройтреста звонили. Важная находка. Медлить нельзя, там открытые работы.
Дорога туда и обратно заняла около часа с небольшим. В это время все в отделе нумизматики напряженно ждали. Когда дверь открылась и Алла Михайловна вместе с крупным бородатым мужчиной, несшим рюкзак в руке, вошли в светлое помещение отдела, напряжение достигло высшей точки.
-Ну? - только и произнес Никандров.
-Уже обнаружено свыше тридцати, а именно тридцать девять монет и один осколок медного сосуда, вероятно, в нем они и хранились, но там работы еще непочатый край. Мальчики из Архивного уже копают, просеивают каждую песчинку.
Все вскочили и бросились к вошедшим.
Знаменский положил на стол рюкзак и стал развязывать. Взгляды устремились на его руки. Из рюкзака Знаменский извлек небольшую хозяйственную сумку, когда он взял ее в руки, все поняли что в ней нечто тяжелое. Сумка звякнула. На стол постелили мягкую ткань темного цвета, чтобы было лучше видно, серебро ли найдено. Из сумки стали тяжело, со стуком выпадать и покрывать зеленое сукно темные неправильной формы кругляши, некоторые посверкивали подлинно серебряным блеском, некоторые были темны, все монеты были довольно грубо отчеканены, и это наполняло сердца специалистов подлинной радостью – они, те самые, пиастры XVII века, отчеканенные в Испанской Америке.
А на месте находки вовсю кипела работа. До сумерек удалось выкопать еще 196 монет и второй помятый обломок медного сосуда. На следующее утро раскопки возобновились.
Из отчета: «Плотно спрессованный грунт, который на три четверти состоял из дробленого кирпича, ни лопате, ни лому почти не поддавался. Работа продолжалась несколько дней. В результате из земли было вырыто 1209 монет».
Игорек стоял и наблюдал за быстрыми и умелыми действиями археологов и специалистов. Мелькали лопаточки, щеточки; любовно перебирая находки, археологи счищали верхний слой земли, осторожно протирали находки замшевыми тряпочками, бережно укладывали в холщевые мешочки. Игорьку объяснили, что кирпичом протирать ни в коем случае нельзя – можно повредить такую ценную верхнюю часть объекта, а по этой верхней части они могут восстановить многое из истории объекта.
Игорек тогда первый раз почувствовал некоторую грусть, когда найденная им монета попала в общий котел, а затем была увезена на экспертизу. Ему было жалко расставаться с находкой.
Знаменскому приглянулся нескладный студент, который ходил за ним и внимательно слушал.
В перерыве меду раскопками Евгений Николаевич рассказал, что один граф - в начале XVI века это было - решил сам чеканить монеты – это было признаком власти и достоинства, монету он стал чеканить в Богемии, сегодня это Чехословакия, а город, где он стал ее чеканить, назывался Иахимсталь, то есть город святого Иакима. Монеты он стал чеканить из чистого серебра. Вот по названию города монета и получила название йоахимсталер. Слово сложное, и в обиходе его сократили до талера, вот как Дебрянск, то есть город в дебрях, - пояснил Знаменский, - стал Брянском – тоже сократили.
Так что нашли вы, Игорь, так вас кажется, зовут? – Игорек кивнул. – Нашли вы, Игорь, настоящий талер. И это замечательная находка.
-Но как сюда, в эту траншею, попал это клад? – спросил Игорек, уверенный уже, что Евгений Николаевич знает все на свете.
-Пытались выяснить, но пока не удается. По наряду шофер в тот день объезжал семь объектов, в разных частях города. Наверное, где-то, в бывшем Китай-городе или Белом городе.
-Белом?
Евгений Николаевич засмеялся. - Это не от тех «белых», Это территория внутри Бульварного кольца, так он назывался, Белый город, потому что стены были сделаны из белого камня.
Стоял когда-то торговый двор где-нибудь недалеко от реки Неглинной, может быть, даже на высоком берегу, там, где улица Петровка проходит, да сгорел, наверное, в один из многих пожаров, а сосуд медный остался в земле, а прятали его, наверное, где-нибудь во дворе, под деревом. Но это я так, фантазирую. А историк должен опираться только на факты. В этом отношении археологи - самые точные историки. Только факты, и ничего больше. Все остальное для писателей.
Знаменский обещал рассказать, если все-таки удастся, путь монет в траншею, а пока пригласил Игорька к себе на работу, в Музей, и в помещении, в котором на широких деревянных столах лежали диковинного вида вещи: кусочки гончарных изделий, клинки без рукоятей, деревянные и каменные кресты необычной формы, медная и бронзовая посуда – рассказывал завороженному увиденным Игорьку про найденные недавно в земле в разных местах объекты.
- Представляешь, - говорил Игорек своему приятелю, бывшему однокласснику Вадиму Бурову, в тот же день, когда побывал на работе у Знаменского, - он, как Шерлок Холмс, может про все рассказать, не видя, это просто какое-то чудо.
В ближайший выходной Игорек решил пойти в «Белый город», уж очень ему название понравилось, и поискать место, где мог быть зарыть тот самый клад.
-Что, вспомнил детство? – смеясь, спросил его Буров.
-Я серьезно. Пойдешь со мной?
Вадим, студент филологического, видевший себя в будущем непременно писателем, повсюду искал сюжеты для своей еще ненаписанной прозы. Поэтому поход в «Белый город» показался ему заманчивым. Вадим только два дня назад за одну ночь проглотил «Алмазный мой венец», добытый тетей у знакомых через Театральную библиотеку, где она когда-то работала и его устроила еще в школьные годы на подработку. Он уже бредил Ключиком, Королевичем, Водопьяным переулком и другими яркими моментами экспериментальной прозы Катаева.
II
Вадиму три-четыре года, он - часть вот этого мира, каких-то больших фигур: это мать и отец, вон той длинной дороги – позже выяснится: это всего лишь проулок за домом, который ведет к ближнему магазину. Залитый асфальтом двор, каменные громады, как океанские корабли в ярких книжках - пять этажей, каждый этаж смотрит большими прямоугольными окнами, кажется, когда ты во дворе – все эти окна смотрят именно на тебя. А где-то там, далеко, за каменными домами – дома не такие большие - деревянные, и слово «деревянный» какое-то не такое, немного смешное, но притягивает.
Дома там серые, длинные, с какими-то треугольными завершениями. Эти дома горят часто, последний пожар был прямо за пятиэтажным домом: летели оранжевые и красные искры, – все сбежались: взрослые, дети, - стояли, шумели, кто-то бегал, что-то кричал, а пожар с треском разгорался. Наконец, с оглушительным грохотом рухнула крыша. Рухнула и обрушилась, выкинув в небо целые жаркие стаи каких-то маленьких горящих птиц - это искры. Они так и заметались, полетели, стали гаснуть, а пожар еще долго догорал, трещал, дымился, и вскоре все разошлись.
Деревня, - в этом слове что-то древнее, словно от птеродактиля, А вскоре деревня улетела, как и птеродактили, в прошлое. Вадим еще видел, как она исчезала – сады стали частью вишневых деревьев за их домом, мальчишки любили собирать эту вишню, словно они были деревенскими пацанами.
А вот лес, он так далеко от дома, туда надо долго идти по улице, потом переулками, мимо каменных лабиринтов гаражей. А там, в лесу что-то большое, высокое, часто желтое с красным – это осень. Длинные аллеи ведут к большой цветочной клумбе – красиво и загадочно, это часть русского имения. Имения давно нет, сохранился дом, часть парка, каменный горбатый мостик, две удивительных фигуры почти черных мужчин без одежды, - это всадники – они пытаются удержать коней. Всадники просто громадные, чугунные лица с пустыми глазницами завораживают и пугают.
По пруду плывут лодки, ивы прямо над лодкой, они с отцом проплывают под нависшими ветвями – детство, парк, лес, усадьба. Век только недавно перевалил за середину.
Они куда-то едут, огромный зал с белыми колоннами, синие треугольные картинки, а в них сахарно-белые фигуры – военные, пушки, самолеты – это метро. Потом Вадим с бабушкой выходит из-под огромной каменной арки и идет по длинной горбатой улице, впереди что-то сине-белое, красивое, высокое, с причудливыми формами. Их пятиэтажный дом совсем не таков. Маленький Вадим, наверное, прилепливается душой к этому сине-белому, прилепливается, как выяснится потом, на всю жизнь. Потом он узнает, что это загадочное сине-белое называется «колокольня», вот она, прямо за мостом через извилистую реку. Сине-белое - часть сложного, загадочного, которое помещается в слово – «церковь» - слово привлекает, волнует, тревожит.
А вот они идут по деревенской дороге, справа и слева стоят такие же серые, бревенчатые, с треугольными крышами дома, какие горели за их пятиэтажкой. И вдруг - синий купол в золотых звездах, второе потрясение, а впереди и внизу открывается берег, за ним изгибом по-настоящему большая река, а на самом высоком месте, почти над обрывом - что-то белое, необыкновенно красивое, шатер, как в сказке Пушкина, сказке и самой по себе пугающей и загадочной.
Они отплывают на пароходе, Вадиму уже около шести, пароход белый, высокий. Где-то через день вдруг появляются огромные стены из железа, они медленно раскрываются – что-то из мира Греции, скалы, Симплегады, герои с такими интересными именами: Ясон, Тезей, Ахилл.
«Смотри, - говорят ему, - сейчас увидишь Волгу».
И вот каменная женщина идет прямо по воде, говорят, это сама Волга - очень широкая река, он шире не видел, и опять церковь, и снова синий с золотыми звездами купол. Страшная история про зарезанного мальчика: «покажи, какой у тебя крест на шее? Он и показал. А убийца нож ему прямо в горло». А вот и Храм-на-крови.
Летом – деревня, сад. Сад это что-то белое, дед выбирает белый налив, так и слилось: сад, белый налив, круглые спелые яблоки, сладкие, с кислинкой.
Новое слово – Васнецов, оно схоже со словом изразцы, резец, и картины такие же: Илья, Добрыня, Алеша; деревянная лестница, а наверху, как в сказке – щит, кольчуга и меч Руслана.
Другое имя Билибин - слово сказочное, звучит, как музыкальный инструмент, словно в било какое-то бьют: бил-би, ли-би.
В детской энциклопедии - удивительные картинки: история книг: от узелкового письма индейцев до книжечек, которые могут поместиться на ладони. Тут и древнекитайская книга на дощечках, и глиняные книги из Вавилона, и свитки – некоторые намного метров, и красиво раскрашенные заглавные буквы из средневековой рукописи, и прикованная к стене на бронзовой цепи, чтобы не украли, тяжелая, написанная похожим на вытянутые вверх копья готическим шрифтом инкунабула, из монастыря где-то в нижней Саксонии.
Вдвоем с приятелем – Аликом Кантором, он решил разыграть одноклассника.
Тот очкарик, худенький, маленький, вечно читает книжки по занимательной физике или фантастику, на переменах не носится, не играет, как другие мальчишки в чехарду или паровозики, не гоняет шарик по подоконнику, не рубится в трясучку по одной – две копейки.
Вадим взял у отца большой лист бумаги, положили его по вертикали, тушью – черной основной текст, красной - заглавные буквы новых абзацев, написали они с Аликом текст, что-то вроде на указание, где зарыт клад. «Иди на север пятнадцать шагов, поверни направо, затем два шага, увидишь вишневое дерево, рой с южной стороны». Буквы списали все из той же энциклопедии, используя яти, твердый знак на концах существительных, старинное написание буквы «я», похожей в таком исполнении на фантастических завоевателей из книги Герберта Уэллса.
Затем они зажгли длинную толстую витую свечу, которая стояла у родителей в спальне, долго водили лист над ней, пока он не пожелтел и не превратился в подобие пергамента, в нескольких местах лист специально прожгли. После этого присыпали уже пожелтевший лист землей с цветочного горшка, потерли, загрязнили и свернули в трубку. Завязали куском пеньковой веревки, а узел залили воском все от той же свечи. А пока воск еще был горячим, Вадим вдавил в него значок с гербом города Рязани, привезенным из поездки по Оке прошлым летом. На мягком воске отпечатался старинный князь в плаще, в княжеской шапке и с мечом в поднятой руке. Завершив приготовление рукописи, они пошли за дом, туда, где росли вишневые деревья, и зарыли рукопись в землю, окончательно придав ему вид старинного музейного экспоната.
Позвонили однокласснику и елейным голосом сообщили великую весть – знаем, где спрятана рукопись, а в ней какие-то указания на клад. Очкарик прибежал меньше чем через десять минут, возбужденный, задыхающийся. Они повели его за дом, намекнули, где рыть. Через пятнадцать минут не верящий своему счастью очкарик дрожащими руками разворачивал рукопись, а Вадим и Алик с удивлением на лицах пытались ее прочитать, но у них, конечно, ничего не получалось. А у очкарика вышло, и он торжественным голосом сообщил, что в рукописи действительно находится указание на клад. Теперь уже втроем пошли опять за дом, прихватив небольшую лопатку. Тут известная своей нелюбовью к мальчишкам тетка с первого этажа стала орать, к ней присоединилась другая. Пришлось бежать и час сидеть в квартире Вадима, строя догадки, что же будет в том кладе, на который указывает рукопись. Перечислялись золото, серебро, изумруды и драгоценные камни. На этом их познания в области кладов заканчивались.
Тихо, осторожно, чтобы не увидела соседка с первого, прижимаясь к фундаменту дома, прокрались на место, указанное в рукописи, и тут Вадим и Алик заявили, что им надо куда-то срочно уходить. А приятель остался один. Они спрятались за кустами крыжовниками и стали следить.
Игорек все выполнил правильно – и шаги отсчитал, и юг нашел – и стал копать. Копал он долго, так как делать этого не умел. А они вдруг увидели, что он действительно что-то нашел, встал на колени, стал с какого-то предмета очищать землю. Вадим с Аликом вытянули шеи и переглянулись. И в эту минуту над Игорьком выросла соседка с первого этажа и как двинет Игорьку по спине. Они успели только увидеть, как соседка яростно лупила его какой-то тряпкой, а он припрыжку бежал от нее по кустам. Алик и Вадим бросились врассыпную.
Часа через два Игорек, позвонил и сообщил, что нашел там только безголового солдатика и что клад, вероятно, кто-то другой уже забрал.
III
В ближайший выходной день Вадим с Кусовым отправились в «Белый город». Шли по Петровке, заходили во дворы, рассматривали старые постройки, еще, вероятно, прошлого века, какие-то двухэтажные дома с надстройками и деревянными крыльцами, покосившимися и рассохшимися от времени. В некоторых местах зияли голые, недавно образовавшиеся пустыри – они обследовали и их, но напасть на след испанского клада, конечно, не удалось, да было и непонятно, с чего надо начинать.
Так дошли до подворотни, в которой было довольно мрачновато. Слева увидели низенькие каменные ступени, которые вели, вероятно, в полуподвальное помещение. На двери висел замок. Больше ничего интересного они в тот день не увидели.
Вечером, в пятницу Игорек позвонил Бурову и сообщил, что в воскресенье идет в гости к Борису Николаевичу и что может взять Вадима с собой.
В воскресенье, свернув от Манежа на похожую на проход в каменных горах улицу Герцена, они подошли к первому повороту налево.
- Кажется, сюда, - неуверенно сказал Игорек, и показал налево.
Улица была совершенно пуста. Считая номера, остановились перед темно-красным домом, с тяжелыми балконами и застекленным фонарем над козырьком подъезда.
-Сюда, – уже уверенней сказал Игорек.
Старая подъездная дверь. Лестница с широкими ступенями, деревянными перилами с какими-то резными формами и очень высоким потолком.
-Второй этаж, - Игорек начал подниматься, Вадим за ним.
– Слева от лестницы. Вот сюда. - Они подошли к двери, на которой висело множество табличек с указанием, сколько кому звонить раз.
«Знаменский, три раза», - Игорек неуверенно, с перерывами, позвонил три раза.
Дверь открыл крупный мужчина, со львиной гривой непокорных волос, чем-то похожий на Илью Муромца.
-Нашли? Молодцы. Проходите, сейчас будем пить чай.
В коридоре было много самых разных вещей: на стене висел велосипед, огромное железное корыто, стоял гигантских размеров сундук, черный, обтянутый кожей и обитый железом, с большими замками, тут же висело много разнообразной одежды. Вадим смотрел с интересом. В эту минуту открылась дверь справа, и оттуда высунулось личико старушки, она быстро окинула их глазами.
-Евгений Николаич, пусть гости пол не попортют, обувь-то снимать полагается.
Знаменский ничего не ответил ей, а только быстро открыл дальнюю дверь и впустил гостей в очень маленькую комнату.
Первое, что увидел Вадим, был большой, широкий письменный стол, весь заваленный бумагами, на столе стояла пишущая машинка, лежали книги в старинных, с золотым обрезом, переплетах, в некоторых закладки. Прямо над письменным столом кнопками была прикреплена черно-белая фотография старика в какой-то странной, вероятно, церковной одежде - в белом головном уборе, украшенном изображением ангела со множеством крыльев, с круглой бляхой на груди и крестом на цепи. Выражение лица старика показалось Вадиму каким-то нездешним. Тот смотрел мудро и строго, и взгляд его был тяжел.
-Патриарх Тихон – тихо сказал Евгений Николаевич, - новомученник Российский.
Эти слова прозвучали для Вадима словно из другого мира.
Над столом висело много книжных полок, которые ломились от книг, среди них было немало собраний сочинений, высоких альбомов, каких-то папок. У противоположной от стола стены стояла кровать, застеленная пестрым куском какой-то восточной ткани, над кроватью висело изображение ангела на листе ватмана. На самой стене висела большая икона, которую Вадим все-таки узнал – помнил по учебнику истории - Николай Угодник, в позолоченном окладе, и небольшая современная репродукция Богоматери. Их Буров путал, у этой ребенок был изображен слева от матери и рукой он как будто посылал в мир благословение, а смотрел прямо на зрителя.
- Это Казанская, - сказал Знаменский, заметив, что Вадим обратил на нее внимание, - празднуется 22 октября по старому стилю.
На широком подоконнике тоже лежали книги. Перед окном стоял маленький столик, вокруг него два мягких, очень низких кресла. На стене, в простенке между двумя очень высокими окнами, находилось зеркало в темной раме, справа и слева от него были прикреплены два портрета.
Первый Вадим узнал сразу - репродукция портрета Достоевского работы Перова из какого-то журнала, вероятно, «Огонька», а вот другой - портрет молодого офицера, юного гусара, почти мальчика, со вздернутым носом и надменной улыбкой на припухлых губах, ему оказался незнаком.
-Не узнаете, кто это? – спросил, заметив и тут интерес Вадима к портретам Знаменский, - это Чаадаев, да, да, тот самый Чаадаев, друг Пушкина, блестящий гусарский офицер и большая умница. Я вам как-нибудь дам прочитать его знаменитое философическое письмо.
Потом они сидели вокруг маленького стола и пили крепко заваренный чай с бутербродами с сыром, Евгений Николаевич рассказывал.
- Монеты вы, Игорь, нашли в слое строительного мусора, то есть кирпичной крошки, известкового раствора, кусков белого камня. Все это было привезено на строительную площадку, как выяснилось, для укрепления грунта, – его там мало оказалось. Этот мусор туда привез самосвал. А насыпали его в кузов где-то в центре, вот пока только не удалось узнать – где. Наряд на работу нашли, но у него несколько адресов, где он получал засыпку.
Так вот, где-то в центре самосвал получил эту землю с экскаватора, который и зачерпнул медный сосуд с монетами. Отвез он этот грунт на строительную площадку, ссыпал. Тут по нему, как следует, прошлись бульдозеры, и насыпь плотно утрамбовали. При этом сосуд помяли, то есть деформировали, по-научному, и монеты высыпались. А экскаватор, который вашу траншею прокладывал, зачерпнул эти монеты и в отвал ссыпал. Там вы первую и нашли. Все просто.
Игорек, как зачарованный, слушал объяснения Евгения Николаевича. Вадиму тоже было очень интересно.
- Чтобы отчеканить такую монету, нужна полоса серебра, от нее отрубается заготовка и чеканится с помощью молотка вручную, а затем с одной стороны – лицевой, ее еще называют аверс, штемпелем наносят одно изображение, а с изнанки – ее называют реверс с помощью второго штемпеля – другое.
-А как же они к нам в СССР попали? – спросил Игорек.
Евгений Николаевич засмеялся. - Не в СССР, а в Россию. Попали они, скорее всего, в начале XVII века. За сто лет до этого Испанцы захватили Новый Свет, то есть Америку, а там нашли столько золота и серебра, что его хватило для подрыва торговли в Старом Свете. В общем, Испании это золото и серебро не помогло. Своя торговля зачахла, золото из колоний рекой текло, страна стала хиреть. Наши послы об этом писали, есть документы. Много чего еще произошло из-за этого – назвали то время «революция цен».
-И кто кого сверг? – снова спросил Игорек.
-Ну, если можно так сказать, эти драгоценные металлы свергли прежнее европейское ценообразование. Понимаете, молодые люди, золота и серебра стало много, а товаров по-прежнему не хватало. Стали за то же, за что прежде платили одну сумму, платить больше – больше вот этих самых серебряных монет. Да еще они были какие-то плохо изготовленные, обрубленные. Стали их переплавлять на других монетных дворах Европы. Осталось их на сегодня совсем мало. Так что ваша находка тем ценнее.
Игорек даже заулыбался от удовольствия.
-А как же они все-таки к нам попали? – не унимался он.
-На этот счет есть разные гипотезы, есть совсем уж экзотические – мол, пират какой-то привез и спрятал, так как на Руси его никто не знал, но от таких гипотез мы откажемся. Сами испанские купцы и ездили мало, да и не приезжали они к нам, а вот голландские – другое дело. Они стали испанцев вытеснять из торговли. Вот вы нашли монеты в Коломенском, там, - мы об этом уже с вами говорили, - конечно, они не хранились, их туда завезли из центра. А два года назад нашли еще больше таких монет в том месте, где был посольский двор голландцев. Они-то эти монеты к нам и завезли. Ваши монеты датируются 1629 годом, а до 1626 у нас можно было серебряные монеты иностранные сдавать в обмен на русские, вот как сейчас валюту надо сдавать. Вероятно, эти купцы и хотели здесь получить за них русские деньги, для торговых операций, но опоздали. В 26 году запретили менять иностранные монеты на русские. Наверное, они их просто припрятали, до лучших времен, прятали в основном в кубышки, медные сосуды, котлы, горшки. И ваш клад в таком сосуде медном лежал, ждал своего часа, а ждать пришлось долго. Вот и посчитайте, сколько они здесь пролежали.
-340 лет! – выпалил Игорек.
-Верно, а теперь они уже точно в торговые сделки не попадут, скоро выставят у нас, вот и пойдем и посмотрим. А живем мы на удивительной земле. И здесь все время находят интересные вещи. Вот, к примеру, не так давно, - Евгений Николаевич смешно подмигнул, - в 1844 г. на месте строительства Большого Московского дворца найдены серебряные шейные литые гривны, серебряные височные кольца в семь лопастей, бронзовая чаша удивительно тонкой работы – и все вещи из XII века. При строительстве Храма Христа Спасителя, - его снесли в конце двадцатых годов, - быстро произнес Евгений Николаевич, - в том же 1844 году, на глубине 13 аршин, по-нашему сегодня это около девяти метров, найдены монеты из Мерва, 862 года. Только-только Олег объединил Новгород с Киевом. У нас недавно целая выставка была монеты VIII века из Исфагана, Самарканда, Хузистана, Багдада, Нисабура, Куфы.
Звучали экзотические названия городов, монет, стран. - А еще – продолжал Евгений Николаевич, - византийские милиариссии Михаила III, серебряные дирхемы Омайядов, Аббасидов, Тахиридов. А в Звенигороде в 1847 году найдены английские и германские монеты из Меца, Марселя, Трира, Кельна, Магдебурга.
Монеты – вещь удивительная, - говорил Знаменский, - за каждой из них стоит целая история, подчас не менее интересная, чем человеческая жизнь. Вот сейчас, я например, занимаюсь, очень интересным делом. – Он открыл верхний ящик стола и достал оттуда небольшую деревянную дощечку, на которой был портрет какого-то господина прошлого века. – Посмотрите, - Знаменский положил портрет на стол.
На портрете был изображен средних лет человек, с короткой прической с небольшим хохолком, седыми усами и висками, умным и немного насмешливым взглядом, обращенным на зрителя. Одет он был по-домашнему: что-то вроде запахнутого халата, из-под которого виднелась белая рубашка. Человек сидел в кресле причудливой формы, положив руку на столик. На самом столике была нарисована небольшая открытая шкатулка. Из шкатулки, словно небольшой золотой водопад, сыпались золотые монеты, нарисованные очень хорошо - густо посверкивало золото.
За спиной человека, у стены, стоял шкаф со множеством книг, на самой стене угадывалось что-то вроде двух картин – одна с римскими развалинами, другая со скачущими всадниками, пушками и полем, окутанным дымом.
-Это «Портрет отставного ротмистра К. К. П…ского с золотыми монетами», – сказал Знаменский, явно любуясь миниатюрным портретом, - рисовал кто-то из учеников или подражателей Тропинина, видите – халат, домашняя обстановка, такая простая сцена. Работа, конечно, наивная, так любили рисовать в провинции: что-нибудь вроде портрет неизвестного с чернильницей или помещика Н. с собакой. Человек, изображенный здесь, явно собиратель древностей. Обратите внимание – кресло ампирное, с львиными головами на подлокотниках, за спиной этого Константина Казимировича шкаф, в котором множество книг, а это – Знаменский указал на картину с римскими развалинами, скорее всего, подражание Гюберу Роберу – он был знаменит именно такими фантазиями на тему развалин Рима. Вторая же картина намекает на военное прошлое портретируемого. Вероятно, этот отставной ротмистр сидит в своем кабинете, а то, что он положил руку на столик, на высыпающиеся из шкатулки монеты, может говорить о том, что это монеты не просто золотые, а какой-то важный найденный или приобретенный им клад.
-А может быть, он был купцом? – предположил Игорек.
-Нет, - засмеялся Знаменский, - купец не мог бы быть отставным ротмистром, к тому же тогда часто рисовали человека, интересующегося чем-либо – по-нынешнему хобби – с атрибутами его интересов. Купца или промышленника изобразили бы в соответствующей обстановке – в конторе, со счетами, Этот П…ский явно не купец, не промышленник, а человек из очень культурной среды. Вероятно, был историком-любителем. И это совсем не простые монеты. Пока мы о нем больше ничего не знаем. А портрет мне передали в нашем отделе, он поступил в музей из коллекции недавно умершего собирателя миниатюр. Наш отдел заинтересовался монетами, изображенными на портрете. Видите, какие у нас интересные дела.
-Ротмистр, это военное звание? – спросил Вадим.
-Да, в кавалерии командир эскадрона, в пехоте соответствовало капитану, именно поэтому на второй картине, - вот здесь, нарисована какая-то баталия со скачущими на переднем плане всадниками.
За такими разговорами время прошло удивительно быстро, а Вадиму все хотелось, чтобы Знаменский больше рассказывал, так это было интересно.
-Ну, что я тебе говорил? – с гордостью сказал Игорек, когда поздним вечером они вышли на улицу.
-Да, - согласился Буров, - очень интересный человек.
Пораженный открывшимся перед ним миром подлинной истории, недипломированный энергетик, Игорек стал по совету Знаменского читать книги по истории, осилил невероятный по размерам дореволюционный том Костомарова, пробовал Ключевского и даже Карамзина; был, как все, поражен изяществом и загадочностью изложения Тарле. Разговор Игорька наполнился именами древних князей, боярами или какими-то стольниками царей, воеводами ближней и дальней руки. Постепенно его хобби определилось. Меньше всего похожий на воина, а уж тем более на богатыря, Игорек стал с увлечением изучать все, что касалось сражений, битв, поединков.
Евгений Николаевич стал по воскресеньям приглашать Вадима и Кусова к себе и нередко рассказывал о своих первых шагах в археологии, как из экспедиций привозил откопанные в древнем городище черепки, медную позеленевшую от времени сережку – вернее, кольцо, оставшееся от нее, цветную бутыль, в которой он научился угадывать византийский след. Рассказывал, как гордился своими находками, никак от себя оторвать не мог, часами любовался на какую-нибудь медную шишку со щита давно истлевшего воина, а уж если удавалось обнаружить часть кольчуги русского дружинника XIV века, – был счастлив, как мальчишка, получивший в подарок давно желаемую игрушку.
IV
Алик Кантор после школы поступил в Плехановку и три года просидел на одном и том же втором курсе, при этом стал жить далеко от прежнего дома, в однокомнатной квартире в обычной пятиэтажке, где-то на Юго-Западной, в Беляево.
Вадим был как-то у него дома. В почти пустой комнате стоял деревянный топчан, другой мебели не было. На стол Алик поставил блюдо дымящейся картошки в мундире и Вадиму в качестве исключения дал к этому деликатесу подсолнечного масла, сам же ел картофель без всякой приправы.
Знаешь, кто живет в соседнем подъезде? - спросил он и зачем-то оглянулся.
-Кто? – спросил Вадим и тоже оглянулся.
Надежда Яковлевна!
-Какая Надежда Яковлевна?
-Та самая, помнишь у Катаева?
-Жена…
-Тсс, - около ее подъезда всегда топтуны.
-Ты ее видел?
Кантор кивнул.
-Я один раз приносил ей, по ее просьбе, посылку с почты, посылка оттуда.
-А что в ней было?
-Что-то хозяйственное, почитатели прислали.
-Оттуда?
-Из Штатов, – понизив голос, произнес Алик.
В следующий раз, когда они встретились, Кантор увлекался поиском кладов.
-Знаешь, - говорил он, - после революции куча людей припрятала золотишко, всякие вещи, драгоценности там, надо только найти старые домовые книги и по ним узнать, кто жил в том или ином доме.
-А где ты будешь искать эти домовые книги? - спросил Вадим.
- Я уже разузнал. Домовые книги обычно хранились у хозяев домов, в них записывали, кто, когда и откуда приехал из поселившихся жильцов.
-Ну, хорошо, найдешь ты такую домовую книгу и что будешь с ней делать?
-Узнаю, кто из жильцов жил в каком-нибудь доме, номерок квартиры. Если человек был богатый – то шанс что-то найти появится, знаешь, во время революции умные люди прятали свои вещички в укромные места.
-Ты что, романов начитался? Да и найдено уже из этих кладов все давно.
-Не скажи, кое-что еще находят, одного такого кладика надолго хватит. Денежки, брат, все большую роль играют, смотри, что делается, все что-то приобрести стараются. Чем я хуже?
-Да хоть один клад за последнее время был найден?
Алик вместо ответа достал вырезку из какой-то газеты
- «Вечерка», слушай.
«Годы революции породили такое, казалось бы, забытое в России явление как недоверие к прежним бумажным деньгам. Обыватель стал лихорадочно прятать серебро и золото, золотые изделия, дорогую посуду. Буржуазия чувствовала приближение грозных событий. Перестали доверять банкам. Так в 1915 г. в Москве, на нынешней улице Гайдара, был спрятан клад, состоявший из серебряных изделий весом в 20 кг. – Алик посмотрел на Бурова торжествующе, - представляешь, двадцать кг. чистого серебра! - Он снова вернулся к газете, - найден он был в 1965 г. при строительстве Детского сада на месте бывшего дома купца Солодовникова, обнаружил его экскаваторщик. Когда ковш разрывал фундамент, часть кирпичей упала, и оттуда выпала шкатулка, наполненная, как оказалось, серебряными вещами. Клад поступил в Государственный Исторический музей».
Ну что? У меня тут таких заметочек много, он извлек из рюкзака целую пачку вырезок – вот, пожалуйста, смотри. Клады находят при рытье траншей, при сносе старых зданий, находят мальчишки во время игр.
-Случайно находят, а целенаправленно – вряд ли, - сказа Вадим.
-Да ну тебя. – Кантор явно развивал какую-то свою очередную идею. - Я серьезно, вот уже изучил, где буржуи денежки и золотишко прятали. В стены вмуровывали, в дымоходы засовывали, в стенах часто были тайники. Знаешь, как их найти?
-Как?
-По газетам, которые под обои клеили, если газетка старая – можно стенку простукать.
Я вот нашел один такой адресок, смотри, - Алик извлек из бездонного рюкзака тетрадный листок, на котором был написан адрес – Петровка 14, бывший дом купца второй гильдии Рябухина, строение 2.
- Как, как ты сказал? Какой адрес?
-А что?
-Так я там был неделю назад.
-Ты? А зачем?
-Да случайно с Кусовым набрели.
-А я еще в начале мая, адрес с домовой книги переписал, а домовую книгу нашел у одной старушки, она в этом доме давно живет, еще с 13 года! Хранила как память о прошлых годах. Я бабушке пару раз помог, то се купил, она расчувствовалась, дала посмотреть свои реликвии, кое-что есть – блюдо серебряное, шкатулка с дореволюционными монетами – так, по мелочи, но главное – эта самая книга. Оказывается, в доме жили небедные люди, какой-то присяжный поверенный, офицер там, кто-то еще. Но, как я узнал, дом-то скоро сносить будут, там собираются что-то современное строить, надо спешить, наверняка, есть что-то в тех стенах.
- Хотелось бы взглянуть на эту Домовую книгу.
- Как- нибудь занесу, ладно, бывай. – И Кантор пропал так же быстро, как и появился
-Приятель ваш Вадим, конечно, шарлатан, - говорил в ближайшее воскресенье Знаменский, - но, видать, шустрый, кое-что он определил правильно: и домовые книги, и беседы со стариками. Тем, кто занимается историей начала XX века, всегда легче.
V
Профессор Ипатьев все лето провел на раскопках в районе Дикой степи. Находок было немало. Копали курганы, сначала работали специальные экскаваторы с плоскими ковшами, потом студенты - лопатами и мастерками, и, наконец, щеточками и кисточками. После этого, разбившись на небольшие группы, каждую песчинку буквально просеивали сквозь пальцы. Просеянный песок еще проверяли металлоискателями и относили на носилках в отвал. Особенно удачен оказался один из курганов – неизвестное захоронение датировалось едва ли не второй половиной X века. Вещи все побывали в огне: оружие, посуда, доспехи, украшения. Один из студентов сумел найти совсем особый предмет – фрагмент воинского щита. Кольчуга воина от сильного жара спеклась в массу заржавевших в земле и сплавленных колец с отдельными фрагментами, сам деревянный щит, вероятно, обтянутый кожей, сгорел, а вот фрагмент его центральной части уцелел, а именно бронзовая бляха с перекрещенными медными полосами. Ипатьев собрал всю группу и с гордостью демонстрировал найденное, студент мгновенно получил зачет по практике и был просто счастлив, а экспонаты осторожно завернули в мягкую ткань, упаковали в деревянные ящики и отравили в Москву, в Исторический музей.
В большом светлом помещении музея, приспособленном для изучения поступающих со все концов страны предметов, на столах лежали рога, оправленные в серебро и золото, фрагменты глиняной посуды, клинки из прославленной стали, женские бусы и серьги, куски кожи, в которых распознавали кошели, в то время когда еще не было карманов, фрагменты кольчуг, печати с неизвестными вырезанными на них рисунками, ржавые после огня шеломы, побывавшие на прощальной церемонии перехода какого-нибудь варяга в Валгаллу – все это раскладывалось на специальных столах, освещалось специальными лампами, подвергалось тщательному изучению.
Полюбовавшись красивой, сделанной с любовью каким-нибудь мастером из Западной Европы – это еще предстояло установить, каким – вещью, сотрудник осторожно, надев на руки перчатки, прикоснулся к медной бляхе, в середине которой располагались крестообразные полосы. Осторожно освободил бронзовую бляху из приспособления, которым она удерживалась в неподвижном состоянии, поднял фрагмент – под ним была гладкая отполированная дубовая доска, затем он начал щеточкой счищать с круглой бляхи крупинки ржавчины. Первое прикосновение далось ему нелегко, он едва коснулся кончиком тончайшей колонковой кисточки одного места. Поработав так с полчаса, он положил кисточку, подошел к окну, выходившему на южную сторону, прямо на площадь, и посмотрел на центральный купол Храма Покрова-на-рву, так настоящие историки называли всем известного Василия Блаженного. Это его действие привлекло к себе внимание.
- Ромочка, вы ищете вдохновения за окном? – насмешливо спросила Алла Борисовна Печерская, специалист по женским украшениям из причерноморских захоронений.
-Что-то вроде этого, - пробормотал Роман Алексевич Дегтев.
На этот раз от своего стола отвлекся Лавров. Он колдовал над каким-то листом, пытался определить к какому году, или хотя бы веку может принадлежать данный листок. От этого зависело, в какой раздел будет помещен данный экспонат.
-Роман Алексеевич, тут у меня один вопрос, вы ведь по «Медному» защищались?
-Да, по «Медному», Володя, а что вы хотели?
-Да вот сынок вчера спрашивал. Вы же знаете, Роман Алексеевич, он на историческом в МГУ. Ему нужно написать про сподвижников Петра из иностранцев. Вот он нашел полковника Гордона. Что вы помните про этого Гордона? С чего начать?
- С чего начать про Гордона? Он прибыл в Москву из Вестфалии, 27 июня 1662 года по старому стилю. Тотчас явился к полковнику Крафорту, в наемный полк и вскоре принял в событиях серьезное участие.
- Подождите, Роман Алексеевич, подождите, я записываю. Так прибыл.. какого вы говорите числа?
27 июня 62 года, как раз незадолго до начала Медного бунта.
- И к кому, вы говорите, явился?
- К полковнику Крафорту. Тот его определил командовать полком. Он потом с этим полком принимал участие в подавлении бунта.
-Роман Алексеевич, вы – гений!
Печерская с раскрытыми глазами посмотрела на Дегтева.
-Ромочка, вас надо на Красную доску.
-Главное что не в стену на Красную площадь! - захохотал собственной шутке младший научный сотрудник Лукин, специалист по земельным отношениям XVII века.
-Семен! – с деланным возмущением воскликнула Печерская.
-Алочка, я же пошутил, - тут же отозвался Лукин, - идемте пить кофе, мне приятель привез настоящий, бразильский.
-От чашки хорошего кофе не откажусь, - сказала Печерская. – Ромочка, вы с нами?
-Нет, я должен еще немного поколдовать над этим материалом.
-Ну, я же говорю – на Красную доску! – засмеялась Печерская, и вслед за Лукиным направилась в маленькое соседнее помещение, Лавров поспешил за ними.
По воскресеньям Вадим с Кусовым теперь чаще всего приезжали на улицу Грановского.
В один из таких дней, когда приятели вошли, они увидели в тесной комнате Знаменского нескольких незнакомых мужчин, двое из трех были с бородами, у одного очень длинные волосы были расчесаны на пробор посредине и перевязаны витым шнуром. Еще один был в больших роговых очках.
- Все, что нас окружает, коллеги, я называю русская цивилизация, именно цивилизация, - говорил длинноволосый человек с пробором посредине, - Евгений, будешь свидетелем в нашем споре.
-Это мои молодые друзья, - рекомендовал Знаменский Вадима и Игорька, - а это мои коллеги, прошу, как говорится, любить и жаловать: Валентин, Николай, Виктор.
-Так вот, я говорю, - продолжал длинноволосый, - культура пресно, затасканно, штамп, а цивилизация – бездна, океан, взрыв. Это формы нашей бесформенной жизни, даже трагедии, жуткие, темные, кровавые и часто бессмысленные, не написанные трагедии, а всамделишные, полны такого напора жизни. Они могут быть источником бесконечных размышлений.
-Слишком много у нас этих трагедий, - заметил тот, что был в очках.
-Да, Валентин, много, - тут же отозвался его оппонент. – А русский человек живет этими трагедиями, живет, если хотите, прошлым - это и есть его настоящее. Русская цивилизация тотальна, как русский пейзаж. Он какой-то всеобщий, не делится на березки, речку, пригорок, - он един, едина вся русская жизнь, попытаться что-то одно разрушить в русской жизни – это значит обрушить всю русскую цивилизацию.
- Как вы думаете, Женя, - обратился к Знаменскому Валентин, - если б можно было бы оказаться на месте, например, Адашева или Сильвестра, и знать, все что будет, сумел бы кто-нибудь из нас предотвратить те или иные события?
-Валя, история в сослагательном наклонении – не наша область, - ответил Евгений Николаевич.
Один из двух бородатых коллег Знаменского, сидевший на кровати в распахнутой замшевой куртке песочного цвета, потянулся вперед, взял со стола автореферат молодого профессора Свешникова «Самозванцы в России», стал его листать.
-Господь так решил, как случилось, - заметил Николай.
-Если все-таки ваш вопрос серьезно рассмотреть, Валя, - сказал негромко Знаменский, - мы бы смогли столько же, сколько Адашев и Сильвестр. И, скорее всего, с тем же результатом.
-Так-то оно так, но все-таки представим. Ну, вот, вы, например, Женя, прямо сейчас оказались бы где-нибудь в 1547 году, время – сразу после пожара, вот подумайте – что бы вы ему сказали, смогли бы в чем-то убедить? Вы, Женя, могли бы поступить, как Филипп?
- Митрополит поступил так, как только и можно было поступить в той ситуации, это единственное верное решение, - ответил Знаменский.
- Можем ли мы себя равнять с человеком такой духовной силы? Это гордыня, – воскликнул Николай.
Вадим и Игорек молча сидели и с огромным интересом слушали этот разговор. Читавший рукопись отложил ее в сторону и стал прислушиваться к спору.
-И чего он добился? – спросил Валентин, и взял со стола рукопись молодого профессора.
-Народной поддержки, Валя, вы думаете, этого мало? – снова спокойно заметил Знаменский.
- А Россия шла путем, который ей был предназначен, - Николай погладил клиновидную бородку.
А надо же было только одно, - вдруг воскликнул Валентин, ударяя рукописью по столу, - не дать скатиться России на путь этой азиатчины.
-Валя, - улыбаясь, произнес Знаменский, - Александр Македонский, конечно, герой…
Все заулыбались.
-Да нет, - кипятился, Валентин, - я же правду говорю, вспомните сами ход событий.
-Валентин, - вмешался тот, который первым взял в руки рукопись, - вы преувеличиваете нашу азиатчину.
- Знаменский стал наливать из чайника почти черную заварку в расставленные на столе чашки.
– Вы же знаете, Валя, - продолжал бородач в замшевой куртке, - что Анна Ярославна нашла в маленьком неказистом городке Париже. Помните, конечно, это: «В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны».
-Конечно, Виктор, - откликнулся тут же на эту реплику Валентин, - это из письма отцу. Ана Ръина, так, кажется, в жалованной грамоте Суассонскому монастырю? Первый курс.
-Совершенно точно, Валя, только второй. Первый – античка.
-Эх, ведь какая страна при Ярославе была, - вдруг с тоской произнес Валентин, снял очки и протер их тряпочкой, достав ее из футляра, спрятанного во внутренний карман пиджака, - кажется, живи я в 237-ом, всю страну нашел бы возможность объединить.
-Не смог бы, - сказал, улыбнувшись, Знаменский, - они же не смогли.
- И что же делать, Женя, а если повторится?
-Выращивать свой сад, друзья мои, - улыбнулся Знаменский, - как сказал кто? Ну-ка, Вадим, вы же писатель.
Все взгляды обратились в сторону молодых гостей. Вадим покраснел и ответил.
-Вольтер.
Да, - кивнул Знаменский, - в этом случае он был прав. А мы выбрали свой путь.
-Путь - то какой оказался! – воскликнул Валентин.
-Мученический, - произнес Николай.
Евгений Николаевич стал подливать заварки в чашку Валентина.
-Спасибо, мне достаточно, а вы, наверное, знаете, что по последним подсчетам, жертв около пятидесяти миллионов!
-Ты двадцатый век имеешь в виду? – спросил, Виктор, размешивая сахар в чашке.
- Двадцатый, конечно, в шестнадцатом и население то было всего несколько сот тысяч.
-Валенька, - Виктор откинулся на спинку низенького кресла, - эти сведения неверны, настоящих подсчетов еще нет, вы же археолог, должны опираться только на факты.
-Я на факты и опираюсь. Нет! - он отхлебнул горячего чаю, обжегся, подул, - вы, как хотите, а я за Ивана Грозные Очи забираться не хочу, да и этот не сахар.
-Не сахар, - согласился Знаменский.
Вот мой любимый Димитрий, тут хотя бы деятельное начало.
Игорек весь подался вперед, услышав про своего любимого Димитрия.
-А казнь на Кучковом поле? - спросил Знаменский.
Валентин отставил чашку. - Да,- загорячился он, - была, но одна, понимаете, одна! А не тысячи и десятки тысяч.
-Одна, но ведь была, - спокойно сказал Знаменский и отпил чай.
-Дмитрию за поразительный пример – как противостоять монголам, - многое можно простить.
-Этому за пример, тому за мудрую политику, другому за то, что Сибирь присоединил, - словно сам с собой размышлял Знаменский, - к тому же вы знаете, если рассуждать цинично: по последним исследованиям, Дмитрий просто вмешался в ордынскую политику. Поддержал чингизида, разбил узурпатора. Все не так просто.
-Да, поддержал, но тогда Мамай был страшнее Тохтамыша, поэтому он поступил верно, - снова обжигаясь чаем, воскликнул Валентин.
-Без святителя Троицкого ничего бы не было, - заметил Николай, - вот, где настоящий подвиг.
- А почему Ослябя и Пересвет лежат в Симонове? – спросил как бы невинно Виктор, возвращаясь к чашке чая.
-Они, вероятно, были митрополичьи бояре, Виктор, - сказал Знаменский, отхлебывая чай, ребята, присоединяйтесь, остынет, а в народной памяти их подвиг связан с Сергием, в народной памяти отсеивается только самое важное.
-Я думаю, - сказал Валентин, - что самое важное – победа над узурпатором, даже монгольским, а как было в действительности, это знают только очевидцы – и то не всегда, и мы – археологи.
-Кончина Дмитрия весьма загадочна, - заметил Виктор.
-Да, - кивнул головой Валентин, - есть предположение, только предположение, не больше, что он ушел в монастырь.
-Ты имеешь в виду загадочную судьбу Михаила Клопского? – спросил Знаменский. помешивая чай ложечкой. Вот Коля очень этим интересуется. Но это калька с Федора Кузьмича.
-Может, может Дмитрий лежать в Клопском, - произнес Николай совсем непонятные для Вадима и Игорька слова.
-Не скажи, Женя, не скажи, даты-то совпадают, - произнес Валентин.
-В жизни многое совпадает, - заметил Знаменский, - но мы об этой истории еще поговорим.
- Кстати, - сказал Николай, - сегодня двадцать первое, по-старому – Рождество Богородицы, то есть годовщина битвы.
-Ну вот! – воскликнул Валентин, а ты, Женя, говоришь, что совпадений не бывает.
Знаменский посмотрел на Казанскую и перекрестился. Николай истово перекрестился три раза, Виктор и Валя только взглянули на икону.
- Ладно, - примирительно добавил Знаменский, - поспорили – хватит. Насчет количества жертв, вот что. Свешников, – он похлопал по пачке машинописных листов, - сейчас работает над очень интересным материалом. Как завершит – обещает дать, я вам тогда покажу. Вот тогда и посмотрим, столько ли их было, жертв, как пишут и говорят. Не мне вам говорить, сколько тогда в Западной Европе их было.
-Свешников? – спросил скептический Виктор, - это из учеников Сергея Борисовича?
-Он самый.
-Виктор усмехнулся. – У них, то есть учеников Веселовского, странные привычки, вроде бы они честно расследуют злодеяния своего любимого персонажа, но с таким упоением находят новые жертвы, словно им только этого и надо.
-Нам все только этого и надо, - заметил Знаменский. – Специалист, как вы знаете, подобен флюсу.
-Полнота его одностороння, - подхватил Виктор.
Вот-вот, - сказал Знаменский, - а что касается Свешникова, то он, конечно, умница, и историк настоящий.
Коллеги собрались уходить, Вадим и Игорек тоже встали.
-Молодые люди, задержитесь, у нас есть важные новости, - сказал Знаменский, выходя из комнаты, чтобы проводить гостей.
-Ну как вам мои друзья? – спросил Евгений Николаевич, когда он вернулся в комнату, чему-то улыбаясь.
-Интересные люди, но некоторые очень уж странные, - сказал Вадим.
-Коля Соткин, наверное?
-Кто? – переспросил Игорек.
-Коля, Николай Соткин. Он очень интересный человек, я с ним на Валдае в Иверском монастыре познакомился. Это было во время моей первой архивной практики, мы проходили ее в Новгороде, на Троицком раскопе.
-Раскопе? – переспросил Буров.
-Это место, которое археологи очищают от культурного слоя, а такой слой веками нарастает, в Новгороде он в некоторых местах до девяти метров. Я там нашел свою первую берестяную грамоту, горд был необыкновенно.
-И что же в ней было? – спросил Игорек.
- Что? Записи одного крестьянина из Новгорода, он просил своего знакомого вернуть ему несколько мер ржи и овса.
-И все?
- Игорь, это огромного значения находки, вы понимаете: один крестьянин пишет другому, и оба понимают грамоту.
-А какая она была, эта ваша грамота, Евгений Николаевич? – спросил Вадим, наливая себе самостоятельно чая.
-Да в длину сантиметров десять, с небольшим, а в ширину не более четырех сантиметров. Я ее показывал самому академику Янину, а это настоящее светило в нашей науке. Да, так вот о знакомстве с Колей. Дали нам отпуск на пару дней, и я поехал на Валдай, там потрясающий монастырь – Иверский, строил Никон, тот самый который начал раскол. А от Новгорода туда на автобусе несколько часов. Приехал я на Валдай, было часов одиннадцать утра, городок сонный, народу почти никого. Пошел на пристань, час ожидания, и вот пришел небольшой такой катерок, монастырь-то на острове. Приплыли – в монастыре дом отдыха какого-то Новгородского завода. В кельях живут люди, заняты обычным делом. А монастырь замечательный: надвратная церковь не хуже чем в Новодевичьем, колокольня тоже интересная. Но все это в полном запустении, две церкви в лесах, башня обрушена. Прясла стен просто зияют, прясла, молодые люди, – это стены между башнями. Так вот. Все заросло травой, кустарником. У трапезной церкви купол с дырами, чуть заржавевшее железо кое-где. В центре монастыря – большой Успенский собор. Пошел я туда, хотел фрески посмотреть, то есть роспись собора, думал, уцелело же что-нибудь. Да еще надеялся, что найду какие-нибудь надгробия. Куда! Вход в собор был открыт, вошел – полное разорение, на полу кирпичная крошка, пыли слой сантиметров двадцать, да еще с цементом. Фрески кое-где видны, но все это потекло, посыпалось, потрескалось. Везде на сводах отлично просматривается древняя кладка, прочная, с большим слоем раствора. Такая простоит не одну сотню лет. Осмотрелся – вижу, стоят леса, значит, реставраторы все-таки есть. Вспомнил, что говорили о каких-то энтузиастах из Новгорода, которые пытались хотя бы законсервировать строения, чтобы они дальше не портились.
По лесам полез наверх, довольно высоко, по настеленным наверху доскам прошел к правому от входа окну – как раз леса вровень с оконным откосом. Гляжу – в левой оконной арке отверстие, вероятно, была дверь, там, внутри, что-то вроде кирпичной лестницы. А как туда попасть? Стал лезть, держась за переплеты окна, стекол, конечно, не было. Добрался с трудом до этого отверстия, балансирую руками. А лестница крутая внутри входа, ступеней практически нет, все кирпичи покрошены, обвалились. Кое-как влез я в этот проход, схватился за стены, уперся и так шаг за шагом стал подниматься, а лестница еще и уходит вбок. Вылез на свод с внутренней стороны – никаких барьеров, конечно, нет, осторожно пробрался к краю – глянул вниз – высота ого-го, даже жутко стало. Вдруг кусок кирпича покатился из-под ноги, полетел вниз и грохнулся с отчетливым шумом, эхо как отдалось! Птица какая-то мимо, хлопая крыльями, пролетела – из разбитого окна, конечно, сюда попала. Вылез я на кровлю крыши – железо проржавевшее, кое-где кустики растут и даже кривая березка, кровля вся обросла травой. И вдруг солнце прямо в глаза – открылась невероятная ширь – вид на озеро, синеют дали, а там леса, небо – вот где настоящее чудо. Я с собой, как всегда, свой ФЭД взял и стал снимать – кадров пятнадцать сделал – так красиво. Вот ради такого и стоит ехать.
А спустился вниз, опять же с трудом, вдруг откуда-то появился какой-то человек. По виду лет сорок, плохо выбрит, волосы на глаза падают, в стоптанных туфлях, мятых брюках, клетчатой рубашке.
-Николай? – спросил Игорек.
-Нет, это был совсем не Николай, местный такой сторожил. Увидел он меня и сразу же сказал.
-А ты знаешь, парень, что такое православные иерихонские трубы?
-Иерихонские трубы, я, конечно, знал, - Ветхий Завет. Книга Иисуса Навина.
-Нет, - говорит он мне строго, - наши иерихонские трубы – это особое оружие православного мира. Слушай!
Встал он посреди собора, как раз там, где точка под куполом, и вдруг зычным и густым голосом стал читать нараспев Отче Наш. Голос потек под сводами, и я совершенно ясно услышал, как раздались отголоски, словно ему стали подпевать десятки голосов, меня даже в дрожь бросило. А он еще громче стал петь, ощущение, словно через тебя проходит электрический разряд. Закончил он петь, повернулся ко мне и сказал, - Теперь ты понял, парень, что такое были наши православные иерихонские трубы? - Я кивнул головой, а он продолжал. - Вот когда десятки храмов в один и тот же час начинали так резонировать, над Святой Русью раскрывался защитный купол, лучше любой ракетной установки, а я на таких служил, да еще на Даманском был – вот что такое наше Православие. Только это было до Романовых, они все это предали забвению.
-Почему предали забвению?
-Потому, что были немцы, - объяснил он, - и хотели настоящую веру погубить.
-Но ведь этот монастырь строился при Романовых, - возразил я ему.
-Он на меня посмотрел строго. – Этот монастырь строил Никон, он еще знал тайны прежнего строительства, за это его и погубили, а после него эти тайны уже никто не знал.
-Тут он помолчал и добавил, – И не узнает.
В это время в собор вошло несколько человек, один из них, в майке и темных очках, с гитарой за спиной, увидев этого странного человека, тут же весело воскликнул, - А, Федя! Ты уже кому-то своей ерундой голову морочишь? Ступай отсюда, юродивый дурачок.
Федя, ни слова ни говоря, вышел из собора, а мне вошедшие пояснили, что это местный дурачок, у него не все дома и так далее. Мне посоветовали идти в бывшую трапезную церковь – это от собора, сказали, как, - выйдешь – направо, там реставраторы из Новгорода сейчас обедают, вот с ними можно поговорить. Я, конечно, и без них понимал, где трапезная, такое здание в монастырях семнадцатого века обычно двухэтажное и с примыкающей к нему церковью.
Вот там-то, во время обеда, я и познакомился с Колей Соткиным, он из Москвы приехал просто так, помогать реставраторам.
Только вышел я из бывшей трапезной, а ко мне опять этот Федя подходит.
Ты, - говорит, - мне парень понравился, гордыни в тебе нет и лукавства нет, открою я тебе великую тайну: не пройдет и тридцати лет, и купола здесь заблистают золотом, и лики опять будут смотреть со стен, только иерихонские трубы заглохнут, потому что не время еще будет, не время. А ты, - продолжал он, - ступай в Клопский монастырь, что недалеко от Новгорода - там есть рака с мощами Михаила Клопского, никто не знает, что этот Михаил Клопский Рюрикович, это я открыл. В Москве есть усыпальница Рюриковичей, в Архангельском соборе, и там, в Клопском монастыре – таких усыпальниц только две на всю страну, я сам туда завтра собираюсь, поклониться великому князю Московскому.
-Какому князю? – спросил я с удивлением.
Он приложил палец к губам, - тс, это еще тайна, не время, но придет время, и мощи благоверного князя Димит..тс прославятся, как мощи Троицкого Святителя.
Вот такая история.
-Удивительно, - сказал Вадим, а Игорек переспросил: какой монастырь под Новгородом?
-Клопский, - ответил Знаменский, - это его-то и имел в виду сегодня в разговоре Коля. Он вместе с этим Федей тогда же уехал в Клопский монастырь, а занимается Николай древнерусскими музыкальными инструментами, настоящий знаток предмета. А Валя специалист по тринадцатому и четырнадцатому векам, и я вам, Игорь, советую с ним поговорить, он многое может порассказать.
-Это будет здорово, - воскликнул Игорек.
-А теперь, - продолжал Знаменский, - помните портрет того собирателя с монетами и шахматными фигурами? – Друзья кивнули. - Так вот, я собрал в Историчке – мы так Историческую библиотеку называем между собой – кое-какой материал. Порылся в журналах прошлого века и выяснил, что, скорее всего, на портрете изображен Константин Казимирович Плещинский, К. К. П…ский, действительно ротмистр в отставке, бывший улан, большой знаток нумизматики, чудак в своем роде, любил всех разыгрывать. В одном из номеров журнала «Чтения в Обществе истории и древностей российских» - был в прошлом веке такой журнал – нашел я статью, подписанную именем К. К. Плещинский. Статья посвящена монетам Древней Руси, специальный материал, довольно неплохо написанный для дилетанта. Других знатоков монет и собирателей древностей XIX века, которые бы подходили под инициалы К. К. П..ский, на сегодня не оказалось. Стал проверять – взял воспоминания Погодского – тоже собирал старинные вещи, был известен всей Москве, однажды у кабатчика на Трубной площади приобрел за бесценок настоящий клад – монеты XIV века. Кабатчику их продал мужик, мужик работал на строительстве Большого Кремлевского дворца, нашел при земляных работах. Так вот, этот Погодский пишет, что видел у Плещинского замечательные монеты – точно привел цифру – тридцать две штуки. К сожалению, миниатюра не дает возможности установить, те ли на ней изображены монеты или нет. Теперь у нас есть предполагаемое, пока только предполагаемое, имя. Интересно только, куда все-таки эти монеты могли попасть позже. Для этого надо изучить еще кое-какие документы, но начало ниточки у нас есть.
VI
В начале октября один институтский приятель пригласил Вадима на свой день рождения, куда должны были прийти, кроме будущих филологов, старые школьные друзья и подруги этого приятеля. Дело было на самой окраине Москвы, почти у кольцевой дороги. Люстра в пять плафонов освещала стол, накрытый белой скатертью. Хозяин квартиры, которого все называли Вольдемар, оказался эстетом, и даже для невероятно крепкого и сомнительного происхождения китайского коньяка предпочитал фужеры на ослепительной скатерти. Собравшиеся внимательно смотрели, как хозяин колдует над высокой, необычного вида бутылкой, наконец, он справился с пробкой, и темно-желтая жидкость была разлита по фужерам. Девушкам предложили вино. Довольно скоро налили по второй, все оживились, по телу разлилась теплота, возникло ощущение пустой головы и мягкого блаженства. Блюдо с салатом наполовину опустело, на закуску пошли уже рыбные консервы совсем сомнительного происхождения. Вскоре появилась водка и несколько бутылок белого вина для девушек. Все было, как обычно: пили, смеялись, болтали о самых разных пустяках, постоянно звучали анекдоты, иногда даже такие, которые не очень можно было рассказывать при девушках. Но девушки, особенно будущие филологи, нисколько не смущались, некоторые уже разбились по парочкам и сидели по углам большой комнаты.
Одна из девушек, темноволосая, полноватая с накрашенными губами, пела романс Атоса «Есть в графском парке старый пруд». На нее внимательно глядел молодой человек в потертых джинсах, длинноволосый, появлявшийся где-либо неизменно с книжкой какого-нибудь французского философа. Это и был хозяин квартиры Вольдемар. Он безуспешно пытался подпевать. Другой молодой человек, поклонник Джона Леннона, был высок, худ и носил очки. Звали его Майкл.
Среди однокурсников Вадима был и его новый приятель Андрей. В институтской библиотеке Вадим читал «Песнь о Роланде», а рядом с ним устроился невысокий юноша с какой-то старой и тонкой книжкой. Вадим посмотрел и увидел, что текст иностранный.
-Французский? – кивнул он на книжку.
- Да, - ответил невысокий юноша. Красивая девушка, с золотистыми распущенными по плечам волосами, с округлыми красивыми формами, сидевшая неподалеку, с уважением взглянула на юношу.
- «Роланд»? – снова спросил Вадим. Юноша кивнул, - Да, на старофранцузском.
Андрей жил в большом сером доме в Лаврушенском. Квартира, в которой ему родителями была отдана маленькая длинная комнатка, состояла из пяти комнат, очень просторной кухни, окна которой выходили прямо на Кремль.
Отец Андрея, Вениамин Аркадьевич, в свои пятьдесят с лишним был жизнерадостным человеком, с небольшим брюшком, он был известен как страстный любитель анекдотов и застолий, прекрасный фельетонист и душа любой компании.
Жена Вениамина Аркадьевича, Лидия Андреевна, работала в редакции одной крупной газеты, где правила написанные на тетрадных листках в клетку крупным, порой неровным почерком, письма из Рязанской, Тамбовской, Липецкой областей, письма безграмотные, искренние, порой трагичные.
Когда Вадим первый раз зашел в узкую комнату Андрея, первое, что ему бросилось в глаза, были прикрепленные над письменным столом фотографии, в основном, портреты: Вадим узнал Высоцкого в обнимку с Мариной Влади, - фотография, вырезанная из польского журнала. Больше он не знал никого.
-Это кто? – он указал на широколицего человека с явно еврейским выражением лица и редкими волосами вокруг большого лба. В руках человека была сильно дымящаяся сигарета.
- Бродский, - ответил Андрей и тут же наизусть прочитал «Памяти Жукова».
Вадим раньше только что-то слышал об этом поэте и был поражен стихотворением.
-А это? - Вадим показал на мужчину в серой тройке явно начала века.
- Джойс, а это, – кивок в сторону человека с глубокими и пронзительными глазами - Кафка.
На стене была прикреплена вырезка со стихотворением Набокова на английском, здесь же крупные буквы иврита.
-Это зачем? – спросил Вадим, указав на буквы еврейского алфавита.
-Учу, - ответил Андрей.
Вскоре выяснилось, что он сохраняет невозмутимый вид, даже когда вокруг кипит нешуточный спор и дело едва не доходит до потасовки. Обычно в руках у него был томик изречений Конфуция или стихи Басе. В вагоне метро, на лекции, на вечеринке он читал своего японца и только изредка с удивлением поднимал голову, словно бы говоря: что вы все шумите, черт бы вас всех побрал, видите, человек делом занят.
Андрей мог выпить довольно много водки, а пьянел как-то внезапно и при этом становился очень говорлив.
Таковы были филологи.
Среди одноклассников Вольдемара выделялся высокий, спортивно сложенный парень с каштановыми волосами с безукоризненным пробором. Говорил он мало, пил, не пьянея. Звали его Олег.
Рядом с Андреем на диване сидела та самая девушка с распущенными золотистыми волосами – Елена. Она была еще и довольно высока ростом. Лена выпила довольно много, и лицо ее раскраснелось. Андрей читал ей вслух Бродского своим глуховатым негромким голосом. Вадим изредка смотрел на них. У одного из гостей внезапно прорезался еврейский акцент.
- С ним это каждый раз как выпьет, - пояснил Вольдемар, оторвавшись от девушки, перешедшей на песни из «Иронии судьбы». За столом кто-то закурил, и огонек, подобно цепной реакции, стал вспыхивать то тут, то там. Поплыл дым, стало казаться, что слишком ярок свет пяти плафонов, и три погасли, бежевые в цветочек обои зловеще пожелтели.
«Вижу колонны замерших внуков», - звучал приглушенный голос Андрея.
Поставили пластинку. Парочки стали вставать из углов с кресел и стульев.
Вскоре Вадим уже танцевал с Леной; Андрей куда-то вышел.
-Слушай, - спросила она Вадима во время танца, - как ты думаешь: выходить мне за него все-таки или нет?
-За кого?
-За Юру, это мой друг.
-Вадим чуть прижал ее к себе в танце, - Ты давно его знаешь?
-С восьмого класса. Мы живем с десятого, кажется, уже Бог знает сколько времени, все друга про друга знаем.
-Если сомневаешься, не выходи, - резонно ответил Вадим.
В углу Вольдемар в это время начал что-то проповедовать. Зазвучали имена Кьеркегора и Сартра.
-Да? – спросила Лена, - Но, с другой стороны, мы уже привыкли друг к другу, и потом я боюсь: если сейчас не выйду – со мной все что угодно может произойти, сопьюсь или в разврат ударюсь.
Вадим ничего не ответил.
-Выходить или не выходить? - продолжала мучиться Лена, когда в комнату вошел Андрей и попросил ее на два слова. Она ушла, а Вадим пошел и сел на диван, в голове его не было ни одной мысли.
В эту минуту раздался звонок в дверь.
-Ну вот, - сказал Вольдемар, - это Танечка со своей подругой. Музыка сразу замолкла, и зажегся свет, все жмурились от слишком яркого света. Несколько человек вышли в коридор встречать пришедших, Вадим вышел вместе с ними.
В квартиру вошли две девушки. Одна сразу обратила на себя общее внимание: очень высокого роста, не ниже Елены, с густыми темными волосами, строго красивая, в алом пальто и сапогах из бардовой кожи.
-Сапоги-то какие! - ахнул кто-то из девушек.
-Да, австрийские, - гордо сказала вошедшая. Кто-то из молодых людей тут же бросился помогать ей снимать пальто.
Другая девушка, с рыжими волосами, в светло-сером пальто и накинутой на него сиреневой шали, обратила на себя внимание Вадима. Он подошел к ней и помог снять пальто.
-Мерси, - улыбнулась она.
-Как ваше имя, если можно это узнать? - спросил Буров.
- Можно, - она засмеялась, - Анна, - немного склонила голову набок, словно проверяя, какое впечатление произвела.
Высокая Татьяна тут же подхватила ее под руку, и они исчезли в ванной.
Вадим прошел в большую комнату и встал недалеко от входа, вскоре появились обе девушки.
Рядом с высокой и шикарной Татьяной, миниатюрная Анна была похожа на маленькую статуэтку. На Татьяне была цветастая длинная юбка, яркая блуза, гранатовые бусы и такие же сережки из крупных ярко-красных гранатов.
На Анне красиво сидел белый свитер, перетянутый кожаным ремнем, у нее были длинные рыжие волосы и ярко-накрашенные губы. Верхняя губка была чуть вздернута. Вадим уже не мог оторвать взгляд от этих крупных губ. А глаза у нее были странного зеленого цвета.
Он подошел к ней поближе и предложил сесть около торшера, там стоял стеклянный столик, на котором лежали какие-то журналы и газеты. Она, конечно, заметила, какое произвела впечатление, а молодые люди уже вовсю увивались вокруг прекрасной Татьяны. Кто-то налил ей в фужер белого сухого. Она поблагодарила и спросила, нет ли сигарет, она свои забыла дома. Ей немедленно поднесли сигарету и пепельницу. Она приняла и то и другое, села за стол, за которым тут же нашлось для нее место, и пока ей накладывали салаты и бутерброды, начала рассказывать, что они только что со спектакля.
-Это премьера, потрясающе играет Яковлева, - сказала Татьяна и откусила кусочек белого хлеба с сырокопченой колбасой. Вадим из ее рассказа никак не мог понять, на каком спектакле они были.
В это время вошли в комнату и Андрей с Леной. Лена присоединилась к сидевшим за столом девушкам, которые шептались о чем-то, поглядывая в сторону вновь прибывших. Андрей бесстрастно достал какой-то свой томик и углубился в чтение.
-С какого же вы спектакля? – спросил Вадим негромко Анну, когда она устроилась в кресле, и он сам оказался рядом с ней.
-«Месяц в деревне», - снова чему-то засмеялась Анна, - действительно, замечательная постановка.
- И чем вам понравился спектакль? – задал Вадим культурный вопрос.
-Хорошая игра, выразительная, - просто объяснила она, - а Яковлева действительно замечательна. Вы бывали на Малой Бронной? – она вдруг быстро посмотрела ему в глаза и отвела взгляд, Вадиму снова показалось, что она чуть-чуть смеется над ним.
-Да, - ответил он, - я смотрел недавно «Женитьбу», мне очень понравился Дуров.
-Еще не смотрела, - сказала Анна.
-А вы бы не хотели пойти со мной в театр? – задав вопрос, он на мгновение задержался взглядом на ее глазах и увидел, что они прозрачно-зеленые, и в них играют искорки. И снова его поразили эти ярко-красные губы.
-Вот так сразу? - она засмеялась, тут он заметил, как искорки весело начинают светиться.
-Нет, - сказал Буров, - не сразу, а можно чрез неделю.
-Что ж, - ответила она, - если будет неплохая вещь, - можно.
Вадим сразу ухватился за эту возможность. – Пойдемте на «Леди Макбет», я достану билеты.
-Я уже смотрела, - она снова засмеялась.
-Да вы пересмотрели все спектакли в Москве, - наигранно весело, но и чуть-чуть раздраженно заметил Буров, - куда же вас пригласить?
-Придумайте. Вы не курите?
-С вами закурю,
-Вот как? – Анна снова засмеялась, - тогда, если не трудно, принесите мне мою сумочку, я ее оставила в прихожей.
Вадим немедленно вскочил и почти побежал в прихожую. За столом переглянулось несколько девушек с их курса.
-Кожаная, – весело крикнула Анна вслед, - с бахромой.
Потом она долго рылась в этой сумочке и, наконец, извлекла из нее зажигалку в виде очень изящного пистолета, с перламутровой рукояткой, а потом пачку «Мальборо», взяла своими тонкими пальцами сигарету, поднесла к алым губам. Буров поспешил взять у нее из рук этот изящный пистолетик, нажал на спусковой крючок, раздался щелчок, и легкое оранжевое пламя с синим огоньком взвилось над дулом. Вадим поднес колеблющийся язычок к ее сигарете и смог уже вблизи рассмотреть чуть пухлую нижнюю губку и вздернутую верхнюю с розовой дорожкой.
-Мерси, - снова улыбнулась она, - присоединяйтесь.
Она держала руку немного на отлете и изящно сбрасывала пепел в пепельницу в виде распустившегося цветка.
-Вы давно знаете Вольдемара? – спросил Вадим, так как уже хотел хоть что-то знать о ней.
-Да, - снова сбросила пепел Анна, - нас познакомила Танечка, его родители и Танечкина мама снимают дачи по соседству в Болдераи, это недалеко от Риги.
В этот момент что-то негромко зашипело, щелкнуло, и зазвучал мягкий душевный голос Джо Дассена.
Тут же погас свет, теперь уже все пять плафонов, только в одном углу розовел ночник. Вадим придвинулся к креслу, в котором сидела Анна. В темноте были видны только ее светящиеся зеленые глаза.
-Аня, - тихо сказал он, - вы разрешите к вам обращаться на «ты»?
-Какой вы, однако, шустрый, - замелькали зеленые искорки.
-Ты шустрый, - поправил Буров.
Ну, хорошо, ты, - она снова засмеялась, - так с чем же ты хочешь обратиться?
-С предложением пойти потанцевать.
Она не спеша встала, затушила сигарету в пепельнице и, не оглядываясь на него, пошла туда, где уже, почти не двигаясь, стояли пары. Лена танцевала с Вольдемаром, Спортивный Олег прижимал к себе высокую Татьяну и что-то шептал ей, вероятно, смешное, она кивала головой и негромко смеялась.
Вадим сразу же крепко прижал к себе Анну, она не сопротивлялась. Его грудь под расстегнутой на две верхних пуговицы рубашкой коснулась ее упругой груди, он прижал ее еще крепче и сомкнул кольцо рук на ее талии. Она снова не сопротивлялась.
После танца они пошли и сели на диван, Вадим сразу обнял Анну. Она с интересом взглянула на сидевшего рядом с книжкой Андрея. Он читал, несмотря на то, что света практически не было.
-Вы способны видеть в темноте? - спросила она.
-Я знаю текст наизусть, - ответил Андрей, внимательно посмотрев на нее.
Вадим прижал ее еще крепче к себе и прошептал, - ты хочешь чего-нибудь выпить?
-Нет, я не пью, - засмеялась она. Это его немного разочаровало, но она позволяла себя обнимать.
Они посидели так минут десять, Андрей невозмутимо читал, где-то в другом углу Олег смешил Елену, Татьяна вышла в другую комнату. Вдруг Анна решительно встала, поправила свой свитер и сказала: - Мне уже надо уходить.
На часах было половина одиннадцатого.
- Детское время, - сказал Буров, понимая, что приятные минуты прошли.
-Ты думаешь? Мне всю ночь учить, а завтра рано вставать, - коллоквиум по сложному предмету.
-По какому?
-Психология.
-Да, непросто, а где ты учишься?
- Секрет, - засмеялась Анна.
-На медицинском?
-На медицинском.
-А почему секрет?
-Пошутила, ладно, мне действительно завтра рано вставать.
А где ты хотя бы живешь? – Вадим старался удержать хоть что-то, - я провожу.
-Только до метро, а живу я на Каширке. - ответила она.
-А до дома? – спросил он, понимая уже, что такая настойчивость ни к чему не приведет.
-До дома нельзя, - ответила Анна, и ему показалось, что в ее голосе звучат какие-то не очень приятные нотки.
-Почему? – с досадой спросил я
-Нельзя.
Они шли к метро под руку и ни о чем не разговаривали. Прощаясь, он записал ее телефон в свою записную книжку.
-Завтра можно позвонить? – упавшим голосом задал Вадим последний дежурный вопрос.
-Нет, - сказала она серьезно, - завтра у меня коллоквиум.
-Послезавтра? – в его голосе появилась настойчивость.
-Посмотрим, - сказала Анна, - ну все, мне пора.
Тогда он быстро прижал ее к себе и поцеловал прямо в манящие алые губы, перед ним мелькнули ее немного испуганные и удивленные очень большие глаза.
-Рано еще, - справившись с испугом, ответила она, смеясь, - не спеши.- Махнула на прощание рукой и своей изящной походкой быстро пошла к эскалатору.
Когда Буров вернулся в компанию, свет по-прежнему был выключен, топтались пары, звучала другая томящая музыка – «Мишель», и ему стало грустно. Он прошел было на кухню, но там страстно целовались Вольдемар с исполнительницей романсов. Вадим вернулся в комнату, сел на диван, Андрей оторвался от своей книжки, взглянул на него и ничего не сказал. Вадим некоторое время посмотрел на танцующие пары, а потом прошел в угол комнаты и сел за тот самый стеклянный столик, где еще недавно разговаривал с Аней, машинально положил руку на столик, и тут ощутил под пальцами какой-то металл. Вадим взял предмет в руку и поднес его к себе – это был тот самый пистолет-зажигалка с изящной перламутровой ручкой.
-Да, - в трубке слышался далекий и незнакомый женский голос, и он не сразу узнал Анну. - Я слушаю, - теперь Буров слышал именно ее нотки.
-У меня твоя зажигалка, - сказал Вадим сразу, чтобы она не подумала, что он звонил просто так.
-Ой! Правда? – она была явно рада, - как хорошо!
-Я могу тебе ее сейчас привезти, - тут же начал Вадим атаку.
-Не сейчас, - ответила Аня, - давай в три, где-нибудь в центре.
- Давай, на «Пушкинской» тебе удобно?
-Вполне.
-У памятника, - уточнил Вадим, - на улице.
-Знаю, знаю, - она опять засмеялась.
Слева нависает козырьком – это дань великому архитектору - темнеющая громада кинотеатра, справа «Шоколадница», впереди - Пушкинская улица, через улицу, направо, несколько каменных ступеней ведут на крыльцо под железным навесом, дальше деревянная дверь, темная, с железной ручкой явно прошлого века, Таков был каждодневный путь на работу шестнадцатилетнего Вадима Бурова несколько лет назад.
-Надевайте этот халат, я провожу вас к месту работы.
-Верочка, это кто?
-Новый сотрудник, Ольга Петровна.
-Новенький? Да ему еще восемнадцати нет.
-Тебе сколько?
-Шестнадцать.
-Как же ты сюда попал?
-Тетя договорилась.
-Какая тетя?
-Моя. Екатерина Алексеевна.
-Да фамилия-то ее как?
-Луферева.
-А! Это от Луферевой, Ольга Петровна. Все правильно. Ну, пошли.
Проход между длинными стеллажами, как по лабиринту, со множеством книг и журналов, вот где настоящий Сезам! Зарыться бы в эти книги, листать их, находить нечто совсем необычное, редкое. Путь к лестнице, по лестнице направо, еще раз вниз и по длинному коридору к арке, перекрытой двойной дверью. Створки раскрылись.
-Вот здесь и будешь работать, для начала разложи по годам и названиям эту кипу.
Под большим окном груды разбросанных журналов, каких-то бумаг, тетрадей, газет.
Верочка ушла. Вадим подошел к куче разбросанных библиографических редкостей, поднял первую попавшуюся на глаза газету.
Газета была желтая, сложенная вчетверо; он развернул ее и первое что увидел – черную траурную рамку, окаймлявшую всю страницу. Посредине листа - портрет Сталина в маршальском мундире вполоборота. Перевернул газету – на последних страницах должно быть самое интересное. Справа бросился в глаза заголовок «Прощай, отец! Как внезапно и страшно мы осиротели!» Под статьей подпись – Михаил Шолохов. Опять перевернул - «Правда» за 8 марта 53 года.
Вадим присел на корточки и поднял какой-то журнал, раскрыл на середине – справа на странице оказалась интересная карикатура: по волнам плывет смешной корабль, на нем написано - «Сумасшедший корабль», на мостике женщина с подзорной трубой в левой руке, правой указывает в сторону берега, на котором угадываются какие-то стилизованные черты готического собора. На одинокой мачте корабля парус, на котором написано «Охранная грамота», двое матросов сидят в посудине: один в бумажной шапке-треуголке смотрит на волны, черты лица неизвестные, в облике второго нельзя ошибиться: лошадиное лицо с африканскими губами и развевающимися на ветру волосами – конечно, Пастернак. Очень похож на фотографию, которую недавно перепечатали с диска восстановленных голосов поэтов. Под карикатурой - стишок.
Играет ветер «Грамотой охранной»,
Бушуют волны, качка высока
В далекий путь, рискованный и странный
Пустились три отважных моряка.
Недавно заявила эта тройка:
- с искусством коммунизм несовместим!
Нам надоела ваша «перестройка»!
Мы о святой поэзии грустим.
И вот они, доверясь телескопу,
От нашего плывут материка:
Назад, к Платону! – путь Пастернака.,
Каверин метит в средние века,
А Ольга Форш – в «цветущую» Европу!
Подпись под стишком – Вальцовщик.
«На посту», 1923 год.
На работу стало приходить все интересней.
Журнал «СССР на стройке», небольшая фотография: молодой китаец в военном френче, коротких брюках, открывающих лодыжки, на ногах черные туфли, похожие на тапочки. Черные густые волосы китайца расчесаны на пробор посередине, смотрит куда-то вверх и в сторону. Другой китаец – с седыми усами, стоит, подбоченясь, в таком же костюме, и смотрит прямо на фотографа.
Под фотографией подпись – Товарищ Сюй и его ученик Мао Цзе-дун в Яньани в 1938 году.
Желтые страницы пыльной газеты с оторванным кусочком. «Осталось 17 дней. Продолжается антирождественская кампания. Ряд организаций не подготовился. К 10 декабря 34 года выходит специальный антирождественский номер журнала «Культурный фронт», Мосторг и ряд других торгующих организаций до сих пор не заявили о своем отказе от продажи елочных игрушек. В массовых рабочих собраниях и общежитиях будут поставлены вопросы о закрытии церквей, синагог и изъятии колоколов. В эти же дни в Колонном зале Дома Союзов культотдел организует для рабочих антирелигиозные концерты».
Журнал «Искусство и жизнь - карандашный портрет Константина Сергеевича Станиславского, под портретом поздравление режиссера с семидесятипятилетием. На другой странице статья - «О ликвидации театра им. Мейерхольда». Буров обычно читал, положив журнал себе на колени.
Газета «Советское искусство» почти рассыпалась, хрупкие желтые страницы. Номер от 22 января 1938 года, суббота, фотография на первой странице. На большом снимке справа налево собравшиеся в Большом Театре на траурное заседание по поводу 14 годовщины смерти Ленина. Крайний справа на фотографии - Ворошилов, единственный в военной форме, с орденами, перепоясанный командирским ремнем с пряжкой. Справа от него Сталин, фигура грузная, при этом Сталин чуть выше Ворошилова. Справа от Сталина кто-то лысый, в костюме с галстуком. Хрущев? Оказалось, когда Вадим с трудом разобрал фамилию, - Коссиор. Справа от Косиора улыбающийся дедушка с седой бородкой клинышком, – конечно, Калинин. Рядом с ним какой-то маловыразительный человек, с печальным лицом, в пиджаке без галстука, в светлой рубашке, похожей на водолазку. Это-то и есть Хрущев. Молотова Буров узнал сразу, рядом с Молотовым высокий и мощный черноусый мужчина с глубокими черными глазами – Каганович. А между Кагановичем и Молотовым чья-то голова в три четверти, взгляд смотрит внимательно, темные густые волосы на пробор. Вадим с трудом прочитал по раскрошившемуся сгибу страницы - Н. И. Ежов. Далее - Шкирятов, Андреев, Булганин, Микоян в гимнастерке, перепоясанной простым командирским ремнем, затем Димитров с рукой, по-наполеоновски заложенной за борт френча, самый крайний на фотографии, слева, похожий на кота, - Жданов.
Было это в начале лета, а в самом конце августа Вадим вернулся из старинного русского города, где так красиво стоял на высокой горе давно не действующий собор. Когда Буров вышел на улицу, ведущую к собору, его поразил вид: улица, по которой проходила трамвайная линия, сбегала вниз и круто поднималась вверх. И там, на самом верху возвышался красавец собор, белый с зелеными куполами. Второе, что поразило подростка, были окрестности собора: какие-то приземистые строения (он еще не знал, что в таких проводят обряд крещения) пыльный склон, хозяйственный сарай, что-то еще. Буров побродил вокруг, никто не делал ему замечания и не просил убраться отсюда.
Спустившись с соборного холма, Вадим вдруг заблудился: перед ним были двухэтажные дома: внизу каменные, сверху – деревянные, явно конца прошлого, XIX века, длинная, почти деревенская улица, придорожные кусты. Проплутав около часа, он вышел к нужной улице совсем не в том месте, где нужно. Город открылся с незнакомой стороны.
За полчаса до назначенного времени Буров стоял около пьедестала. Лицо поэта показалось ему на этот раз необыкновенно сосредоточенным, словно он что-то хотел сказать Вадиму. На самом верху шапки чугунных кудрей застыл голубь. День был безветренный, и пешеходы, легко одетые, один за другим проходили мимо Вадима. Мамы в длинных осенних пальто гуляли, толкая перед собой цветные коляски. Быстрым шагом пробегали девицы в высоких сапогах с модными сумочками через плечо. Деловые, с кейсами, мужчины средних лет в демисезонных пальто и почти одинаковых головных уборах спешили куда-то.
Буров еще раз взглянул на часы. Прошло всего только семь минут с тех пор, как он здесь; попробовал сидеть на лавочке, но очень скоро встал и начал ходить. Опять взглянул на часы, они показывали без пятнадцати три. Он снова ходил, поглядывая на часы, отчего стрелки просто перестали двигаться.
Она появилась чуть раньше назначенного срока и совершенно внезапно. На ней было то же серое пальто и сиреневая шаль, что и вчера.
-Аня! Очень хорошо, что ты пришла.
-Вот как? – она словно бы была этому удивлена.
-Вот твоя зажигалка, - на его ладони лежал изящный пистолет с перламутровой ручкой.
-Спасибо, - она взяла зажигалку, тут же достала из сумочки пачку «Мальборо» и самостоятельно щелкнула своим пистолетиком.
-Пойдем куда-нибудь, - предложил он.
-Куда же? – она смотрела куда-то вдаль, - куда ты хочешь меня вести?
- По бульварам, куда-нибудь зайдем.
-Ну, пойдем, - согласилась она.
Они спустились в переход и вынырнули на другой стороне площади, прошли наискосок через сквер и вышли к площадке с четырьмя чугунными фонарями.
-Не правда ли, - сказал Буров, - памятник смотрелся бы здесь лучше?
-Какой памятник? – удивилась Аня.
-Пушкину.
-А чем тебе не нравится место, где он стоит? – еще раз удивилась она.
- Когда-то он так уютно стоял вот здесь, на этой площадке, - объяснил Буров, - в ограде из фонарей, кстати, вот этих самых фонарей, а теперь в этих фонарях нет смысла.
Аня с удивлением посмотрела на него. Ему все-таки удалось ее удивить.
-Ты так много знаешь? – в ее голосе прозвучала смесь уважения и насмешки.
-Не так много, - скромно сказал он, - но кое-что.
-Я вижу, не так мало, - неопределенным тоном произнесла она.
-А что ты можешь рассказать о себе? – спросил Буров.
-Я скромная советская девушка, - ответила Аня.
Они шли с Аней по какому-то переулку, проходили мимо здания светло-зеленого цвета, с небогатой белой лепниной по фасаду, явно начала этого века или конца прошлого.
-Между прочим, - сказал он, - это школа.
Я думала купеческий особняк, – удивился Аня.
-Почти угадала, ее построили купцы для своих детей. У них здесь все было необычное, - актовый зал со скульптурами и лепниной, потолок, как в музее.
-Ты родом из купеческой семьи?
-Ты напрасно смеешься, - заметил Вадим, - это интересное здание, а я из семьи совслужащих, ну а ты?
У моего прадеда по отцовской линии в Петровско-Разумовском был свой дом, - сказала Аня каким-то странным голосом, в котором прозвучали металлические нотки, - когда строили стадион, - дом снесли. Так что я, можно сказать, наследница дома, которого нет. Они немного помолчали.
-Тебя встречали у метро вечером?
-Опять? – она снова засмеялась. – Встречали. Отец, а иногда встречает брат.
-Он что, самбист?
-Нет, шахматист.
-Я серьезно.
-И я серьезно, у Виктора первый юношеский разряд.
-Ну вот, сказал Вадим, - кое-что я про тебя узнал. Про твоего прадедушку с папиной стороны. А с маминой?
-Его убили.
-Что?!
-Очень темная история. Это было в революцию. Бабушка про это никогда не рассказывала, мама как-то раз говорила, но и она толком плохо знает. А с бабушкой я тебе как-нибудь познакомлю. Она замечательный человек.
-А дедушка?
-Они давно не живут вместе. Ты, кажется, довольно много про меня узнал, - снова прозвучали насмешливые нотки.
-Не совсем про тебя, - усмехнулся Вадим, - но все же.
-А что? Знать так важно?
-Важно, - ответил он серьезно.
Потом они ели в кафе, около «Смоленской», пирожные «Прага», пили красное вино, и домой он довез ее на такси. Они простились около подъезда ее дома, и она обещала позвонить на следующий день. И позвонила.
Она стала приезжать к нему раз в неделю, всегда во вторник, весь оставшийся октябрь, а иногда не звонила по нескольку дней и не появлялась в назначенный день, и тогда он нервничал, каждую секунду ждал звонка, мучился, но звонить домой к ней она запретила. Папа – внук домовладельца, не жаловал друзей дочери.
К ее приезду Буров покупал бутылку красного вина и пирожные – она больше всего любила «Пражские» или торт.
Когда она приехала к Вадиму в первый раз и сняла свое серое пальто, на ней оказалось темно-серое платье, без пояса, с вышитым однотонным рисунком того же темно-серого цвета. Платье было короткое, и оно ей шло удивительно. Она сняла его, стоя у окна около письменного стола, и Вадима на секунду поразило, что под платьем на Ане была темно-зеленая комбинация с кружевами.
Расставаясь в ее подъезде, у квартиры, Вадим целовал ее жадно и по десять минут не мог отпустить от себя.
Каждый день, в который она должна была приехать, Вадим ждал с неослабевающим волнением и даже тревогой. Тревога отпускала только тогда, когда он видел в окно, как по дорожке, идущей к его подъезду, идет, быстрым шагом Аня. В это мгновение мир вокруг него мгновенно восстанавливался. Иногда ему казалось даже странным, что весь огромный мир, со всеми своими интересами, радостями, переживаниями, удачами и неудачами, заключен в это небольшое существо, почти миниатюрное, сосредоточенным шагом направлявшееся к подъезду. В сентябре он видел на дорожке серое пальто с неизбежной сиреневой шалью, потом к пальто и шали прибавилась бардовая клетчатая кепи с большим мягким козырьком, из-под которого выбивалась рыжая прядь; в этом головном уборе Аня становилась похожей на Гавроша. Когда Вадим увидел ее в этой кепи первый раз, он остро почувствовал, что кокетливая шапочка сделала ее еще желанней. Они стали иногда гулять в окрестном парке недалеко от дома Вадима.
VII
- А вот это, - сказал Знаменский в ближайшее воскресенье, доставая из нижнего ящика своего безразмерного стола небольшой деревянный ящичек, - поможет вам прикоснуться к такой замечательной науке, как нумизматика. – С этими словами он стал раскладывать перед Игорьком и Вадимом монеты различной формы и размеров. – Я тут для вас приготовил кое-что, - продолжал Евгений Николаевич, выбирая одну темную монету и любуясь ею. – Нумизматы, должен вам сказать, это в своем роде люди помешанные, как и всякие коллекционеры, захватывает, потом не отпускает. Вот, Игорек, посмотрите и ответьте, - он протянул положенную на ладонь монету и протянул ее Игорьку, - это монета какого номинала?
Вадим, как и Игорек наклонился над монетой. Монета была темная, где-то более двух с половиной сантиметров в диаметре. Крупный темно-желтый двуглавый орел, с высоко поднятыми крыльями, скипетром в одной лапе и едва угадываемой державе в другой, занимал почти все ее пространство. Под орлом с трудом прочитывалась дугообразная дата – 1812.
-Номинала? - переспросил Игорек.
-Ах, да, - улыбнулся Евгений Николаевич, - сколько здесь: рубль, десять, копейка?
Игорек помялся, подумал и неуверенно ответил: «Пять рублей».
-Это две копейки 1812 года, действительно, кажется странным, что для двух копеек пошло столько меди. Но это говорит о том, какова была реальная стоимость этих двух копеек в начале XIX века. Очень немалая. А в самой дате и дополнительная ценность данного экземпляра. Дату, я думаю, вы помните?
Оба студента кивнули.
-Неужели только две копейки, спросил Вадим, - можно? – Он взял монету и перевернул. На другой стороне, кажется, Евгений Николаевич называл ее реверсом, в лавровом венке, ободочком огибавшем монету, была сверху ясно видна светлая цифра 2 и слово «копъй с переносом на другую сторону ки». Над двойкой помещалась корона.
-А вот это какая монета? – с живостью спросил Игорек и взял со стола темный неправильной формы кругляшок, не более двух сантиметров в диаметре.
-Заинтересовало? Это одна денга 1750 года. Медь, полкопейки номиналом. Возьмите увеличительное стекло, Игорь, без него вы ничего не увидите.
Игорек долго смотрел монету, поднося к ней лупу, потом протянул и то и другое Вадиму. Это была почти черная монета с рельефным орлом, занимавшим весь аверс, а слово «денга» было выбито без мягкого знака.
- А вот, сравните, - Знаменский протянул малюсенькую круглую медную монетку, размером в полтора сантиметра. – Это тоже полкопейки, только уже 1912 года. Чей вензель на аверсе? Что такое аверс помните?
Игорек кивнул, взял в руки маленький медный кругляшок.
- Николая Второго.
-Да, почти последняя дореволюционная монетка. А вот посмотрите, три копейки 1913 года по размерам точно соответствуют двум копейкам 1812 года. А крылья орла значительно опустились, и герб стал намного сложней.
Игорь и Вадим стали брать со стола монеты, рассматривать, поворачивать. Больше всего на столе лежало монет конца XIX – начала XX века.
Игорь взял со стола самую крупную монету с профилем Николая Второго по всему аверсу – серебряный рубль 1898 года.
-А что значат буквы Б и М, перед словами Николай Второй самодержец? - спросил он.
- Б и М – это божией милостью, - объяснил Знаменский, - это очень хорошо известная монета, - добавил он, - последний дореволюционный образец рубля, вес 20 граммов, чистого серебра 18 граммов.
Вадим взял потемневшую серебряную монету с изображением молотобойца, занесшего свое орудие над наковальней. Его заинтересовал год.
-Это год смерти Есенина, - сказал он, рассматривая советский полтинник 1925 года.
-Да, - Знаменский, взял монету, - знаменитый советский полтинник, 9 грамм чистого серебра, результат правильно проведенной денежной реформы. До этого таких оригинальных монет в Советской России еще не было. За год до этого, в 24 году, впервые и появились такие яркие образы – вот этот молотобоец, например. Сколько энергии, порыва, силы. Буквально видишь, как рождается новый мир.
Так вот, о рождении нового мира. В сентябре 1791 года во Франции была принята Конституция, принятие которой решили увековечить выпуском новой золотой монеты. На аверсе новой монеты сохранили изображение еще живого к тому времени Людовика XVI, а рисунок реверса был поручен главному граверу монетного двора Огюсту Дюпре. Он изобразил на монете крылатого ангела-хранителя, который записывает на доске Конституцию Франции, а по ободу монеты поместил надпись «regne de la loi» –что переводится как «господство закона». Эти монеты в народе стали называть «золотыми ангелами». Размером они были приблизительно как вот эти две копейки 1812 года – в сантиметрах два с половиной и еще миллиметрик.
Легенда рассказывает, что приговоренный к казни гравер был спасен благодаря заступничеству изображенного им ангела. Это привело к тому, что монета стала очень популярна. Внешний вид ее после 1793 года – года казни Людовика XVI, изменился: его изображение исчезло, а по ободку появилась надпись: “Республика Франция”. Еще одна легенда говорит, что Наполеон всегда носил с собой такую монету, но перед битвой под Ватерлоо, вот досада - потерял и именно поэтому битву проиграл. Легенды множились, капитаны дальних странствий не отправлялись в плавание без «золотого ангела». Вероятно, эти слухи дошли и до российских собирателей.
Так вот, наш собиратель, оказывается, каким-то образом приобрел целую коллекцию этих «золотых ангелов», их у него было тридцать две – это писал известный нам Погодский. А теперь посмотрите еще раз сюда - Знаменский вытащил из ящика стола уже известный миниатюрный портрет. – Эти золотые монеты, высыпающиеся из шкатулки Константина Казимировича Плещинского, и есть, судя по всему, «золотые ангелы».
VIII
В ноябре Анино пальто стало коричневым, с цигейковым воротником, а шапочка - светло-голубой. Неизбежной оставалась только маленькая перламутровая зажигалка в виде пистолета.
В одно из воскресений она сказала, что может пойти с Вадимом куда-нибудь недалеко от дома. Ее ждали на день рождения кого-то из родственников к трем.
Встретились на «Коломенской», недалеко от дома Ани, и пошли в сторону музея. Она достала пачку и щелкнула зажигалкой.
-Присоединишься?
Он не чувствовал большой потребности, но иногда составлял ей компанию. Но в этот раз отказался.
-Как хочешь, – она остановилась, затянулась и посмотрела вперед. - Ладно, пошли, у меня где-то час.
-И все?
-Да, час, сегодня больше не могу.
Они шли по асфальтовой дорожке, стали подниматься на пригорок, затем пошли в сторону деревни.
- Расскажи, как у тебя это произошло первый раз? – спросил Вадим. Ему давно было нужно это знание, без него он чувствовал, что не обладает Аней вполне. Его вопрос ее нисколько не удивил, она даже не переспросила, что «это в первый раз».
-Тебе это обязательно нужно знать?
-Да.
-Зачем?
-Я хочу знать про тебя все.
Она снова посмотрела куда-то вперед. - Он был старше меня лет на пять, репетитор по биологии.
-И?
- Однажды после занятий. Рука за руку, нога за ногу – вот так и началось.
Вадима словно кольнуло в грудь. - И все?
-А что ты еще хочешь? Ну, мы с ним встречались еще пару раз, а потом я перестала к нему ездить.
-Почему?
-Перестала,- и все.
Они уже шли через деревню.
-У меня за домом была точно такая деревня, - сказал Вадим, - когда я был маленьким.
-Ты и сейчас маленький, - усмехнулась Аня, и бросила наполовину сожженную сигарету под ноги.
- Это почему?
-Любопытный очень, - засмеялась она, – ну, ладно, ладно, не обижайся. Я пошутила.
Они прошли деревню и свернули в сторону Дьяковского храма.
- Я бы никогда не смогла жить в таком вот деревенском доме, я люблю комфорт, удобства.
-А еще что ты любишь?
-Пирожные, особенно «Пражские», торты.
-Это я знаю, а еще?
-Еще? – она серьезно задумалась. – Еще я бы хотела, чтобы рядом со мной был надежный человек, - она помолчала, - богатый, чтобы мог меня обеспечить.
-А я на такую роль не гожусь?
-Почему? – Аня остановилась, быстро взглянула на Вадима, - если захочешь, - сможешь стать таким. Что, разочаровался? Видишь, я какая.
-А говорила, обыкновенная советская девушка.
-Да, обыкновенная. А ты чего хочешь? Писать? Преподавать?
-Не знаю, - ответил, вздохнув, Вадим, - еще не решил.
Они стали подниматься по деревянной лестнице на высокий край оврага, перед ними открылся вид на заброшенный храм необыкновенной формы, вокруг храма было небольшое кладбище. Вадим остановился перед аркой с двумя полукружиями.
- Знаешь, - сказал он, - а я люблю смотреть вот такие заброшенные храмы, как этот. Люблю старые кладбища, читаю имя, даты жизни и пытаюсь представить, как и чем жили эти люди.
- С тобой бывает интересно, ты умеешь рассказывать, - сказала Аня, - а что в этом храме интересного?
-Возможно, его создал тот же архитектор, или архитекторы, которые построили храм Василия Блаженного.
-А это важно знать?
Вадим остановился. – Для кого-то важно. Я так устроен – вижу прошлое практически всюду, пытаюсь его понять, вообразить людей того времени. Не все, конечно, так устроены.
- Конечно, не все, я и своего-то прошлого не люблю, - сказала Аня.
IX
«Тайна старой рукописи”
Реймс. Апрель 1717 года.
Как здесь тихо и пустынно, сколько уже сотен раз проходит он под сводами этого старого собора. Фантастический свет льется сквозь прославленные витражные окна и почти отвесно падает на темные плиты, рисуя причудливые узоры. Конечно, знаменитый синий витражей в Шартре считается самым лучшим в Иль-де-Франс, но для него, настоятеля собора Девы Марии в Реймсе, родной храм – лучший. В никогда не расходящемся полумраке боковых нефов замерли изваяния святых. Почти на четыреста футов протянулся храм от Западных ворот до самого алтаря, и всюду мрак и тишина.
В его руке чуть потрескивает тонкая свеча. Он совершает ежедневный обход, но, кажется, мог бы и в полной темноте найти здесь дорогу.
Закончив обход и убедившись в полном, благодарение заступнице собора Деве Марии, порядке, старик подошел к одной из совсем уж темных стен, посветил себе огнем тонкой свечи и бесшумно толкнул неприметную низенькую дверь. Держа свечу перед собой, он осторожно спустился вниз по узкой винтовой лестнице, придерживая полы сутаны.
В глубине крипты было видно слабое свечение, старик еще больше сгорбился, нагнулся, проходя под нависшим аркой низеньким сводом и вошел в небольшое помещение, все заставленное высокими стеллажами. Свет исходил от большого шандала, в который было вставлено не меньше дюжины свеч.
-Какое расточительство!– подумал старик, но промолчал.
За небольшим столом, заваленным рукописями и старинными книгами с замечательными рисунками заставок, сидел молодой монах, брат Антуан, присланный Сорбонной для описания древностей, хранящихся в соборе.
-Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - произносит старик,- успешен ли твой труд, брат Антуан?
-С нами милость Господня, - скромно ответил сорбонец, наклонив голову и показав тщательно выбритую макушку. Затем он поднял на старика глаза человека, знакомого с книжной премудростью.
-Есть ли настоящие находки? – спросил настоятель, рассматривая лежащие на столе рукописи, украшенные рисунками с дивными цветами и листьями.
-Кое-что удалось найти, вот, взгляните, - монах протянул аббату желтый пергамент, украшенный такими же цветами и листьями, как и другие рукописи на столе.
-Что-то особенное? – старик поставил свечу, взял рукопись из рук сорбонца и поднес к глазам, но текст оказался столь необычен, что старику пришлось приблизить пламя свечи.
Губы старика бесшумно зашевелились, он одобрительно покивал головой.
-Да, этот текст неплох, кто-то из северных германцев, вероятно, писал, некоторые слова в то время, когда писался этот текст, на старофранцузском писались по-другому.
Брат Антуан с удивлением посмотрел на старика. А он-то думал, что только молодые сорбонцы обладают подлинными знаниями и культурой и даже некой прерогативой в рассмотрении таких текстов. Вот тебе и провинциальный настоятель собора. Говорят, он даже ни разу не был в столице. Ну что – ж, тогда пусть разрешит эту загадку.
-Интересное замечание, это хроника, посвященная коронованию первых капетингов, действительно переписанная на севере. А вот этот текст я никак не могу прочитать, чей язык, что за текст, откуда? Не угодно ли? – сорбонец протянул настоятелю другую рукопись, испещренную письменами, которые заполняли пергамент сплошным текстом без пропусков.
Старик посмотрел на рукопись и понял, что этот язык ему совершенно неизвестен, снова поднес к глазам, приблизил свечу, поставил ее на стол, перевернул рукопись и увидел такое же непонятное письмо. Он понял, что бессмысленно просто вглядываться в текст, заметил, как чуть улыбнулся молодой сорбонец и, наконец, произнес.
-Этот текст мне знаком, но я не смогу его прочитать, и боюсь, у вас, в Сорбонне, его тоже никто не сможет прочитать. Последний раз я слышал этот текст 1 сентября 1715 года.
Сорбонец не скрыл удивления. - В день коронования его величества?
- Именно, в день коронования нашего славного короля Людовика Пятнадцатого, да продлит небо его годы. Это копия первой части нашего Евангелия, того самого, которое никто не может уже давно прочитать, таинственной рукописи. Встань, брат Антуан, поднимись и попроси брата Януария, ключаря нашего собора, принести из сакристии одну книгу. Она переплетена в две доски дубового дерева и обтянута темно-красным сафьяном, украшенным дорогими камнями, с бронзовыми застежками.
Пока брат Антуан выполнял поручение настоятеля, старик снова смотрел непонятный текст, написанный на неизвестном языке. Вскоре брат Антуан вернулся, неся в руках знаменитое сокровище - Реймское Евангелие.
Старик взял книгу в руки бережно, осторожно отомкнул бронзовую застежку маленьким ключиком, прикрепленным на цепочке к замочку, и открыл первую страницу.
-Вот подлинник, смотри, брат Антуан.
Сорбонец увидел страницу, испещренную сплошным текстом, точь-в-точь таким, как и тот, который он нашел в недрах старинного шкафа. Затем он открыл середину книги и не смог сдержать возгласа восторга: перед ним были прекрасно нарисованные цветы и листья, загадочные человеческие образы, а текст на этой странице оказался еще сложней и непонятней – сплошные закорючки, палочки, кружочки.
Вдруг величественные густые звуки раздались где-то далеко над ними. Настоятель перекрестился, широко проводя ладонью сверху вниз от лица к груди, а затем к правой и левой сторонам плеч. Сорбонец быстро повторил его жест.
-Пора, брат Антуан, скоро месса. Слышишь? Брат Ламьер уже пробует инструмент. Помогай тебе Господь в твоих трудах. Священную книгу я возьму с собой.
Настоятель взял со стола свечу, тяжелый том и направился в сторону винтовой лестницы; кряхтя, он стал подниматься наверх.
Дюнкерк. 10 апреля 1717 года.
Военный порт Франции был встревожен. С утра к набережной стекались нарядные толпы горожан; стоявшие на рейде корабли были украшены флагами. Сам бальи в богатом наряде с золотой цепью на груди явился в окружении почетных граждан города. Всюду попадались гвардейцы в щегольских ботфортах, в треуголках с плюмажем и при шпагах на цветных перевязях. Здесь же сновали бойкие и насмешливые девицы с корзинками – продавщицы цветов.
Солнце уже начинало припекать заметно истомившуюся толпу, когда на горизонте появились белые паруса. Все заволновалось. Бальи подозвал капитана артиллерии и дал ему последние указания насчет салюта. Таинственный флот приближался. Впереди, раздувая паруса, шел красавец-фрегат. Его нос, украшенный женской фигурой в шлеме, мягко разрезал встречную волну, на грот-мачте вилось белое полотнище, пересеченное двумя синими полосами, такое же полотнище развевалось на корме. Но особенно заволновалась толпа, когда на носу фрегата показался высокий человек в светлом платье. Вот он сорвал с головы треугольную шляпу, и ветер разметал его темные волосы, открывая круглое лицо. И разом глухо ударили пушки. Клочья сизого дыма, подгоняемые ветром, понеслись вдоль набережной. В ответ густые клубы дыма окутали борта приближающихся кораблей.
Высокий человек подозвал к себе капитана фрегата.
-Гляди, Федор Иваныч, вот она, Франция. Здесь никак ключи от всей европейской политик спрятаны.
-Истинно так, государь, в сем королевстве народ дюже хитрый.
-Не робей, Иваныч, чай не хитрей нашего будут, смотри, как встречают. Ну-ка, вели еще залп дать, пусть знают мощь российского флота!
Вновь загремели бортовые орудия. С берега ответили еще более мощным залпом, салютуя самому удивительному гостю Французского королевства.
Версаль. Июнь 1717 года.
Мальчик лет семи, одетый в нарядное платье, чистенькие чулочки и башмачки, с маленькой шпагой на боку, выбежал из-за подстриженных кустов на аллею, посыпанную песком, и остановился. Прямо перед ним стоял гигант двухметрового роста, в светлом кафтане, с широким поясом, к которому была прикреплена сабля. Длинные темные волосы мужчины были не пудрены, выражение некрасивого круглого лица, с вздернутым носом и темной щеточкой усов, несколько сурово. При виде ребенка незнакомец улыбнулся. Появилась свита гиганта, один из свиты шепнул.
-Людовик, государь, король французский.
Незнакомец сделал шаг к семилетнему Людовику, но мальчик отступил и схватился обеими руками за шпажонку. Свита высокого заулыбалась.
-Ваше величество! Ваше величество! – раздалось из-за кустов. На аллею высыпала целая толпа нарядно одетых придворных, подхватила маленького короля, заохала, заахала. При виде высокого господина кавалеры стали срывать с себя шляпы, отступать, помахивая ими, задевая друг друга шпагами. Дамы низко приседали, поддерживая подолы пышных платьев.
-Царь, царь, - шелестело среди них.
Царь раскланялся и пошел во главе своей свиты дальше, осматривать сады и парки Версаля.
Реймс. Середина июня 1717 года.
Аббат собора Девы Марии был вызван в резиденцию архиепископа Реймского. День обещал быть жарким, и его преосвященство принял отца Жофруа в саду, где в небольшой беседке были расставлены угощения: засахаренные фрукты, изюм, миндаль, на столике стояла бутылка рейнского из погребов архиепископского дворца.
-Брат Жофруа, милость Господня да пребудет с нашим домом. Что брат Антуан, как продолжается работа?
-Благодарение Богу, ваше преосвященство, труд его весьма успешен.
-Надо поощрить молодого брата. Я пришлю ему фруктов из собственного сада.
-Щедрость – одна из добродетелей вашего преосвященства, с этими словами аббат склонил голову.
-Брат Жофруа, я получил письмо из столицы. Там продолжается пребывание этого загадочного государя московитов. Угощайтесь, этому вину не менее сотни лет. – Слуга архиепископа бесшумно налил в хрустальный бокал светлое вино. Архиепископ взял из вазочки горсть изюму и положил себе в рот, тщательно прожевал. Жофруа отпил немного. – Да, чудесное вино, погреба дворца вашего преосвященства известны на всю епархию.
-За ними хорошо следят. Так вот, возможно, этот загадочный московит выразит желание посетить наш благословенный Господом город. Его не может не заинтересовать место коронации наших королей. Говорят, он справлялся о здешних мастерах, особенно его интересует техника создания витражей. Надо сказать, что у этого правителя весьма странные привычки. Несомненно, Господь наделил его большим разумом. Он собирает со всего света предметы, достойные всяческого удивления, и тратит на это немалые суммы, а ведь его государство разорено длительной войной.
Аббат прикрыл глаза, давая понять, что согласен с каждым словом архиепископа.
-Так или иначе, - продолжал высокий пастырь, - если он посетит нашу высокую обитель, найдем ли мы что-нибудь достойное внимания московита?
Жофруа опять прикрыл глаза, немного подумал и отвечал.
-Ваше преосвященство, еще весной, после пасхальных торжеств, брат Антуан нашел замечательную рукопись – это копия нашего прославленного Евангелия.
Тут уже архиепископ наклонил голову в знак почтения перед святыней, на которой клялись французские короли во время коронации.
- Этот текст навел меня на кое-какие соображения, ваше преосвященство. Текст написан на неизвестном языке, вещь более чем загадочная. Так вот, не предложить ли ему рукопись, найденную братом Антуаном. Если так будет угодно вашему преосвященству.
-Да, да, - кивнул архиепископ, - конечно, он большой любитель загадок. Вот и зададим ему еще одну.
С этими словами глава епархии встал, давая понять брату Жофруа, что аудиенция окончена.
Жофруа поклонился, тихо вышел из беседки и направился по дорожке к высоким кованым воротам архиепископского дворца.
Реймс. 20 июня 1717 года.
Жаркое предвечернее солнце дробилось во множестве окон западного фасада пятисотлетнего храма. Так и бежали вверх, распускаясь, переплетаясь в сотни удивительных узоров, каменные кружева собора, а внизу, на площади толпился народ. Всем не терпелось увидеть загадочного повелителя северной страны.
Он шел, немного опустив голову, вероятно, утомленный пышной церемонией встречи. Сзади поспешала его свита, солнечные блики играли на золотых и серебряных пряжках, на рукоятях шпаг, усыпанных драгоценными камнями. Государь был одет много скромнее своих приближенных.
Аббат Жофруа с клиром встретил московита у Западных ворот храма. Двустворчатые двери были распахнуты настежь, и красная ковровая дорожка вела прямо в темный храм, дышавший особой таинственностью. Привычный уже гостям запах камня пахнул в лицо. В православных храмах такого запаха никогда не было.
Гости снимали шляпы. Некоторые крестились на фигуры Богоматери и святых у входа под центральной резко убегавшей вверх аркой.
В соборе государь московитов с интересом рассматривал статуи, лепные украшения, шепотом делился с приближенными впечатлениями от увиденного, одобрительно отзывался о цветных окнах. Настоятель давал пояснения через московитского толмача. Государя заинтересовала техника изготовления витражей, тут же он достал из кармана записную книжку, серебряный карандаш и стал что-то быстро записывать. Ропот удивления прошел по рядам зрителей. Продолжили осмотр.
-Не угодно ли будет государю взглянуть? – спросил Жофруа, когда процессия приблизилась к небольшому столику, на котором лежала книга в красной сафьяновой обложке. Государь кивнул. Жофруа осторожно взял со столика книгу и поднес ее русскому царю.
-Это старинная книга, написанная неизвестным языком, - пояснил он, - у нас она почитается как великая святыня. Она появилась еще до того, как возник наш сегодняшний собор, а ведь и ему уже пятьсот лет!
-Что ж это за книга такая? – заинтересовался московит, глядя с интересом в раскрытую страницу, вдруг на его лице появилась лукавая улыбка.
-Ну-ка, ну-ка, дай сюда эту старинную рукопись, Шафиров, переводи. И царь московитов стал медленно, но громко и отчетливо читать, глядя на открытую страницу.
- По сих иде Иисус на он пол моря галилеи тивериадска: и по нем идяше народ мног, яко видяху знамения его, яже творяше над недужными.
Шафиров стал переводить на французский евангельский текст.
Вздох изумления пронесся по толпе, а московит продолжал.
Взыде же на гору Иисус и ту седяше со ученики своими.
Московиты заулыбались, закивали дружно головами.
Петр, подмигнул своим, закрыл загадочный текст и произнес.
- Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Наступила полная тишина. Жофруа крестился и шептал молитвы.
-А у нас на Москве у Симеона или у Ильи такое на каждый октябрь дьяк читает, - вдруг сказал один из приближенных царя. Государь только засмеялся.
-Что, что он сказал? - бросился Жофруа к толмачу.
Шафиров, толстый мужчина с одутловатым лицом, важно стал пояснять, что это текст Святого Писания, читается на день 27 месяца октября. Письмо дюже старое, - сказал Шафиров, - но государь зело учен и потому текст разумеет.
Петр непременно захотел узнать, откуда во Франции русское Евангелие. Пока продолжались разговоры с царем, в хранилище книг нашли старинный документ, в котором говорилось, что в 1048 году во Францию ко двору Идрика I прибыла дочь киевского князя Ярослава Анна, чтобы стать супругой французского короля. Среди даров тестя, обстоятельно перечисленных в документе, было указано и Евангелие в кожаном переплете, с дорогими каменьями и бронзовыми застежками.
В тот же день Петр уехал из Реймса, а затем покинул Францию».
X
Молодой человек в осеннем пальто и темных брюках, немного не доходивших до лодыжек, шел по Солянке, прямо на солнечный диск, повисший над вечерней столицей. Он шел по направлению к площади, где находилась та самая церковь. К югу крутой склон обрывался у низких берегов Москва-реки. Здесь когда-то проходила дорога на Владимир и Рязань, прямо у подошвы огромного холма.
Молодой человек миновал Пилоны президиума Академии, прошел мимо «Милосердия» и «Воспитания» работы Витали, которые значительно обветшали, и на углу Подколокольного и Солянки, справа, увидел низкую церковь с высокой колокольней, словно корабль устремленной вперед своим четырехъярусным корпусом, но давно уже стоявшей без креста.
Остановился и посмотрел на церковь - Там бы поискать, может, что-то бы и нашел.
Подходя к самому шумному месту – к площади, там, где Солянка пересекается улицей Забелина, он опять чуть помедлил, бросил взгляд направо, на подъем улицы Забелина, упиравшийся в горку, на которой стояла давно наглухо закрытая церковь Владимира. Взгляд к самой горке, слева, вели тяжелые серые корпуса шестиэтажной громады доходного дома, в них дышали последнее предвоенное богатство и ощущение монолитной несокрушимости жизни, которое вскоре развеется прахом. Останутся только эти корпуса.
-Вот в ту церковь бы забраться, - мечтательно сказал он сам себе.
Он миновал угол Архипова и Забелина, отмеченный обычным двухэтажным домом середины прошлого века. Вспомнил, как Знаменский рассказывал, что в средние века в таких местах, их еще крестцы называли, считалось, что наводила свои порядки нечистая сила, поэтому жители ставили, защищаясь от нее, поклонные кресты.
Теперь здесь, на углу, стояли невысокая торговая аркада, быстрая фотография и объекты общепита.
Молодой человек свернул налево, под аркаду, немного сокращая путь. А когда вышел из-под нависших арок – первое, что бросилось в глаза - кирпично-красный корпус и червонное на закате золото креста на куполе. Чуть выше купола и немного позади него горели фрагменты луковичного куполка колокольни. Кресты куполов вспыхнули еще раз и погасли. Солнце закатилось за высокие крыши домов, поднимавшихся вдоль сквера к Лубянке.
Подошел к территории церкви. В его кармане лежало удостоверение работника архива Исторического музея – помог новый знакомый Валентин Яковлевич Ковнер. Так он собирался пройти на территорию церкви. Он объяснит, что пришел сюда с целью осмотреть каменную кладку, это нужно будет учитывать при проведении будущих археологических работ. А работы намечены на будущий май. На правом плече молодого человека висела сумка, в которой, кроме фонарика, лежала чекушка, купленная в Универмаге на «Пролетарской», а в фонарик он вставил предварительно новую батарейку, кроме этого, лежал фотоаппарат – старенькая «Смена», подаренная родителями на шестнадцатилетие, блокнот и карандаши с ручкой и очки в футляре.
Когда-то здесь была невысокая ограда, отделявшая церковь от площади, но ее уже лет двадцать, как сломали.
Он свернул налево и сразу же оказался около крыльца колокольни, ведущего на паперть, поднялся на три ступени и подергал ручку большой двухстворчатой двери – заперто. Подергал еще раз и негромко постучал. Он старались не привлекать к себе ничьего внимания, особенно тех, кто работал в пятиэтажном здании с прямоугольными огромными окнами рядом с церковью. Недалеко спешили по своим делам прохожие, пересекая периметр площади.
-Что-то зачастили в эту церковь, - недовольно сказал мужик в фуфайке неопределенного цвета, появившись откуда-то перед ним, как из-под земли вырос. Фуфайка его была подпоясана офицерским потертым ремнем.
- Сюда ходить особенно не полагается, видишь вон здание? – он указал молодому человеку рукой налево, на высокую пятиэтажную громаду бывшего Делового двора. - Вот то-то, там серьезные люди находятся, мне выговор будет, а из-за чего? Из-за того, что всяких пускаю. Ну, чего тебе?
Молодой человек полез в карман и протянул свое удостоверение.
-Ишь ты, печать есть, а чего тут понаписали? Архивный отдел! – мужик вертел в руках удостоверение. - А че это такое: Архивный отдел?
- Документы описываем, – коротко сказал молодой человек, после чего достал из сумки чекушку. Так его научил Знаменский.
Чекушку мужик осматривал долго и придирчиво, посмотрел на донышко, постучал скрюченным пальцем по стеклу бутылки, послушал звук, удовлетворенно цокнул языком и спрятал во внутренний карман.
-Ну, иди, только быстро давай, не дай бог, начальство увидит. Вот тебе ключ, – мужик протянул железный зубчатый ключ от подклета.
Справа от колокольни, за небольшой деревянной временной оградой, находилась деревянная лестница, по которой можно было спуститься вниз, в подклет церкви.
Молодой человек вытащил из сумки футляр с очками, надел их и стал осторожно спускаться, вот и последняя ступень. Слева от лестницы он увидел деревянную дверь, вставил ключ в скважину и открыл помещение. Сразу пахнуло сыростью.
Он достал фонарик, и сильный луч выхватил фрагмент кладки старинной стены.
- Теперь сюда, - говорил он сам себе, - вот сюда, а теперь как можно осторожнее. Тут есть прогнившие доски, можно здорово навернуться.
Когда он светил под ноги, свет выхватывал на полу квадры каменных плит. Здесь когда-то была самая низкая часть города – так говорил Евгений Николаевич, - и сюда все речушки стекали, а Москва вся на речках да на ключах стоит. А весной просто болото было, грунт очень болотистый. – Молодой человек потрогал влажную холодную каменную стену и сделал еще несколько шагов. Поднял фонарь.
Свет выхватил почти черный деревянный настил. Теперь, двигаясь очень осторожно, он вступил на настил, сырые доски предательски прогнулись. Фонарик заскользил по стенам, луч спустился вниз
– Вот они! – прошептал он сам себе, - смотри!
Он увидел длинные большие плиты, посветил – луч упал на белый камень.
Теперь он медленно водил фонариком, стараясь не пропустить ни одной плиты. Большие выхваченные из тьмы кубы плит молча хранили в себе какие-то далекие тайны. На плитах он стал различать фрагменты узоров. - Вот это, кажется, тот самый рисунок.
Достал из сумки какой-то пакет, а из него большую фотографию, посветил на снимок, потом снова на плиту. Потом он направил луч прямо на середину одной из прямоугольных плит.
- Что это? Овал или даже круг в центре, нет, скорее овал, а в самом центре этого круга - крест, от него отходят две дуги, одна влево, другая вправо. Так, под кругом прямой отрезок вниз. - Фонарик осветил рельефные полоски, которыми была украшена каждая дуга. Прикоснулся к камню, ощутил холодную и мокрую поверхность под ладонью, пальцы ощупывали бороздки.
-Здесь, кажется, кусок выщерблен слева, а вот здесь справа, - он посветил на боковую поверхность, - это скорее всего буква «д», у нее отсечен кусок, - снова посветил на крышку плиты – узор из выбитых уголков, сколько их? - Пальцы быстро заскользили по выбитым уголкам в холодном камне, губы шептали цифры – один, два, три, пять, семь, девять. Пятнадцать! – почему-то с торжеством сказал он сам себе. Пятнадцать. И на этой фотографии тоже!
Теперь он стал светить на боковые стороны плиты, увидел, что по периметру плиты читался другой рисунок – сплетенные волнообразные линии и какие-то слова. Завершив осмотр этих линий, вернулся к поверхности плиты и осторожно провел пальцами по кругу на плите, в котором помещался крест.
- Этой плите не менее шестисот лет! – сказал он сам себе.
Снова перенес свет на боковые грани плиты и увидел почти стертые буквы.
Теперь он положил перед собой на деревянную доску настила блокнот, достал карандаш и снова поднял фонарик. Луч упал на щербатую поверхность плиты. Молодой человек стал осторожно водить фонариком по сплетенным в почти неразличимый лабиринт буквам. -- - Вот он, текст!
Он тщательно перерисовывал буквы, выводя замысловатые фигуры, постепенно на его листке стали появляться отдельные буквы: «р», «б», «ъ», снова «б», «о», сложная «ж», «i», «и».
Выпрямился, направил свет на свой листок и прочитал: «рбъ божiи», а теперь должно идти имя.
Снова стал перерисовывать, направляя свет то на каменную поверхность, то на свой листок. Теперь на листе появлялись новые буквы – «о», «н», та самая «д» с отколотым куском, «р», «е», «и» «х», «о», «у», «т», «ы», «г», «а». Закончил работу и попытался прочитать, получилось что-то вроде - Ондрей Хоутыга». «Рабъ божий Ондрей Хоутыга»!
Затем он достал «Смену» со вспышкой и стал снимать фрагменты этой плиты.
Телефонный звонок заставил Вадима вскочить в половине восьмого в воскресенье.
-Аня! Ты?
-Буров, я открытие сделал.
Кусов, это ты что ли?
-А то кто же? - в голосе Игорька было какое-то странное торжество.
-Ты чего так рано звонишь? – Буров разочарованно сел на край постели.
-Спишь еще что ли? Я говорю – открытие сделал.
-Какое открытие?
-Понимаешь, я, кажется, нашел неизвестное в Москве захоронение воинов Куликова поля! – он чуть ли не кричал.
-Где ты его нашел?
-В церкви на Кулишках! – снова закричал в трубку Кусов.
-Не кричи, слышу. А с чего ты взял, что это именно воины с Куликова поля?
-А вот сегодня у Жени и объясню. Поедешь?
-Когда?
-Да часам к одиннадцати.
Вадим потянулся, зевнул, - Ладно, приеду. Объяснишь, что ты там нашел.
Но Игорек был слишком возбужден, он не хотел так просто прервать свое торжество.
-Понимаешь, мне Валентин Яковлевич дал несколько своих фотографий, которые он сделал на местах настоящих захоронений воинов.
-Какой Валентин Яковлевич?
-Ковнер, помнишь, у Жени? Его еще Валей все называли.
-А, помню.
-Он каждый год на Куликово ездит, обещал меня на следующий год взять. Я, кажется, сделал настоящее открытие!
Кусов говорил и говорил, в воображении Вадима уже вставала эта картина: Цербер у дверей, требующий за вход бутылку, шаткие ступени, по которым Игорек спускается вниз, сырой и темный подклет церкви, узкий желтый луч, скользящий по выплывающим из темноты плитам, на которых старинной вязью написаны имена каких-то живших Бог весть когда людей, может быть, воинов легендарного Куликова поля; человек, тщательно перерисовывающий рисунки и имена с плит, вспышки фотоаппарата во тьме, вязь букв, превращающаяся в какой-то понятный текст.
Наконец, Игорек выдохся.
-Ладно, ладно, я понял. До встречи у Жени.
Торжествующий Игорек бросил на столик в комнате Знаменского несколько фотографий и рисунков.
-Что это? – спросил Евгений Николаевич, с интересом рассматривая снимки.
-Вот это – Игорек показал на большие снимки, - с Куликова, мне их дал Валентин Яковлевич.
-Валя? Вы все-таки были у него? Очень хорошо. А это что за рисунки?
-А это я был в церкви на Кулишках, срисовал, а теперь, Евгений Николаевич, - Игорек даже засветился, - обратите внимание – совпадает почти все, даже в деталях. Вот, например, на снимке узор из выбитых уголков. И вот на рисунке тоже.
-Да, это так, очень интересно.
-Пятнадцать штук, я посчитал, и на этой фотографии тоже. Я, правда, еще не знаю, что обозначает число. Может быть, числовое измерение имени? А вот еще один приметный рисунок. Видите, он состоит из бляхи в центре, от которой отходят три полосы: прямая - вниз и две дуги, расходящиеся кверху. Этот рисунок чрезвычайно напоминает воинский щит. Следовательно – это может быть реальное захоронение воина!
- Что ж, предположение само по себе заслуживает доверия. – Знаменский положил на свой стол рядом большую фотографию и рисунок Игорька, - Вижу тут и имя?
-Да, - радостно сказал Игорек, - Раб божий Ондрей Хоутыга! Вероятно, воин из Москвы.
- Не исключено. – Знаменский помолчал, не исключено. Что же касается имени вашего Хутыги, то, - Евгений Николаевич снял с полки какой-то старый растрепанный том, - Вот тут можно найти и список погибших, самый ранний текст о битве - краткая летописная повесть, «О великом побоище, иже на Дону». Датируют самое позднее 1408г. Здесь Новгородский список, но есть и другие.
Игорек взял книгу и сразу стал листать.
- Это очень хорошо. Игорь, что вы посетили Всехсвятскую церковь и даже попали в ее подвальное помещение. Но есть тут, - продолжил, не спеша Знаменский, - одна маленькая деталь, - первые захоронения этого, сегодня стоящего храма, все-таки появились спустя более сотни лет после сражения, и поэтому, я думаю, вашего, Хутыги в списках нет.
-Почему? – Игорек оторвался от книги.
- Игорь, первый деревянный, как вы догадываетесь, храм сгорел, первый каменный был заложен в конце XV века. Почитайте об этом в прекрасной книге Иконникова. А сегодняшний построен в конце аж XVII века. – Знаменский помолчал немного.
- Такой вопрос, как захоронение воинов, требует более серьезной проработки. Вы рассмотрели один аспект – рисунки на плитах. Это очень интересно, Игорь, и нужно обязательно продолжить эти искания.
Игорь отложил растрепанный том с летописными сказаниями. - А перенос плит, - не сдавался он, - в случае пожара, разорения, такое не могло быть?
- Могло, но это должно быть подтверждено документально, нужно покопаться.
-Я найду, все перерою, а найду, - убежденно сказал Кусов.
-Игорь, я желаю вам в этом деле настоящей удачи, вы молодец, проделали серьезную работу.
А теперь новые сведения о нашем загадочном собирателе древностей. Выше нос, Игорек, не расстраивайтесь, настоящий ученый проделывает часто большую работу, а будет ли результат – неизвестно. Но кто-то же должен делать эту работу.
Да, так вот наш собиратель. В одном из номеров «Чтений в обществе истории и древностей российских» - я вам про этот журнал уже рассказывал – была напечатана статья «Московский старожил», автор пока неизвестен, он подписался только двумя буквами. Но нас интересует не он. В своих воспоминаниях, изданных в 1852 году, он вспоминает, как десять лет назад – цитирую «посещал на дому известного собирателя древностей и диковинок Константин Казимирович Плещинского в доме его в Милютинском переулке, и он показывал мне только что приобретенные им весьма занятные шахматы, кои отлиты в виде нашего воинства славной эпохи 1812 года – фигуры белые, и прусского же воинства славного короля Фридриха Вильгельма Третьего- фигуры черные. Белый король – совершенно покойный государь Александр Павлович, как его Величество обыкновенно художники писали. А шахматы эти отлиты немцем Майером по искусным рисункам этого же немца. И говорил Плещинский, что за каждую фигуру заплачено по пять рублей и общая сумма с искусно сделанною коробкой, что обошлась в десять рублей, - 170 рублей». Так что к нашим поискам исчезнувшего клада прибавляется и поиск этих шахмат. Сведений о них больше найти не удалось, а вот насчет этого Майера кое-что обнаружилось. Иоганн Готлиб Майер, - это мне уже подсказали наши знатоки литейного дела малых форм, – был известен как мастер по отливке искусных фигурок, при этом хороший механик. По документам, он уехал на родину где-то в 70-ых годах уже глубоким стариком. Вот такая история.
Но и это еще не все. Этот неизвестный «Московский старожил» написал свои воспоминания после смерти Плещинского, наступившей как раз в 1852 году, смерти внезапной, произошедшей на водах в Германии. Исповедовал собирателя местный пастор – больше никого не нашлось, хотя Константин Казимирович был католиком. И этот пастор добросовестно написал вдове, что муж перед смертью все говорил о каком-то ключе, который что-то открывает. Но пастор не смог понять, о каком ключе речь. Вдова перебрала все вещи мужа, никакого особого ключа найти не удалось. Но не удалось найти и те монеты, которые приобрел Плещинский. А вдове за них сулили немало денег. Этот случай заставил поволноваться московских собирателей. Так коллекцию и не нашли.
Без сомнения, если в словах пастора была заключена какая-то правда, ключ должен был открывать тайник с монетами. На пока это все, чем мы располагаем.
Раздалось три звонка с небольшими перерывами.
-Ну, вот и наши коллеги. Это Валя и Виктор. Пойду встречать.
Когда Знаменский вышел, Кусов повернулся к улыбающемуся Вадиму.
-Ты тоже считаешь, что там не может быть захоронения? – спросил он.
-Понятия не имею, Игорек, - ответил Вадим, - он же тебе сказал.
-Но ведь и он может ошибаться, - произнес Кусов упавшим голосом.
Дверь открылась, и вошли уже знакомые друзья Знаменского.
-А Коля наш в Печоры под Псков уехал, - сказал Знаменский, - пойду на кухню, поставлю чай.
Вскоре Валентин Яковлевич Ковнер, приближая к очкам рисунки Кусова, тоже рассматривал их.
-Ну что ж, - сказал он, - вполне профессиональный перенос материала с одной поверхности на другую, а что касается выводов, молодой человек, то с выводами никогда не нужно спешить. Сначала - материал, желательно, побольше.
Игорек явно был убит.
- А теперь, - сказал Знаменский, пока чай не закипел, - обещанный материал про количество жертв Ивана Грозного.
- Так вот, - начал он, не спеша, - Свешников, вы его работу о самозванцах видели у меня, был, когда мы учились, если помните, аспирантом, теперь уже старший научный сотрудник, - решил установить хотя бы приблизительно, сколько же на самом деле душ погубил их любимый персонаж.
-Интересно, интересно, - произнес Виктор, придвигая свое кресло к столику,
- Начал он с томов «Чтений в Обществе истории и древностей российских». Помнишь, Валя, ты искал, кажется, в томе за сорок восьмой год описание одного клада.
-За сорок девятый.
- Ах, да, запамятовал. В общем, вам известно, что же это за издание. Вот Свешников, насколько я знаю, несколько месяцев, тщательно, том за томом, искал хотя бы какую-нибудь ниточку.
-Хорошая школа, - заметил Виктор.
-Да, и он нашел. В томе за 1859 год, кажется, можно проверить, была опубликована некая Тетрадь, а в ней «имена писаны опальных при царе и великом князе Иване Васильевиче всеа Руси». Стал, понятное дело, искать первоисточники. Оказалось, как ты, Валя, наверное, уже догадался, - утеряны.
-Не удивлюсь. Если бы все источники находились сразу, - наша жизнь была бы сплошным праздником.
-Точно. Но все-таки нашлись копии документов, которые помогли пролить свет на это непростое дело. Представляете, ему все-таки удалось установить имена тех, за кого царь велел монахам молиться «во веки веков».
-Упорный он, - вставил Виктор.
-Этого у него не отнимешь. Стал изучать синодики, которые Грозный разослал по обителям. Синодики эти самые при еженедельных поминаниях, как вы прекрасно понимаете, быстро ветшали, подлинники просто погибли, странички потерялись. Да еще в разных монастырях были утеряны разные страницы, а уцелевшие куски были перемешаны самым причудливым образом.
- Обычное дело, - заметил Ковнер, - рутина нашей работы. – Монахи, конечно, же копировали все подряд, в том числе и испорченные списки.
-Валя, ты совершенно прав, как говорят, на все сто. Но Свешников-таки докопался до истины.
-Ну, ну, - Ковнер сложил пальцы домиком, - что же он нашел?
- Изучал он один документ, список синодика в Нижнем, из Печерского монастыря. Власти этой обители завели похвальный обычай - вести поминальную книгу аж с 1552 года и продолжали пополнять ее вплоть до смерти Ивана. А на последних листах книги были записаны имена опальных. Понимаете?
- Что?! – Виктор подался вперед, - в 52-то втором году?
-То-то и оно! – засмеялся Знаменский, - Царь-то первый такой список только в 83 завел, как всем известно, а вообще-то подавляющая часть списков этих Синодиков относится к XVII веку, а то и к XVIII и даже XIX. Тысячи имен.
- А подлинник ли? – воскликнул Ковнер, - конечно, неизвестно.
- Вот – вот, - Знаменский улыбнулся, - Свешников взял этот единственный документ, а в нем имя некой Матрены и ее детей. Все они были казнены.
- Знаете, Женя, - Ковнер разрушил пирамидку, сложенную из пальцев и аж плечами передернул, - вот сколько раз такое слышу, а каждый раз злость берет. Ну, изверг же был!
-Изверг, Валя, изверг, согласен, и изверг, и молитвенник страстный. Выяснилось, что в разных Синодиках Матрена эта несчастная с чадами фигурирует в окружении одних и тех же лиц, записанных до и после ее семьи. Свешников предположил, что переписчики списывали с какого-то одного куска. Отсюда и совпадения имен в разных списках. В общем, перелопатил он уйму источников, копий, списков и нашел-таки сходные отрывки текста.
-А там, - продолжил Ковнер, - сплошные Иваны, Петры, Анны, Семены, фамилий нет, имена повторяются. Так?
- Конечно, так. Вот тут и пригодился этот Печерский список. Кого в нем находили – те и по другим спискам подтверждались, а это уже ниточка.
-Это уже целый канат, - сказал Виктор.
- Да, минотавр наш, конечно, народу съел уйму, но все-таки не столько, сколько раньше писали. Хотя и этих хватает. В конечном списке, который Свешников восстановил, еще и хронология, оказывается, соблюдена. Бюрократия XVI века! Казни конца 1567 года, марта, июля и сентября 68 вплоть до 70 года.
- Ну что ж, - заметил Виктор, - это качественная и грамотная работа. У тебя она есть?
- Он обещал на следующей неделе дать, как прочту – передам тебе, а сам он завтра уезжает в Новгород на конференцию.
-Да, - сказал Ковнер, - по документам может и немного, но сколько из них погибло без всякого следа. Я все-таки думаю, число на порядок больше.
-Нужны факты, ты сам это прекрасно знаешь. А, кстати, чай уже, наверное, готов.
XI
Однажды в день, когда Вадим и Аня обычно не встречались, раздался звонок.
-Я у бабушки, это в центре. Малый Вузовский. Знаешь?
- Найду.
-Приезжай, - она назвала номер дома и квартиры, - Румянцева Н. И., второй этаж, звонить два раза. Запомнил?
-Румянцева - это фамилия твоей бабушки? – на всякий случай спросил Вадим.
-Да.
-Понятно. Буду через сорок минут.
-Хорошо, пока.
Он приблизительно знал, где расположен Малый Вузовский, но решил, что от Площади Ногина точно сумеет туда добраться. Улицы уходили круто вверх, внезапно заворачивали. Он спешил, волновался и когда добрался до Вузовского, тот оказался Большим Вузовским. Перед Вадимом было каменное ущелье, холодное ноябрьское солнце светило точно вдоль его центральной оси. Переулок был тих, ни одного человека, словно он вымер.
Вадиму пришлось еще немного проплутать, прежде чем он нашел Малый Вузовский, свернул и увидел нужный дом.
Дом был старый, четырехэтажный, каменное крыльцо под деревянным навесом. Дверь тоже старая, рассохшаяся, с потрескавшимися филенками и очень большой железной ручкой. Потолки в подъезде, как и в любом старом доме, были высокие, он поднялся на второй этаж, вот и большая деревянная дверь со множеством звонков и табличек.
Позвонил два раза.
Дверь ему открыла Аня. Она была в коротеньком халатике, на который был надет фартук, волосы завязаны узлом.
-Легко нашел?
-Не очень.
-Проходи.
Вадим вступил в темный, чем-то заставленный коридор, справа из двери высунулась маленькая старушка.
-Анечка, это к тебе?
-Ко мне, Марья Степановна, ко мне.
Старушка скрылась, и тут же слева открылась другая дверь, и военный, в кителе, в фуражке, с кейсом в правой руке, вышел в коридор. Ни с кем не прощаясь и ничего не говоря, от открыл дверь и вышел из квартиры. Вадим успел заметить погоны майора. Его кольнула ревность.
-Кто это?
-Сосед бабушки, готовится в академию.
- В Академию? – удивился Вадим, - в какую?
- При Генеральном Штабе. Это дом при военной академии, - объяснила Аня.
Из двери слева вышла низенькая полная старушка с добродушным лицом, голова седая, в мелких кудряшках, на ней тоже был фартук.
-Бабушка, познакомься, это Вадим, - сказала Аня, чему-то улыбаясь.
-Очень приятно, - ответила старушка, - Анечка, что же ты стоишь? Приглашай гостя в комнату. А я сейчас пойду, посмотрю, пожарились ли котлетки.
Снова открылась дверь справа и высунулась давешняя старушка.
-Нина Петровна, это к Анечке?
-Да, да, Марья Степановна, не волнуйтесь.
- Я жду Юрочку. Он должен с минуту на минуту прийти.
Откуда-то донесся звук спускаемой воды, и слева открылась еще одна дверь – женщина средних лет, быстро вышла из туалетной комнаты, мельком взглянула на Вадима. Аня потянула его за руку в комнату.
Оказавшись в комнате, Вадим сразу притянул ее к себе и стал жадно целовать. Она не сопротивлялась, его руки скользили по ее телу, которое было горячим под этим коротеньким халатиком и цветным фартуком.
Раздались шаги. Аня отпрянула, поправила халатик и прическу и взялась за ручку двери.
-Тс! Соседка, подожди, Я на кухню, салат порежу. Ты, наверное, голоден?
-Да, но..
-Тс! Потом, бабушка пойдет за хлебом.
Она выскользнула за дверь. Оставшись один, он стал оглядывать комнату.
Большой шкаф образовал что-то вроде уголка со столиком и стоящим за ним трюмо, Буров сделал два шага вперед – справа стол, слева, упираясь в другую стену шкафа, стояла кровать, вид которой заставил его заволноваться. На окнах кружевные занавесочки, в правом углу, у стены, на тумбочке, старенький телевизор, с небольшим экраном, на стене - выцветший Шишкин – «Сосновая роща». Над столом полочки, две – три книги, фотографии в рамочках, на одной из них была изображена милая девушка в белом беретике, с выбивающейся из-под него челкой.
-Это бабушка, - сказала Аня, внезапно появившись у Вадима за спиной, - замечательно, правда?
-Какая красавица! Ты вся в нее, - он снова прижал Аню к себе, она выскользнула, - пойду жарить котлеты. Если хочешь, можешь посмотреть альбом с моими фотографиями, - Аня отрыла дверцу очень старого шкафа, встала на стул и полезла на верхнюю полку. Он увидел, как халатик поехал вверх, открылись ее крепкие икры, а затем и крутые бедра. Вадим подошел и обнял ее ноги.
Тише ты, - она засмеялась, - еще уронишь.
-Не уроню.
-На, смотри, - она протянула ему пухлый альбом, в темно-зеленой потертой бархатной обложке, легко спрыгнула со стула и опять исчезла за дверью. Буров сел на кровать и открыл альбом. Здесь были детские и школьные фотографии Ани: вот она в первом классе, с наклоненной набок головкой, большие белые банты, чуть припухлые губки и очень серьезное выражение лица. Вот худенькая, почти подросток, с короткой стрижкой, с подружками во дворе, в руках скакалка. Вот в Прибалтике – надпись «Подруге Оле на память. Рига. Взморье. 73 год». Вот во дворе в клетчатом пальто и вязаной шапочке. А вот за столом в какой-то компании, это, кажется, Вольдемар, точно, он, а это спортивный Олег, улыбается, а она дурачится, подняв бутылку вместо бокала. Этот снимок Вадиму не очень понравился.
Вскоре Аня с бабушкой вернулись. На столе появлялись последовательно горячие котлетки с картошкой и салатом, бутылка сладкой вишневой наливки, чай с пирожками и
крендельками. И Аня все время убегала на кухню, возвращалась и бежала снова.
Он с трудом дождался, когда бабушка ушла за хлебом.
XII
По пятницам, после колледжа, как они называли институт с первого дня пребывания в нем, Вадим приходил в Лаврушенский. Родители Андрея обычно бывали в командировке. Квартира была предоставлена сыну в полное распоряжение. Здесь после сессий, в каникулы, яростно спорил о Париже 68 года Вольдемар, напивался и где-то падал на диван Майкл, совершенно свободно чувствовала себя Лена и другие девушки. А по пятницам, в учебное время, Вадим обычно слушал рассказы Андрея про Израиль, смеялся замечательно смешным анекдотам, выпивал неизменной водки. Аню он в эту квартиру не приводил ни разу.
В конце ноября Вадим сидел у Андрея и листал тонкую книжку совершенно неизвестного ему поэта. Стихи, напечатанные на машинке, были такие мужественные, в них на каждом шагу попадались то пираты, то золотоискатели, то охотники где-то в Африке, испанские Конкистадоры. Очень было похоже на Киплинга. Андрей что-то в это время смотрел в ротапринтном издании Набокова.
-Это Гумилев, - не отвлекаясь, от Набокова, произнес Андрей.
В эту минуту раздался звонок в дверь. Вадим машинально закрыл книгу и сунул ее под груду каких-то журналов. Андрей пошел открывать, Вадим выглянул из комнаты в коридор. Андрей в этот момент открыл дверь. На пороге стоял старик лет семидесяти пяти, в какой-то теплой коричневой кофте и висевших мешком штанах.
-Дядя Миша! - радостно воскликнул Андрей, - проходите, вот, познакомьтесь, мой приятель, Вадим, тоже филолог, а еще писатель, истории пишет. Вадим покраснел, как он краснел всегда, когда его при ком-либо называли писателем.
Старик улыбнулся, и морщинки показались около его глаз.
-Похвально, похвально, молодой человек. А Вениамина Аркадьевича нет дома?
-Нет, отец в командировке. И мать тоже. Он с отцом про политику любит поспорить, - шепнул Вадиму Андрей. Но вы проходите, дядя Миша.
-Да я ненадолго, Андрюшенька, сказал старик, проходя в комнату Андрея. Повисло молчание. Вдруг старик посмотрел на портрет Достоевского на стене и чему-то улыбнулся.
А ведь в прошлый раз этого портрета не было, не так ли? – произнес он, все еще улыбаясь.
-Точно, я его только вчера повесил, – ответил Андрей.
-Очень хорошо, - сказал старик. - А ведь я помню, как меркуровский памятник Федору Михайловичу ставили в 36 году.
-Правда, дядь Миш? Это который?
А тот, что на бывшей Божедомке? - Потом он задумался, - Я там в тяжелое время жил, в самом здании, где Федор Михайлович родился, зимой семнадцатого.
Вадим с большим удивлением взглянул на дядю Мишу. По виду это был обычный московский старик, такой сидит, наверное, вечерами перед своим стареньким телевизором, любит КВН и кинопанораму, ест свою овсяную кашу или котлетки на пару, стуча ложкой о миску, чай пьет из стакана с подстаканником, как это было принято раньше.
-Вы и революцию помните? – спросил Вадим.
Старик посмотрел на Вадима, - Помню, молодой человек, мне тогда уже тринадцать лет было.
-Интересное, наверно, время было? – спросил Вадим.
-Да, интересное время, - сказал старик, - голод был и холод – вот, что больше всего запомнилось. Постоянное желание поесть и в тепло куда-нибудь прятаться. А вот после того, года так, с двадцать третьего – двадцать пятого – все изменилось, лучше стало, и еда появилась, и одежда, и угол свой.
-А чем вы занимались? – снова спросил Вадим. Андрей молча стоял рядом.
-Занимался? Да разными делами. И разнорабочим был, и на стройке. И чертежи делал. Вот неподалеку отсюда дом Правительства, знаете?
Вадим кивнул.
-Так вот я для него чертежи делал.
-А кроме работы, дядя Миша, что помните, - спросил Андрей, - было ли что-нибудь у вас, кроме работы?
-Было и кроме работы, - спокойно ответил старик, - а как же, было, конечно. Мы тогда молоды были, мы, молодежь, часто ходили на стадион «Динамо», в театры, любили постановки Мейерхольда. Во МХАТе смотрели «Дни Турбиных», читали такого писателя, молодой человек?
Вадим кивнул.
-Очень хороший писатель, - продолжал дядя Миша, - но в то время белым офицерам, конечно, никакого сочувствия быть не могло, ведь недавно кончилась гражданская война. В здании консерватории, это на бывшей Большой Никитской тогда, а сейчас Герцена, было кино, слушали выступления многих поэтов, особенно нравился Маяковский.
Вадим с еще большим удивлением взглянул на дядю Мишу.
Он, оказывается, видел Маяковского. А может быть, и Есенина видел?
-Дядя Миша, - спросил он, - а Есенина вы не видели?
- Видел, на выступлениях. Но мы его не особенно жаловали, на публику играл, да и скандалист был большой. Но я его мало видел, он скоро повесился.
-А еще кого видели?
-Асеева, видел, других.
Кажется, Андрей рассказывал, что его сосед по площадке, старик, работал в каком-то строительном тресте или еще где-то. Они его как-то на лестнице встретили.
-Андрюшенька, я чего зашел-то, газеты новые пришли? – спросил старик.
-Да, да, конечно, отец вам оставил, сейчас принесу, - Андрей вышел из комнаты, а дядя Миша сел на диван. Вадим увидел его прозрачные, почти водянистые глаза, седую прядь тщательно зачесанную назад. Длинные руки с ярко обозначенными синими венами старик положил на колени.
-Вы, молодой человек, с Андрюшей учитесь? – спросил он.
-Да, - кивнул Вадим, - вместе.
-В педагогическом? – уточнил старик.
Вадим просто кивнул.
-Очень хорошо, замечательная профессия, у меня жена тоже училась на педагога. Давно это было. – Он замолчал. Вошел Андрей с целой кипой газет.
-Вот, дядя Миша, - он протянул старику «Литературку», «Известия», «Труд», еще какие-то газеты. Старик взял газеты, поднялся.
-Спасибо, спасибо, Андрюшенька, передайте от меня благодарность Вениамину Аркадьевичу. Вот не могу без газет, не могу.
Когда старик вышел, Вадим вытащил из-под журналов Гумилева и продолжил чтение.
XIII
Павел Андреевич снял очки с толстыми линзами, протер глаза замшевой тряпочкой, убрал очки в футляр, лежавший на столе среди открытых и закрытых папок, пачек рукописей, важных писем, и откинулся на спинку редакторского кресла. Потом еще раз придвинул кресло к столу и взял в руки первый лист рассказа неизвестного автора – «Тайна старой рукописи», - прочитал название, усмехнулся. Вечно у них в голове тайны, секреты. Написано занятно, конечно, но к чему этот текст? Что в нем современного? Молодой сотрудник попросил посмотреть, сказал, что есть что-то. Что-то может быть и есть, но печатать нельзя. Непубликабельно, как принято у них говорить с некоторых пор. Средневековье, соборы, какие-то монахи, царь, - все это не нужно, несовременно. Исторические тексты пишут не так.
Павел Андреевич вспомнил, как носил письма из редакции на тогдашнюю Спиридоновку, а теперь она носит имя самого писателя. Вспомнил, как встречал курьера сам высокий и полный человек в стеганом домашнем халате, с трубкой в зубах, с пронзительным взглядом, немного желтым отечным от постоянного курения лицом, вальяжный, неспешный в действиях, - настоящий писатель. А лоб какой, грива длинных волос откинута назад, открыт широкий, большой лоб мыслителя. Черты лица крупные, чувствуется настоящая порода. Сколько всего было в жизни. Ведь пропадет, пропадет, если не успеть записать. После Ессентуков сразу и засяду.
Кажется, это было году в двадцать седьмом. Да, точно, за год до того, как он, тогдашний Пашка-курьер, так романтично явился перед Ниночкой. А началось все с того, что Пашка познакомился с одним молодым человеком. В Госиздате, где он, Пашка, тогда служил, его часто посылали закупить оптом то сигарет, то спиртное. В одном магазине, где-то в районе Страстного, к нему вышел молодой человек в клетчатой паре, в кепке, в модных тогда гетрах, с сигаретой в зубах и, эту деталь Павел Андреевич хорошо помнил - с небольшим шрамом на верхней губе. Пашка протянул ему записку от своего начальника. Молодой человек кивнул и исчез в подсобном помещении, а потом вынес целый блок сигарет «Ира». Так он познакомился со Стоговым, Костей Стоговым. Они подружились, оказалось, что и характерами схожи, Стогов приглашал Пашку в рестораны, и как-то раз, подвыпив, в трактире на Трубе, Пашка рассказал ему свою историю - и про то, как сбежал из дома, и про приют, и про закадычного дружка в приюте – Мишку Сверчкова, с которым тоже разные приключения случались.
Костя вдруг посмотрел Пашке в глаза совершенно трезвым взглядом. – Сверчкова? Мишку, не путаешь?
-Чего «путаешь», мы с ним несколько лет, считай, на одной койке спали. А ты что, его знал, что ли?
-И какие же с ним приключения случались? – иронично спросил Стогов, не отвечая на вопрос.
-Да всякие, он даже при убийстве присутствовал.
-При убийстве? – удивился новый знакомый, - при каком таком убийстве?
-А в начале восемнадцатого, в доме, где он жил, дворника бандиты убили, а потом один другого порешил. Такие дела. А Мишка все своими глазами видел.
Новый знакомый аж в лице переменился.
-Он сам тебе говорил?
-Сам? А чего такого? Я, брат, тоже разные штуки в жизни видел.
-Что же он тебе рассказывал, запомнил что-нибудь? – крутя в руках папироску, спросил Стогов.
Пашка пожал плечами.
Как-то ночью, после того как он, Пашка, разжился пшеном, которое выменял на украденные со склада на Девичьем поле дрова, они с Мишкой, свернув цыгарки – махру Пашка выменял на приютский паек у какого-то мужика на Плющихе, от них это было недалеко, - сидели на крыльце приютского дома. Мишка рассказал ему, как лучшему другу, что видел настоящих убийц и прятался от них то ли в камине, то ли в печке. А там в рассказе была еще какая-то коробка или что-то еще.
Когда Пашка сказал Стогову, где Мишка прятался, Аркаша сломал папироску, налил себе воды в стакан и выпил ее. А потом внимательно посмотрел на Пашку.
-В камине? - переспросил он
-Точно, Сверчок сказал – в камине.
Пашку тогда еще заинтересовало, что в коробке было.
Барские игрушки, - сказал Мишка.
И где она теперь, эта коробка? – спросил Пашка
- Красная гвардия забрала, - ответил Мишка.
Павел Андреевич закрыл глаза: он буквально видел эту картину – два оборванных – в в школе-приюте нормальной одежды не выдавали – мальца, в темноте, на крыльце, сидят и дымят махрой. А впереди сверкают золотом купола Новодевичьего.
Стогов тогда быстро собрался и ушел, и они не виделись несколько дней.
А Пашка остался в убеждении, что новый приятель что-то такое знает и Сверчка, конечно, знал в прошлом, но расспрашивать Пашка не стал – мало ли что у человека на уме, он научился язык за зубами держать, а Стогов человек нужный, со связями.
Через неделю, как раз осень началась, встретил Пашка у МЮРа Мишку с Ниночкой, они под руку были, и вообще Пашка все сразу понял – любовь. К тому же и живут они вместе, в комнате, какую Ниночка получила у себя в Наркомтяжпроме, на Петровке.
Пашка тогда спросил, не знал ли Мишка такого Костю Стогова.
-Костю Стогова? Он что, с нами в школе был?
-Да, нет, еще до школы, ты должен был знать Стогова.
-А почему я должен был его знать? – удивился Сверчок.
-Да потому что он-то, похоже, тебя раньше знал.
-Нет, Пашка, - Сверчок задумался, - не припомню, а чего ты спрашиваешь? Кто он такой?
-Да в магазине работает, высокий такой, шрам у него еще на губе, весьма заметный.
И тут Мишка чуть не вскрикнул. Быстро отвел Пашку в сторону.
-Где ты его встретил? В магазине?
-Я же сказал, на Страстном. А что?
-Опиши его.
-Чего описывать, ну, долговязый такой. В пиджаке клетчатом.
-Да я не о том. Как его имя ты сказал?
-Стогов. Константин Стогов.
- А не Семен?
- Почему Семен? Ты что, Сверчок?.
Мишка вдруг смутился. - Не он, - пробормотал, - а черт, показалось.
-Что показалось?
-Да так, ничего. Пошли к Ниночке.
-Темнишь, Сверчок, - засмеялся Пашка и решил поговорить с новым знакомым.
Через неделю после этой встречи как раз сидели со Стоговым опять в кабаке, на Трубе. Пашка и рассказал, что встретил Мишку, рассказал, как тот живет и сказал, что Мишка вроде знал какого-то Семена, но почему-то об этом говорить не хочет.
Приятель вроде бы на это не особо обратил внимание. Но что-то Пашке тогда показалось подозрительным. И он решил кое-что предпринять.
А на следующий вечер и произошла эта история. Вовремя он, Пашка, успел, а то бы несдобровать Мишке.
Павел Андреевич закрыл глаза. Словно наяву видел, как возбужденный Мишка привел Пашку к себе на Петровку.
-Нинка! Он мне жизнь спас.
Павел Андреевич снова закрыл глаза.
А где-то в пятьдесят восьмом, в Ессентуках Павел Андреевич слышал от одного из отдыхающих, что его на очную ставку привели с человеком, который ему давал читать то ли завещание Ленина, то ли еще что. И запомнил он этого человека, который его собственно и посадил, потому что у того шрам был на верхней губе.
-А как имя этого свидетеля было? – спросил Павел Андреевич.
-Помню, помню, как сейчас, - отвечал курортник, - Рябухин, Рябухин Семен. И от того же курортника Павел Андреевич узнал, что Семен Карпович Рябухин был расстрелян по приговору тройки в тридцать восьмом году.
Вот они, сюжеты! Павел Андреевич усмехнулся. Затем сложил аккуратно в стопочку рукопись неизвестного ему В. Бурова и нажал на кнопку вызова секретаря. В солидном журнале секретарь должен вызываться не криком из кабинета главного редактора.
-Алочка, эту вещь верни Незнамову. Читал, не пойдет. Пусть напишет стандартный ответ.
XIV
- Мы можем встретиться у Тани, у меня есть полтора часа.
-Таня, это твоя подруга, с которой ты была, когда мы познакомились?
-Ты очень наблюдателен.
Вадим даже в телефонную трубку услышал, как она усмехнулась.
-Хорошо, но не будет ли она мешать?
-Она моя подруга, к тому же я сегодня не в настроении.
-Не в настроении?
-Ну не в состоянии, какая разница! Запоминай. Высотка у метро «Красные ворота», второй подъезд со стороны Каланчевской улицы.
Проходя по Каланчевской, Вадим для себя отметил, что стал постоянно попадать в эти огромные дома, с гигантскими подъездами, лязгающими дверями лифтов, с лестницами шириной с малую реку, с дубовыми перилами, отполированными тысячами ладоней.
Кто могли быть родители Тани? Она жила в одном из корпусов гостиницы «Ленинградская», на четвертом этаже.
Татьяна и Аня встретили Вадима в коридоре, конца которому Вадим сразу не увидел. В квартире, состоящей из нескольких комнат, царил полумрак, тяжелые бардовые портьеры – портьеры, а не шторы, к которым так привык Вадим, - были опущены. Посередине комнате с потолками, уходившими куда-то вверх, стоял черный отполированный рояль, в одном углу - круглый столик, вокруг которого было поставлено три мягких кресла. Где-то в другом углу за стеклом поблескивала хрустальная посуда. Девушки ушли на кухню и вернулись оттуда, неся нарезанный на тарелочках белый хлеб.
-Свежая выпечка, - с гордостью сказала Татьяна.
На Татьяне были мягкие вельветовые брюки, синяя в пестрых цветах блузка. Она вполне чувствовала себя хозяйкой, поставила на маленький стол хрустальные бокалы, достав их из серванта, принесла испанские маслины, ветчину, тонко нарезанный лимон и снова удалилась на кухню.
Аня была в своем белом свитере, перепоясанном кожаным поясом, и в темных брюках.
Вадим обнял ее и стал жадно целовать, она не сопротивлялась, но и никакого ответного огня он в ней не ощутил, провел рукой по двум светлым бугоркам под свитером, она мягко отстранила руку.
Вошла Татьяна, неся серебряное ведерко с бутылкой шампанского.
-Мужчина открывает, - провозгласила Татьяна. Вадим не опозорился, но разговор не клеился, девушки пару раз встали и ушли из комнаты о чем-то шушукаться. Вадима это, как всегда, раздражало.
Вадим налил по второй и они выпили тост за прекрасный пол, при этом Вадим должен был пить стоя. Первый тост был за встречу.
- Так он тебе еще не звонил? - спросила Аня, подхватывая тонкой позолоченной вилкой желтый кружок лимона.
-Нет еще, но обещал на неделе.
-Вы это о чем? – сделал беспечный вид, спросил Вадим.
-Так, о своем, о девичьем, – ответила Аня, прожевывая лимон.
-Олег обещал позвонить, когда вернется из командировки, - объяснила Татьяна.
-Олег – этот тот парень, который был у Вольдемара? – спросил Вадим, отправляя в рот иссиня-черную маслину терпко-кислого вкуса.
-Я же сказала. что ты очень проницателен, - Аня наклонила голову, словно проверяла, какое впечатление эта ничего не значащая фраза произвела на Вадима, затем она обернулась к Татьяне. Вольдемар, - пояснила Аня, - это у них Володя.
-У кого, у них? – спросил Вадим, прожевывая маслину.
-У вас, у филологов.
- А у вас?
-У нас он просто Володя.
-Кстати, - засмеялась Татьяна, - я забыла, о чем мы говорили.
-Я спросил тот ли это Олег, который был у «Володи».
-Тот самый, - снова засмеялась Татьяна. Тут раздался очень длинный телефонный звонок.
-Межгород. Это он! – Татьяна встала и отправилась в коридор. Вадим снова притянул к себе Аню, но на этот раз она сразу отстранилась: - Не надо. Мне пора.
-Но ты же говорила полтора часа.
-Мне пора, - сказала Аня.
Вошла Татьяна: - Он еще там, приедет через неделю.
В колледже вяло обсуждалась новость: Ленка все-таки вышла замуж, она ходила по коридорам с удивленным лицом, словно не знала сама, правильно ли поступила. Периодически Лена начинала довольно подробно рассказывать о своей семейной жизни. Аудиторию обычно составляли Андрей и Вадим.
Все пришли к выводу, что следующим создателем семейного очага будет Вольдемар. Он уже кому-то говорил, что весной женится. Некоторых это известие поразило, так не похож был поклонник Сартра и Кьеркегора на отца семейства.
Сессия заставила забыть обо всем, кроме экзаменов. Аня сдавала свои экзамены, у нее что-то там не клеилось. Вадим чувствовал себя виноватым в ее неудачах, голос ее по телефону был совсем отчужденным. Встретиться с ней за это время не удалось ни разу, у нее все время были какие-то причины не приезжать. Неделю она вообще не звонила. Сессия достигла своей кульминации где-то в первых числах января. Появились жертвы. Несмотря на мороз, некоторые приходили на экзамены не только с коробкой шоколадных конфет, но даже с букетами цветов. Не помогало. На одном экзамене срезалось пятнадцать человек, и паника охватила курс. Перед зарубежкой Вадим читал подряд восемь часов и прочитал более четырехсот страниц за один день. Ощущая себя вазой, наполненной редким и драгоценным напитком, шел он на экзамен, боясь расплескать прочитанное, но ничего не расплескал и проскочил сложный барьер.
Сессия завершалась, поле было усеяно несдавшими. В их числе уже были и Лена, и Андрей. Несмотря на это, в Лаврушенском все-таки было отмечено окончание сессии и начало каникул. Вернувшись домой от Андрея, Вадим в телефонном разговоре добился того, что Аня обещала завтра приехать. Завтра было двадцать пятое – Татьянин день и начало каникул.
С вечера на столе стояла бутылка Киндзмараули, купленная в Столешниковом, коробка «Пражских» - любимых пирожных Ани, за которыми пришлось ехать на Арбат. Вадим спал плохо, снились какие-то коридоры, бег по ним, непрочитанные тома, внезапные звонки. Когда он проснулся, часы показывали без четверти восемь утра, Аня приходила обычно к девяти.
Он ждал ее уже больше часа, подходил к окну, отходил, волнение нарастало. Начался второй час ожидания. Вадим снова смотрел в окно на бело-серый двор, по которому к его подъезду вилась узенькая дорожка, изредка кто-то по ней проходил, но аниной шубки и смешной белой шапочки-черепахи, из-под которой выбивалась рыжая прядь, - так она одевалась с начала зимы - все не было. Вдруг за его спиной тишину квартиры буквально разорвал звонок. Он бросился к телефону, схватил трубку, сердце заколотилось.
-Аня! Ты?
-Вадим, это Лена, Анина подруга, Аня просила тебе сказать, что она уехала в Ригу.
-В Ригу? - что-то под ним упало, и пол стал быстро-быстро убегать вниз, - когда?
-Сегодня утром, и еще, - она замолчала.
-Что еще?!
- Она просила тебе передать, чтобы ты ее больше не искал.
Через неделю приехал Кантор, в вязаной лыжной шапочке, с большим потертым рыжим портфелем в руках. Он был, как всегда необыкновенно говорлив, говорил, что с кладами пока ничего не получилось, что познакомился с новыми приятелями – они летом собираются в Крым лазать по горам, потом извлек из портфеля тяжелый сверток, развернул и достал оттуда старую книгу с пожелтевшей плотной картонной обложкой, на которой было написано «Домовая книга для частных домовладений» с 1892 по 1918 годъ.
-Она самая, Домовая, с Крапивенского, которую обещал. Старушка дала, Дарья Ивановна, я тебе про нее рассказывал, шустрая такая бабушка, до революции в боннах у местных господ служила. Про хозяина дома, купца, рассказывала, да я не особенно слушал, все они такие пенсионеры большие говоруны.
Вадим взял в руку большую книгу, по размерам напоминавшую общую тетрадь на 74 страницы, развернул. Страница была разлинована, в столбцах с заглавиями «Имя, Фамилия, Отчество, звание, откуда прибыл» были написаны имена, дореволюционные звания, города, деревни. Звания были сокращенными: ман.-сов, канд.-правъ. дкт.-мед.
Первым в списке шел - хозяинъ дома – купецъ II гильдии Рябухинъ Карпъ Федорович.
Часть II
XV
Дверь открыла девушка в темном переднике и наколке на голове.
-Ой! - Воскликнула она, увидев офицера, - Виктор Николаевич, - и густо покраснела.
-Настенька! Милая, как вы тут поживаете? Как ты похорошела, голубушка. Сестра дома? А Леонтий Васильевич?
-Ну, вы шутник, Виктор Николаевич, прямо сконфузили меня, - девушка еще больше покраснела.
Дверь в прихожую открылась и на пороге показалась высокая дама в темном закрытом платье, с высокой прической.
-Виктор! – она бросилась на грудь брату и залилась слезами.
-Ариадна! Ничего, ничего, - бормотал он, - все уже прошло, была небольшая контузия, все прошло.
Сестра перестала плакать, утерла глаза белым платочком, поданным ей Настенькой, и с улыбкой посмотрела на брата.
-Представляешь, в поезде ехал с Закошанским! Помнишь? Твой ухажер, - Виктор Николаевич подмигнул, - он меня смешил рассказами о том, как они встречали Рождество, нарядились как на маскарад, какой-то поручик Вольский вырядился барыней, а у него усы – в полметра! Умора.
Настенька засмеялась.
- Он тебя помнит, просил кланяться.
-Я вижу, он остался все таким же, - сказала Ариадна Николаевна, - А Владимир в Карпатах, командует ротой, прислал письмо.
- Да, – посерьезнел Виктор Николаевич, - брат в Карпатах, а я под Ригой стою со своей батареей. Потери большие.
- Помнишь, Виктор, у нас внизу в подвале жил почтальон?
-Да, конечно, что же он, забрали в армию?
-Нет, - в голосе Ариадны Николаевны послышалась печаль, - у него в начале зимы этого года сын погиб, мать всю ночь плакала. Какая ужасная штука - война.
- Да, скверное дело, а где же Леонтий Васильевич?
-Леонтий на процессе, к ужину обещался быть, но почему-то задержался.
-Что-нибудь серьезное?
-Ограбление купчихи Выдубовой, так, пустяшное дело, управится быстро.
-Не сомневаюсь.
-Мы заболтались, Виктор, ты, наверное, проголодался. Настя, подашь ужин в голубую столовую.
-А что у нас на ужин? - спрашивал поручик, снимая и подавая Насте фуражку, шинель и перчатки.
-Суп овощной, речной карп с нежинскими огурчиками, руанская утка. Для тебя бутылка Шартреза, для Леонтия водка, на десерт груши в меду.
-Ну и славно, - как хорошо дома!- воскликнул поручик, но руанские утки у вас откуда?
-С Охотного, Бог весть как они достают.
-Да, этим что война, что не война.
- Жду тебя в голубой, Виктор. Настя, подай брату умыться.
Настя внесла супницу салатового цвета, крышка ее была украшена рельефным цветком с красным внутри и двумя яркими стебельками зеленого цвета. Настя сняла крышку, и сильный запах насыщенного овощами горячего блюда разлился по комнате. Затем Настя принесла графин водки для Леонтия Васильевича, который должен был появиться с минуты на минуту.
Раздался звон колокольчика.
-Ну, вот и Леонтий, как хорошо, успел к ужину, - Ариадна Николаевна встала, - Настенька, открой, милая. Пойду встречу мужа, Виктор.
Но в столовую в сопровождении двух женщин вошел не Леонтий Васильевич, а толстый человек в темно-серой тройке с розовым галстуком, невысокого роста с окладистой бородой, по его жилетному карману вилась массивная золотая цепь. Под мышкой он нес большую красную коробку.
Ариадна Николаевна на долю секунды улыбнулась.
-А, Карп Федорович! Добро пожаловать! – поручик встал со стула, приветствуя вошедшего.
-Добрый день честной компании! - провозгласил вошедший низким голосом, размашисто перекрестился на красный угол и положил свой футляр на стул.
-За стол, милости просим, - сказала Ариадна Николаевна.
-Благодарствуйте, рюмочку вот выпью, - он подошел к столу, налил из пузатого графина водки, поклонился хозяйке, затем ее брату, разом опрокинул рюмку, закрыл глаза, а затем взял со стола кусочек черного ржаного хлебца и отправил в рот.
-Божественно! - сказал он, - водку у Синюшина брали?
-А как же. Настю только к нему в магазин и отправляем.
-Правильно, Нил Парамоныч дело знает, лучшие водки в городе – с, так-то. Еще у Смородинова неплохой магазин. А монопольки мы не признаем, нет, не признаем, это все эти новомодные новшества. А Леонтий Васильевич где?
-Уехал на процесс Выдубовой.
-Знаем-с, знаем-с про процесс. Явно прислуга замешана, тут свои навели – все подчистую. Мы уж с приятелями подумываем, как бы защититься.
-Наша Настенька – девушка честная, - сказала с ноткой гордости Ариадна Николаевна.
Настенька зарделась и снова бросила на поручика быстрый взгляд. Виктор Николаевич засмеялся.
-С таким личиком надо на сцене петь, - смеясь, сказал он.
-Виктор, ты конфузишь девушку! – укоризненно произнесла сестра.
- Карп Федорович, еще рюмочку! – воскликнул, нисколько не смущаясь замечанием сестры, поручик. Как ваши лавки поживают?
- Помаленьку-с, помаленьку-с, в Рыбном совсем торговля неважно пошла, на Рождественке бакалея еще держится.
-А дом, что на Палихе, еще не продали?
-Какой сейчас покупатель, Виктор Николаевич? Так себе.
-Пока ты воюешь, брат, - сказала с тонкой иронией Ариадна Николаевна, Карп Федорович приобрел дом.
Купец иронии не заметил. - Все верно-с, Ариадна Николаевна, верно-с. Рябухины лицом в грязь не ударят, да, пока вы кровь за царя и отечество проливали, еще домишко на Разгуляе приобрел, с мезонином, флигелями, амбаром и конюшней.
-С приобретением вас, - поручик тоже улыбнулся и поднял рюмку на уровень глаз Рябухина.
-Благодарствуйте, - купец снова не заметил иронии.
-Настя, неси, милая, второе блюдо, - сказала Ариадна Николаевна. Настя вышла из голубой гостиной и скоро вернулась с серебряным блюдом, на котором лежал запеченный в тесте карп, обложенный маленькими пупырчатыми огурчиками.
-Волжский, - с удовольствием сказал купец, - волжские, они при запекании становятся золотистыми, а мясо просто тает во рту.
Раздался звонок. Настя пошла открывать дверь.
-А вот и Леонтий Васильевич пожаловали, - радостно воскликнул гость, - будет с кем сыграть партию.
-Вы, Карп Федорович, просто пристрастились к этой игре, так нельзя. Страсти нужно умерять, - то ли в шутку, то ли всерьез сказала Ариадна Николаевна.
-Ничего-с, ничего-с, драгоценная Ариадна Николаевна. Если б в картишки, то оно и правда, грех. А в эту почтенную игру - можно-с.
Вошел плотный среднего роста мужчина в серой тройке, с аккуратно подстриженной бородкой, и в лаковых штиблетах.
-Всем доброго вечера, господа. Карп Федорович, мое почтение хозяину нашего, так сказать, замка. Виктор! Рад, очень рад, слышали, был ранен?
-Все уже прошло, Леонтий.
-Отлично. Представляете, сколько извозчики стали брать? С Арбата полтора рубля! Распустился народ. В «Праге» когда последний раз гуляли, как обычно – сунешь полтинник швейцару, а теперь говорят, швейцар меньше чем за семьдесят копеек и шубу у тебя не возьмет.
-Точно так, - воскликнул купец Рябухин, - распустился, при покойном государе строже было и нравственность блюли.
-Ты представляешь, Ариадночка. Присяжные хотят оправдать эту Дарью.
-Дарью?
-Ну, прислуга Выдубовой. Я тебе говорил.
-Так виновата она?
-А кто же еще- с! - воскликнул Рябухин, - кто же еще мог знать, где заветная шкатулочка, только прислуга и может.
-Господа, да у вас здесь дела похлеще, чем на фронте, - заметил поручик, - а между тем, мы совсем не едим. Немного поели.
-Леонтий, - сказала Ариадна Николаевна, - где мы будем брать дачу на лето?
-Милая, я же тебе говорил, в Сокольниках.
-А вот я слышала – в Кузьминках – замечательное место.
-Это, в каких Кузьминках? - спросил Рябухин, - что по Рязанской дороге?
-Да, именно там, - подтвердила Ариадна Николаевна, - тишина, покой, никаких этих новомодных штучек. Плата приемлемая, сто пятьдесят.
-Ну, что ж, - согласился Леонтий Васильевич, - если место хорошее, то почему же не поехать туда, вот, может быть, к весне немца побьем – и Виктор Николаевич к нам пожалует, да и Владимир Николаевич тоже. Будет замечательно.
-Дай-то Бог, - сказала Ариадна Николаевна.
-Побьем, голубушка, непременно побьем, - воскликнул Рябухин и выпил очередную порцию водки, после чего отправил в рот нежинский огурчик.
-Что, Виктор, - Леонтий Васильевич наливал себе рюмку Шартреза, - сможете вы обеспечить нам победу в семнадцатом?
-Победу? – поручик задумался, - Сложно. Солдаты воевать совсем не желают, до победы еще очень далеко.
-Не надо о печальном, - заметила Ариадна Николаевна. Настенька, неси, милая десерт.
Настя вернулась с блюдом в виде открытой раковины, в котором лежали сваренные в меду груши. Купец груши похвали и съел несколько штук, поручик тоже с удовольствием съел две груши.
Встали из-за стола.
-Ну, партишку, Леонтий Васильевич? – Рябухин взял со стула свою красную коробку из дерева.
-Извольте, почтеннейший Карп Федорович. Ты посмотри, Виктор, наше купечество играет в шахматы, тянется, так сказать, к культуре и просвещению. Это очень отрадно.
- Леонтий, - Виктор Николаевич утирал губы поданной Настей крахмальной салфеткой, - помнишь те шахматы, что дядя еще отцу завещал?
-А как же, замечательная, должен я тебе сказать вещь, бережем как зеницу ока. Настенька, сними, милая, коробку, что лежит на комоде в розовой. Когда Настя принесла большую коробку, поручик открыл ее - в ней лежал футляр, обтянутый зеленым бархатом, две дужки были закрыты на маленький замочек, к которому прилагался ключ на цепочке.
-Качественная вещь, умели в старину, - сказал Карп Федорович, любуясь замочком с ключом. - Виктор Николаевич открыл замок и открыл футляр.
-Вот они, - сказал он, - помню, в детстве придешь к отцу и любуешься этими фигурами.
-Да, – кивнул Леонтий Васильевич, - вещь замечательная. Ты посмотри, Виктор, король –совершенно государь Александр Павлович.
Поручик взял в руки белого короля, в шляпе с плюмажем, надетой с поля, в мундире, с лицом Александра I. Купец приблизил к себе искусно отлитую тяжелую фигуру.
-Вот государь, говорят, был, - произнес Рябухин, - да еще тезка его покойный, Александр III миротворец, вот это был настоящий государь! А тяжелая какая.
-А это помнишь кто? – Леонтий Васильевич взял в руку черного короля. Тот был сделан очень похожим на фигуру Александра I.
-Пруссаки, черт бы их побрал с их империей, – произнес поручик.
-Виктор! – сконфуженно сказала сестра.
-Прости, Ариадночка, но не смог сдержаться.
-Я вас понимаю, - кивнул Леонтий Васильевич.
-Немцы – дурья порода, - согласился купец.
-Да, тяжелые! - произнес помощник прокурора, положив фигуру немецкого кайзера на ладонь. – Для игры не совсем годятся.
-Дядя рассказывал, что их отливал какой-то немецкий мастер, большой умелец, - сказала Ариадна Николаевна.
-Немцы разные штуки умеют, это точно, - поддержал господин Рябухин.
-Да, – поручик взял в руку черного всадника, - вот с наследниками таких кавалеристов приходилось встречаться. - Он осторожно сложил фигуры каждую в свою нишу. Купец открыл свою коробку и извлек оттуда шахматную доску, выполненную из дуба со вставками из карельской березы и узкую коробку с откидывающейся крышкой на пружине. Стал доставать деревянные фигуры. Леонтий Васильевич расставлял их на доске, а господин Рябухин внимательно следил за его руками.
Снова раздался звонок.
-Кто это? – удивилась Ариадна Николаевна, - а вдруг Владимир?
Все взгляды устремились в сторону двери.
Скоро вошла Настя в сопровождении бледного и бедно одетого мальчика лет одиннадцати - двенадцати. Он остановился перед мягким персидским ковром, и было видно, что боялся на него ступить.
-Открытка вам, - сказала Настя.
-Почтальон принес? – спросил Леонтий Васильевич, взял письмо и прочитал адрес. - Это из Вольска, от Тамары. Милая, возьми, - он протянул письмо жене.
Нет, сынок его, - ответила Настя.
-Точно! От Томочки, - сказала, обрадовавшись, Ариадна Николаевна, - давно от нее не получала весточки. Что же она пишет? Ну-ка. – Ариадна Николаевна углубилась в чтение. Все смотрели на нее, словно чего-то ждали. - Заболела, простуда. Серж по-прежнему служит в комиссии по поставкам армии. Настенька. а мальчик этот где?
-Я его в коридоре оставила ждать, может, чем угостите.
-Зови его сюда, конечно, угостим, - Ариадна Николаевна снова углубилась в текст открытки. Настя привела из прихожей испуганного мальчика. Он, войдя, даже глаза зажмурил от страха, а потом стоял, переминаясь с ноги на ногу.
Леонтий Васильевич всем телом повернулся в сторону робкого мальчика.
-Точно, - сказал он, это сын почтальона, что в подвале живет. Тебя Мишкой. Кажется. Зовут.
Мальчик молчал.
-Что же ты молчишь? – спросил адвокат, - ведь Мишкой, да?
Мальчик еще ниже опустил голову.
-Да, - прошептал он, - Мишкой.
- Тебе отец письмо передал? – снова строго просил Леонтий Васильевич.
-Да, тятенька, - выдавил из себя мальчик.
-И очень хорошо, Настенька, ступай, милая, принеси ему конфект от Елисеева. Пусть сладким побалуется.
Виктор Николаевич встал со стула, порылся в кармане, достал кожаный портмоне, извлек оттуда серебряный рубль, подошел к мальчику и вручил его совсем сконфуженному сыну почтальона.
-Возьми, у тебя ведь брат погиб на фронте, верно?
-Да, - прошептал мальчик, - Терентий.
Вечером сестра сказала Виктору Николаевичу.
-А ты знаешь. Виктор, у купца-то нашего младший сынок с какой-то темной компанией связался. От рук совсем отбился. Другие дети как дети, старший уже бакалею ведет, а младший, - она махнула рукой.
-Это который, с заячьей губой что ли?
Он самый.
Да, – сказал Виктор Николаевич, постучав пальцами по портсигару, - у всех свои драмы.
XVI
Сев на стул перед столом, Евгений Николаевич взял в руку цветную фигурку оловянного гусара и протянул Игорьку. - Это фигурка гусара лейб-гвардии гусарского полка, видите: синие чакчиры, то есть рейтузы, красный доломан и красный же ментик. Мне ее подарил мой приятель – он замечательный мастер по изготовлению таких фигур и прекрасный знаток военного мундира. Для того, чтобы отлить эту фигурку он перелопатил уйму материала, нашел точные элементы обмундирования, и сделал маленький шедевр. Вот так надо работать. А теперь, Вадим, я должен вам сказать огромное спасибо за помощь в расследовании таинственно исчезнувшей коллекции Константина Казимировича Плещинского.
Вадим удивленно поинтересовался, за какую помощь ему говорит спасибо Знаменский.
- А помните, ваш приятель, тот самый, который вам дал Домовую книгу?
-Алик Кантор?
-Вы мне не называли его имени, но говорили, что он что-то ищет в домовых книгах. Он вам принес книгу – вы мне, а результат оказался замечательным. Эта книга для нас – это просто подарок. А знаете, что такое домовые книги, молодые люди? Нет? О! Это замечательные документы прошлого. В таких книгах, а вели их частные приставы – важные полицейские чины дореволюционной России, начальники полицейской части, можно было узнать, откуда и когда человек прибыл в данный дом, его сословное происхождение, семейное положение, вероисповедание, род занятий. Само собой там номер квартиры, данные из паспорта.
Вот я сделал кое-какие выписки – Евгений Николаевич достал с полки папку, развязал тесемочки – Заголовок гласил «Жильцы дома № 5 по Крапивенскому переулку, Тверской части – Домовладелец - купец второй гильдии Рябухин К. Ф.»
- Этот Карп Федорович Рябухин был не очень богатым купцом, несколько бакалейных лавок, мануфактура. А дом этот – бывший флигель дворянского имения князя Львова. Рябухин в нем владел нижним этажом, где и жил со своим, как водилось тогда, большим семейством. К нижнему этажу примыкал и подвал. А на втором этаже жила семья интеллигентов той эпохи: братья Плещинские, оба военные, Владимир Николаевич – старший брат, Виктор Николаевич и их сестра Ариадна. Она была замужем за товарищем (по-современному, заместителем) прокурора Леонтием Васильевичем Казариным. Жилье братьям и сестре досталось по завещанию их дяди. Вот он, наш герой, изображенный на портрете, это и есть их дядя - Плещинский Константин Казимирович – собиратель древностей, автор статей в энциклопедии, знаток нумизматики, чудак и большой любитель различных тайн.
И вот еще что, в воспоминаниях того Погодского, о котором я вам рассказывал, нашелся еще один важный момент. Оказывается, наш собиратель умер внезапно, от удара, а умирая, все произносил с трудом такую фразу «ищите ключ» и просил дать ему какие-то шахматы. Так и умер, не объяснив, какой ключ и от чего. Этот факт со слов наследников, записал Погодский. А коллекция монет словно пропала. Погодский очень ими интересовался, предлагал наследникам большие деньги, но они так и не смогли найти эту коллекцию, хотя весь дом перерыли. Я предлагаю вам, Вадим с Игорем сходить по этому адресу и посмотреть этот флигель. Он очень интересный, уверяю вас. Я написал письмо от музея в местное домоуправление, нужно будет посмотреть домовые книги 20-ых годов, они должны быть у них. Можно проследить историю жильцов. История этой местности сама по себе захватывающая.
Через неделю, в очередное воскресенье, Вадим и Игорь отправились на Петровку в Крапивенский переулок. Свернули в подворотню, куда заходили год назад. Во дворе перед ними открылась следующая картина. Здесь ломали старый дом, вероятно, двухэтажный. Остов здания, похожий на скелет гигантского зверя, уже обнажился, и только кое-где еще розовели уцелевшие куски стен, с открывшимися основаниями в виде перекрещенных досок. Было около полудня – рабочие, вероятно, ушли на обед, оставив после себя кучи мусора, щебня и ломаных досок. И вот они стояли и смотрели на остатки чьей-то далекой жизни. Вокруг были разбросаны груды разбитых кирпичей, какие-то допотопные комоды с оторванными дверцами, наполовину рассохшимися, железная кровать с шишечками на витых колонках, тряпье, железная кружка, миски, разбитые тарелки, старинный поднос с гравировкой в виде одного из высотных зданий - Вадим поднял его, посмотрел и бросил в кучу.
-Смотри, коробка, - сказал Кусов. Вадим в это время был уже занят рассматриванием фарфоровой крышки от какого-то сосуда. Крышка была расколота, но на ней еще был виден красный, словно вылепленный цветок и два зеленых стебелька.
Вадим повернулся в сторону Игоря. Кусов держал в руках какую-то коробку с выпавшими из нее бумагами. Крышка от коробки, розового цвета, с двумя резвившимися на ней пухлыми ангелами, валялась тут же, под изображением ангелов шла белая с золотом лента, и на ней была видна витиеватая надпись «Съ Рождеством 1917 года!»
Игорек уже рылся в коробке.
-Письма! – торжествующе сообщил он.
Вадим поднял с земли первый попавшийся листок и стал читать. Замелькали ъ и буквы I с точкой. Это тоже был кусочек какого-то письма, писали с курорта, «милая Томочка, беспокоюсь о твоем самочувствии».
Игорек в это время рассматривал плотный лист пожелтевшей бумаги, очень прочной, с какими-то золотыми разводами и виньетками.
-Что там у тебя? – спросил Буров с интересом.
Есть! – почти закричал Игорек.
-Что там?
-Плещинский! - сообщил Игорек. – Смотри: диплом, врученный подпоручику Плещинскому за отличную стрельбу в присутствии великого князя Николая Николаевича на маневрах в Красном Селе в 1898 году! – произнес Кусов торжественным голосом.
А вот еще, смотри, открытка, с Наполеоном, тебе как писателю, будет, наверное, интересно.
-Я еще не писатель.
-Ну, станешь, - с уверенностью сказал Игорек. - Слушай: «Милая Ариадночка! Мы с Сержем не могли выехать к вам, так как я сильно хворала и даже не смогла поздравить Сержа с днем ангела. Праздники провела в постели. Только что начала поправляться, как опять подхватила эту ужасную простуду. Доктор сказал, что придется лежать еще не менее недели. А как вы поживаете? Что поделываете? Как веселитесь? Пиши почаще. Твоя Тамара.» Тут еще и обратный адрес есть. «Вольск. Саратовской губернии дом Ея высокородия Т. И. Ольденбурга на имя м-ль Макеевой. А вот совсем мелкий почерк. Почти бисерный, « ..сегодня на катанье встретила Валерия Закощанского, и он смешил меня веселыми рассказами, а потом мы отправились в кондитерскую Буреева и ели там вкусные пирожные. Вечер провела, как всегда, за чтением Чарской. Какой у нее удивительный слог!»
-Это что, дневник?
-Наверное.
-А Чарская, это кто такая?
-Писательница какая-то. А вот, гляди, - Игорек показывал еще какую-то бумажку, - счет какой-то, за мужскую воду – двадцать копеек, за помаду женскую цвета .., тут дальше неразборчиво, тридцать копеек. Магазин купца второй гильдии Рябухина.
Рождественский бульвар, дом 15 строение №2.
А вот и еще письмо. «Милый друг, пишу тебе из Крыма. Знаю, что ты вернулась в Москву и нашла нашу квартиру разоренной. Пропали дядины шахматы. Это, конечно, неприятность, но что поделаешь? Мы каждый день теряем много больше. Я вчера ездил представляться барону. Дела его, было, пошли удачно, ты, наверное, слышала, что он создал здесь, в Северной Таврии, что-то наподобие республики. Но сейчас все намного хуже. Миронов наступает. Говорят, они перебрасывают сюда большие силы. Вероятно, это конец, и мы больше не увидимся.
А Крым по-прежнему прекрасен, и знаешь, что я вспомнил? Как мы в двенадцатом году после моего производства провели здесь с вами всеми две недели. Чудесные были времена.
На прошлой неделе я получил печальное известие. Владимир погиб еще зимой при отступлении в Ростов.
Я слышал, что и Закошанский погиб, в бою под Одессой, такая участь ожидает, вероятно, и всех нас. Прости мне такое настроение. Я ничего не знаю про Леонтия, может быть, хотя бы здесь Господь тебя пожалеет.
Скорее бы все это кончилось, может быть, Господь сжалится над Россией.
Твой любящий брат, Виктор Плещинский. 12 августа 1920 года. Джанкой.»
Слушай, ты что-нибудь понял? Барон, Миронов, Джанкой?
-Подожди, Джанкой? «Завтра карта с расположением войск отправляется в Джанкой», - почти точно процитировал Вадим вторую серию «Неуловимых». Это же писал белый офицер! Этот Виктор Плещинский, он в Крыму был, у белых. А барон – это Врангель!
-Точно.
-А Миронов, это кто?
-Понятия не имею. Может быть, Евгений Николаевич знает?
-Может быть.
Кусов стал собирать письма, отрывки каких-то текстов и дневников. А затем повернулся к Вадиму, который тоже подобрав какой-то листок, пытался его прочитать, - Вот, - сказал он, и глаза у него заблестели, - сочини про них историю.
-Про кого?
-Да про вот этих Плещинского, девчонку - автора дневника, купца Рябухина.
- Ну-ка, ну-ка, - Евгений Николаевич взял в руки коробку и с интересом стал рассматривать рождественский рисунок.
-Типичное изображение подарочной коробки перед революцией – ангелы, херувимы, сусальное золото, но год! Какой год! – семнадцатый. Последнее Рождество в Российской империи. – Знаменский открыл коробку, - да тут целый клад! – воскликнул он и вытащил открытку. – Так, очень интересное изображение, сказал он, рассматривая черно-белый рисунок - Наполеон на острове Святой Елены, - Автор на сегодня малоизвестный французский художник. Но в своем роде оригинальная вещь. – Он углубился в текст. – Замечательно! Вот они наследники нашего собирателя, все вместе. Вот именно из таких деталей и состоит жизнь, это своего рода культурный слой истории – то, что называют мусором, но без чего история не живет. В таких слоях мы, историки, находим для себя крупицы настоящего золота. Вот обратите внимание – Знаменский прочитал несколько строк, - она собиралась поздравлять Сержа не с днем рождения, а с днем ангела – так было принято в дореволюционной России. А это что? – Он стал читать фрагменты дневника. – Прекрасно! Да, Игорь, вы спрашивали меня вчера по телефону, кто такая эта Чарская? Очень популярная среди гимназисток писательница начала века, автор таких душещипательных романов. Судя по всему, эта Ариадна Плещинская была ее большой почитательницей, а вот это – он внимательно посмотрел диплом, выданный Владимиру Плещинскому за стрельбу в присутствии великого князя Николая Николаевича – просто настоящая находка. Это документ, из которого следует, что брат Николая II очень серьезно относился к армейским вопросам. Да, в отличие от царя, Николай Николаевич, а это был мужчина видный, почти двух метров росту, мог бы управлять империей не хуже Петра Первого. И многие бы этого хотели. Он командовал гвардией, а гвардия ежегодно отравлялась в Красное Село под тогдашним Петербургом, где проводились маневры.
Вы говорили про письмо какого-то белого офицера? А! Наверное, это. Ну-ка, ну-ка.
Знаменский читал письмо Виктора Плещинского долго, хмыкал, потирал бороду, несколько раз оторвался от чтения и посмотрел на Игорька и Вадима очень внимательно. Наконец, он положил письмо на столик.
-Друзья мои, - сказал он торжественно, - вы прикоснулись к очень серьезной тайне нашей истории, всего я вам сейчас рассказать, конечно, не могу, но это настоящий документ исторического значения. С вашего позволения, я оставлю его у себя и покажу кое-кому.
Игорек просто закраснелся, - конечно, конечно, Евгений Николаевич, - поспешил он сказать, - все оставьте у себя, мы еще поищем.
-А кто такой этот Миронов? – спросил Вадим.
-Миронов? - усмехнулся Знаменский, - был такой красный командарм в гражданскую, из казаков, история его сложная, не все еще известно.
-А мы такого командарма не проходили, - просто сказал Игорек.
-Да, да, - согласился Знаменский, - такого вы не проходили, о нем еще почти никто не знает. Говорят, как раз сейчас должен выйти роман о Миронове. А вы, наверное, обратили внимание, что эти документы выстраиваются в определенный ряд? Два брата и сестра, она влюблена в некоего гимназиста Валерия Закощанского, встречается с ним на катке, вероятно, на Чистых прудах. Оба ее брата военные, старший, тот самый, который получил диплом, погибнет под Ростовом, это когда наступала конница Буденного, январь двадцатого года. Младший или средний, может быть, успел эмигрировать в ноябре двадцатого или погиб тогда же в Крыму. А бывший гимназист Закощанский, ухажер девушки, вероятно, автора дневника, погиб под Одессой, наверное, в боях с Котовским. Да это целый роман!
- А вот ниточка, связывавшая нас с коллекцией Константина Казимировича Плещинского, увы, оборвалась. Ограбление. Где-то она теперь?
XVII
Ему около шести, в подвальной комнатке в Крапивенском переулке, около Петровки, очень тесно, и весной сверху льются дождевые потоки, мать подставляет таз, чтобы пол не залило. Они живут здесь вчетвером: мать, отец, старший брат Терентий – он уже на фабрике работает где-то около Рогожской заставы, и Мишка. А наверху живут важные люди. Мишка видит их, когда по воскресным дням они с отцом ходят в местную церковь Преподобного Сергия. Один пузатый, борода, как лопата у дворника, ходит в костюме, по животу вьется золотая цепь, с палец толщиной, его сапоги скрипят, начищены до блеска, и на них смешно играют лучики осеннего солнышка. Это хозяин всего большого дома, господин Рябухин, купец второй гильдии. Он пешком не ходит, а всегда на извозчике. И в церковь тоже. Его собственная семья боится. Сын купца, Сенька Рябухин, - задиристый наглый мальчишка, со шрамом на верхней губе – след мальчишеской драки, - его за это прозвали «заячьей губой», через эту губу он сплевывает ловко так, метра на два. Сенька старше Мишки на три года, у него уже фуражка с кокардой. В гимназию его ежедневно, по утрам, к восьми часам, отвозит извозчик. Сенька может походя дать Мишке щелбан, у него есть сладкие конфекты по три рубля из магазина Елисеева. Сенька очень гордится своей гимназической формой. И есть чем гордиться. Мишке такой формы никогда не иметь. Сейчас сентябрь – и на Сеньке серое пальто с серебряными пуговицами, синяя фуражка с серебряными лавровыми листочками и загадочными буквами МГБМ, а зимой, когда метель и сильный мороз, он будет кутаться в башлык.
-Это что за буквы? – ткнув пальцем в фуражку, спросил Сеньку сын пономаря церкви Преподобного Сергия Котька Усов.
-Не тычь, не купил, - сплюнув, ответил Сенька, - это Московская Городская гимназия братьев Медведниковых, понял?
-А кто это, братья Медведниковы? - снова спросил Котька.
-Много будешь знать – скоро состаришься.
-Не знаешь, рябой, - презрительно бросил долговязый Ванька Улемов, отец которого служил полицейским надзирателем в Третьей Тверской части и получал до 1200 рублей в год.
- Братья Медведниковы – первые на Москву богачи, и нашу гимназию основали. Что жердь, выкусил?
В ту же секунду мальчишки сцепились, началась французская борьба, столь любимая среди гимназистов, а Мишка стоял в стороне и смотрел во все глаза, как Улемов ловко крутит на шее Сеньки замок из сцепленных пальцев. Вдруг Сенька каблуком ударил Ваньку по ноге, по самой косточке. Тот вскрикнул, расцепил сжатые пальцы и припал на ногу. Сенька тоненько захохотал, Котька возмутился.
-Это нечестно, нарушение правил.
-Сенька сплюнул между зубов, отряхнул шинель и пошел к дверям своего жилища. Вслед ему неслось. – Ну, заячья губа, убью!
В подвале утром мать хлопочет, разжигая чугунную печку. От печки труба в два колена и уходит к отверстию в стене у самого окна на улицу. Стены от жара нагреваются, а в дождь отсыревают, и газеты, которыми отец по-современному оклеил стены, начинают отходить. Один кусок совсем отсырел, пришлось переклеивать. Наклеили новых газет – их со службы принес отец. Мать газеты как-то неправильно поклеила, Мишка пытался читать – отец маленько его выучил – но ничего не получается. Выяснилось, что газеты при наклейке были перевернуты. Мать из деревни – безграмотная.
Мать на этой печке что-то все время варит, жарит, запах стоит тяжелый, а вечерами она тщательно гладит тяжелым утюгом, в который надо подкладывать угли из печки, отцовскую форму – шерстяные брюки черного цвета и черную тужурку. На тужурке у отца очень интересные пуговицы – на них изображены охотничьи рожки и перекрещивающиеся молнии.
Отец стоит рядом и наблюдает, он очень дорожит своей службой.
Отец встает в шесть, тщательно приводит себя в порядок перед высоким зеркалом. С 8-00 до 10-00 утра он разносит корреспонденцию – это слово Мишка заучил наизусть. Отец произносит его с гордостью.
-А потом, Мишка, - говорит он сыну, - мы эту самую корреспонденцию сортируем, не менее двух часов. То есть раскладываем по написанным на конвертах адресам, куда какое письмо предназначено. А на конверты марки наклеены, и не дешевые. Иная в одну, а иная в три копейки. А потом письма идут по губерниям, городам и улицам. И ошибиться при раскладывании не моги. Враз жалованья лишишься.
Жалованье у отца небольшое – 60 рублей в год, а в гимназии год стоит – аж 120 рублей! Это Сенька Рябухин с гордостью говорил.
С 12 часов дня и аж до вечера, у отца «вторая разноска».
-Хороший почтальон, Мишка, в день не менее 15 верст прошагать должен, - говорит отец Мишке.
Фуражка отца с черным верхом и серебряной лентой с загадочными цифрами всегда лежит на отдельной полочке. Собираясь на службу, отец стряхивает с фуражки невидимую пыль. Отец обещает научить Мишку сортировать письма, учит читать по буквам, и Мишка знает: он вырастет и станет почтальоном, как и у отца, и у него тоже будет форменная тужурка и брюки, и главное, фуражка с серебряным гербом, и пусть Сенька тогда не задается.
Пока Мишка часто бегает на Петровку посмотреть на магазины, особенно по вечерам – «Парижский шик» или магазин братьев Альшванг с его огромными окнами, в которых выставлено невиданное платье, белое, все в рюшах. В таких только хозяину дома господину Рябухину и закупаться. Или его сынкам.
Через несколько лет про младшего Рябухина - Сеньку стали разное поговаривать, будто связался то ли с налетчиками с Трубы, то ли с Рогожскими. Мишка его и раньше боялся. А теперь каждый раз как шел через двор – на него нападал лютый страх.
Как-то раз поехали с отцом и матерью в родные места отца – в подмосковную Голицыных – Кузьминки. Сначала ехали по Петровке, потом через площадь с огромным домом, - говорили Театральная – потом по Новой и Старой площади, по Варварской площади, затем долго поднимались в Гончары, а на Таганской площади пересели в линейку, запряженную аж в четыре лошади.
Отец все время объяснял шестилетнему Мишке – как называются улицы, по которым они проезжали, какие почтовые отделения их обслуживают.
-Вот это, сынок, Малоалександровская, а дальше будет Николо-Угрешская, ехать нам от Москвы пятнадцать верст.
А потом и Москва кончилась, и линейка тащилась по пустым полям, проехали деревню Грайвороново, и Мишку уже в сон клонило. Проснулся он, а вокруг деревни, поля. Скоро линейка свернула направо, проехали еще версты две, и показался далекий барский дом, вокруг дороги красиво растут тополя, проехали большие железные ворота, показалась и церковь.
Дедушка – пономарь в здешнем храме Влахернской божией матери.
-Вот наш дом, - указал отец на недалекий от церкви двухэтажный каменный флигель, там я, сынок, и вырос.
Отец про детство никогда не рассказывал.
Потом сидели у дедушки, оказавшимся маленьким белоголовым старичком, за столом, ходили на службу в храм, и Мишку подводили к иконе, - «Влахернская» заступница, - слышал Мишка вокруг. Служил высокий батюшка, совсем не похожий на священника в их приходской церкви Святого Сергия.
-Отец Николай служит, - с уважением говорили мужики, пришедшие на службу из окрестных деревень. Говорили, что к отцу Николаю приходят даже из соседнего Люблина.
После постного обеда пили чай с вареньем, медом, пряниками, и Мишка их съел штук шесть, пока не почувствовал, что больше уже не может.
Дедушка рассказывал что-то о своей жизни, и Мишка запомнил только, что отсюда неподалеку есть двухэтажный флигель, вот такой как их в Крапивенском, только деревянный. Во флигеле этом располагается больничка, и много лет назад, тогда еще мишкиному отцу было, «вот как тебе, внучок, сейчас, не более», в этой больничке, в самом конце мая, умер какой-то художник. Икон не писал, но приехали его тело забирать в Москву господа, а дедушка тогда только-только поступил в здешний Влахернский храм, заказали господа службу. Были они не похожи на здешних господ Голицыных, попроще. Дедушка и имя художника запомнил, необычное – Перов. А отец сказал, что не помнит, наверное, рыбалил весь день на здешнем пруду с кузьминскими мальчишками.
Мишку от разговоров и выпитого с пряниками чая сморило в сон. А затем опять долго-долго ехали обратно, и Мишка то засыпал, то просыпался, и вернулись уже глубоко ночью.
Мишка запомнил эту поездку, как самое яркое событие до войны.
А дедушку он больше не видел.
Мишка не запомнил, как старший брат ушел воевать с германцами, а запомнил один из дней начала зимы шестнадцатого, когда отец принес с почты письмо, адресованное на Петровку, в дом купца Второй гильдии Рябухина на имя Сверчкова Алексея Егорыча – то есть мишкиного отца. На письме стоял штемпель военного ведомства. Отец не посмел распечатать его на почте, а положил в свою тяжелую кожаную сумку, которую носил на широком ремне с пряжкой, и принес домой. А дома он распечатал письмо, и мать упала без сознания прямо у горячей печки. Мальчик от страха выскочил во двор, а там ему показалось, что мелькнул Сенька, он бросился за дровяной сарай и разбил с налету губу. Тонкая алая струйка потекла на подбородок, но когда мальчик тихо вошел в свой подвал, никто на его разбитую губу внимания не обратил.
А потом, к весне, они с отцом остались одни, и отец стал все чаще приходить домой веселенький, тратить свое жалованье на водку. Отцу раньше поручали относить письма, которые приходили по ближним адресам, – в Столешники, в Рахманов, в Богословский, а последнее время он стал забывать заносить письма по адресам, посылал Мишку. Мишка уже прилично знал окрестные переулки, добирался до Трубы и даже до Сретенки.
В самом начале зимы отец послал Мишку к господам наверх отнести поздравительную открытку. К господам на второй этаж ход был отдельный. К крыльцу господскому подходил, робея, поднялся, подошел к нужной двери. Дверь открыла милая барышня в белом переднике, такая смешливая, курносая, с веснушками. У господ служит, это Мишка знал.
-Мальчик, тебе чего?
-Открытка господам, тятенька велели передать.
- А! Ты же сын почтальона, что в подвале живет. Очень хорошо, открытка, говоришь, где же она?
-Вот она, - Мишка, робея, протянул рождественскую открытку на новый, 1917 год с катающимися с гор мальчиками и девочками.
-Тебя, кажется, Мишкой зовут? Давай открытку сюда. Подожди, может, господа тебе гостинца дадут.
Мишка еще больше перепугался, а служанка вскоре вернулась и велела идти с ней к господам. В столовой комнате Мишку поразили три больших окна, обилие света, белая скатерть и кушанья на столе. Он, когда вошел, даже зажмурился от яркого света. А еще больше его удивила большая печь в углу, вся из гладких белых плиток, и на полочке над квадратным отверстием – ярко-синяя ваза. В этой комнате Мишка еще больше натерпелся страху, особенно, когда его расспрашивал господин в белой рубашке и галстуке – муж доброй хозяйки, о котором ребята говорили, что он служит в суде, и это Мишку еще больше пугало. А офицер, кажется, брат хозяйки дал Мишке серебряный рубль за брата.
На Пасху Ариадна Николаевна прислала к ним вниз, в подвал, яблоко и кусок пасхального кулича, а на Троицын день отец послал Мишку к самому хозяину дома, купцу Рябухину, попросить отсрочить плату. Отец собственноручно написал господину Рябухину письмо и адрес проставил, только марку не стал клеить и в конверт убирать тоже не стал – лишние расходы.
Мишка взял письмо, пошел с ним, а по дороге так перепугался, что Сеньку увидит, и забыл, как купца зовут. Мялся – мялся перед крыльцом, который вел к квартире на первом этаже, где купец квартировал со всем свои семейством, а потом глаза зажмурил и дернул веревку, к которой был прикреплен язычок колокольчика. И чуть стречка не дал.
Вышла тетка, полная, в грязном фартуке, обругала сначала, но Мишка стоял и не уходил, письмо-то надо было отдать в самые руки господину Рябухину.
-Давай письмо, - сказала тетка и протянула руку.
-Тятенька сказал, самому, - пробубнил Мишка.
-Что ж, я для тебя, заморыша, Карпа Федорыча звать стану? Ишь что удумал!
-Тятенька сказал, - в руки-с, самому Карпу Федорычу.
-Дарья, - кто-й-то там такой?
-Да ничего-с серьезного, Карп Федорыч, мальчишка почтальонов. Письмо, говорит, принес, к вам, прямо и прется, ну я и не пущаю.
-Пусти его, пусти, - сжалился господин Рябухин, - пущай смотрит, как люди живут.
Мишка, робея, вошел в светлую просторную комнату и первое, что увидел – начищенный до зеркального блеска огромный пятиведерный самовар, в котором он, Мишка, отразился кверху ногами. Самовар стоял посреди стола, покрытого белой с красными петухами скатертью, а на стуле перед столом сидел толстый, в расстегнутой желтой рубашке, торчащей из-под расстегнутой же жилетки, с блюдцем на растопыренных пальцах в правой в руке и кренделем в левой, сам господин Рябухин.
- Ну, чего там у тебя?
- Письмо, - прошептал Мишка и опустил глаза.
-Ну, давай его сюда, чего стоишь, как истукан? Ладно, ладно, я сегодня добрый. Дарья, дай ему калач.
Мишка принял обеими руками подрумяненное и завитое кондитерское чудо в виде широкой дужки замка за две в половиной копейки и стал жевать, закрыв глаза от удовольствия.
Проглотив изрядный кусок сладкого теста, он открыл глаза, и пока господин Рябухин, нацепив на самый нос очки, читал отцовское письмо, разглядывал комнату: чашки из стекла, с красивыми цветами на столе, вазочку с орехами в меду, длинные белые бруски – это пастила, - сообразил Мишка, вкус у нее, говорят, замечательный. Вокруг стола стулья тонкие, с красивыми гнутыми спинками. А вот большой комод, из темного дерева, старый, важный, красивая горка с пирамидками тарелок за толстыми стеклами. В углу комнаты не печка, как у них в подвале, а высокий белый камин, такие только у господ и бывают
Господин Рябухин письмо дочитал и очень осерчал, прогнал Мишку и чуть крендель не отнял, хорошо, что Мишка его почти весь уплел к тому времени.
Со второй половины того же шестнадцатого года Мишка стал служить в бакалейной лавке купца Рябухина. Отец долго и слезно просил хозяина дома взять сынка в одну из лавок. Карп Федорович отнекивался, сердился, но в конце - концов проявил «христианское милосердие», и Мишка стал работать в лавке на Рождественском бульваре. Отца с прежней службы уволили и назначили сторожем при почтовой конторе. Еще и сказали, что берут только за прежнюю беспорочную службу. Отец попивает на пенсию, которую платят за погибшего старшего сына, и сторожит по ночам контору, а днем спит на постели, предварительно выпив дешевого вина или на сорок копеек пива. А то уходит очень далеко, к дяде Пете на Божедомку, тот истопником служит при какой-то больнице.
На службе Мишка должен таскать дрова, носить воду, а еще качать насосом масло в большие бутыли. Идти Мишке недалеко, лавка на бульваре как раз против длинной серой стены монастыря. Работа очень тяжелая, особенно сейчас, зимой. Масло в огромных бочках, и качать его приходится ручным насосом, а зимой масло густеет, Мишка наливает его в ведро, а с него пот льется. Но успевает он все-таки неплохо. Платят редко рубль в месяц. Мишка каждое утро откладывает себе пять копеек на французскую булку, а еще можно на копейку берлинскую пышку съесть, их приготавливают из теста и опускают в кипящее масло, берут по несколько штук сразу. А во время обеда, если он не ходит домой, приказчик дает три копейки: баранки купить или что. Устает Мишка так, что с ног валится, идти домой, в подвал на Петровку, вроде бы близко, но ноги еле волочатся. А дома спит пьяный отец. Мишка наскоро хлебает из бутылки холодных щей и валится на тряпье около давно остывшей печки. Печку он теперь топит сам, рано утром, но ее тепла едва-едва хватает на несколько часов, а к вечеру она уж совсем холодная.
Проходя по Трубной, Мишка видел, как свозят сюда птицу и прочую живность, но времени поглядеть по-настоящему никогда не хватает.
Как-то раз Мишку в лавке задержали, оптовый покупатель много масла брал, пришлось его качать до одурения. Было уже темно, когда его отпустили из лавки, в феврале, даже в самом конце, еще темнеет рано, но одиннадцати еще не было, и Мишка думал, что поспеет, пока дворник не запер ворота. Когда он подошел к подворотне и свернул, - увидел, , что железная решетка, которую дворник Петр на ночь запирал, уже закрыта, и здоровый замок висит. Наверное, дворник решил, что все жильцы уже дома и запер ворота, а сам в дворницкую – и чай пить. Мишка подергал, подергал ворота, они трясутся, а не открываются. Сел Мишка у столба, к которому ворота крепятся, и заплакал. Стало ему холодно, зябко, привалился он к столбу, прижался. А тут вдруг дворник вышел из каморки, которая в подворотне была, проверить, все ли на дворе в порядке. Мишка испугался, вскочил, ну как заругает за то что ворота тряс, но дворник отпер железные ворота и впустил Мишку из жалости. А на следующий день дали Мишке в лавке жалованье за неделю и еще две копейки прибавили за то, что масло для выгодного клиента качал.
На следующий день на улице что-то странное делалось – толпы народа, все возбуждены, куда-то идут, кумачовые флаги несут – тут и гимназисты в своих шинелях, и студенты в синих фуражках, господа прилично одетые и простые рабочие, и даже кухарки. Мишка бегал из лавки на Трубную площадь – смотреть на огромную толпу.
Но потом все снова пошло как прежде, только стали на улицах озоровать чаще, об этом шептались в лавке: то один дом ограбят, то другой, у приличного господина в самом конце марта шубу енотовую сняли, и не нашли. Прежде сыскное отделение обязательно бы розыск учинило и нашло грабителей, а тут непонятно стало: есть сыскная, нет ее. На Трубе совсем темные личности стали появляться, говорили, выпустили из тюрем почему-то. Прошел слух, что Колька Вареный объявился, которого на каторгу три года назад отправили.
А в самом конце октября на работу страшно стало ходить, где-то все время ухало - говорили, что у Кремля стреляют. На улицах стали попадаться мальчишки в картузах с прикрепленными к ним красными бантами, в некоторых окнах вместо стекол торчали полосатые матрасы.
В начале декабря отец как-то ночью пьяный возвращался с Божедомки, упал в сугроб и замерз насмерть. Принесли его под утро уже без дыхания. Через день после похорон отца, на которых и был-то только дядя Петя да его глухонемой сын, Мишка рано утром отправился на Рождественку, качать проклятое масло и заливать его в бутыли. Подошел к лавке, а на дверях огромный железный замок. Постучал, постучал – никто не открыл, а Мишке жалованья полагалось еще двадцать копеек. Постучал в окна – тоже глухо.
Вернулся к себе в подвал, а дров нет, и харч кончился.
Поздним вечером, дрожа от холода, накинув свое куцое пальтецо, собрался на квартиру к своему хозяину просит заплатить двадцать копеек.. Когда вышел из подвала, увидел, что железные ворота открыты, в каморке сторожа свет горит. Вскоре Мишка стучался в дверь на первом этаже. Стучался долго, настойчиво. Но дверь была наглухо заперта. Может господа чего-нибудь дадут? - подумал Мишка, вспомнил, как носил им год назад поздравительную открытку и ему серебряный рубль дали, и пошел к другому входу, поднялся и постучал в большую крашеную дверь. За дверью было тихо. Мишка толкнул дверь, и вдруг она открылась. От страха у Мишки сердце прыгнуло вниз, постоял – все по-прежнему тихо, никого. Осторожно, на цыпочках, вошел в прихожую, тишина такая - аж жутко. Опять постоял, тихонько пошел в ту комнату, где его расспрашивали господа. Вошел – темно и никого. Мишке стало страшно. В темноте только стекла поблескивают, да позванивают тарелки. Сделал еще шаг по чему-то мягкому. Вспомнил, у господ в комнатах на полу ковры, дорогущие, и вдруг споткнулся. Чуть не упал. На полу, поблескивая в свете тусклой луны, белело широкое лезвие ножа. Мишка, как завороженный, смотрел на этот нож, такие, он знал, у налетчиков, и вдруг услышал шаги, они доносились с лестницы. Налетчики! Зарежут и пикнуть не успеешь. А если господа! Сейчас поймают, в полицию сдадут, там бить будут. От страха он онемел, а шаги все ближе. Мишка, как зверь, нырнул в какое-то темное отверстие чего-то белевшего в углу, отверстие маленькое, но он каким-то образом пролез, сжался, затаился.
Вошли. Мишка сжал руки в кулачки и приложил к губам, словно закричать боялся.
- Ну, где ты его уронил? – произнес кто-то хрипло.
-Сейчас, дай огня, не видно ни черта, - сказал второй. Голос его показался Мишке знакомым.
-Дурак! Ты им дворника порешил, он теперь меченый, а ты терять. По нему и найдут, кореша твои докажут.
-Где-то здесь должен быть, из кармана упал.
Где же он слышал этот словно сломанный голос?
Кто-то чиркнул спичкой, выругался, чиркнул еще, слабо осветилась часть комнаты, Мишка совсем застыл, ему было видно, как двое стали искать, приближаясь к мишкиному укрытию.
-Надо было бы дворника спрятать–то, - сказал хриплый голос, - а то найдут, сыскная заметет.
-Какая сыскная! В Питере заваруха была, не слышал что ли?
-А что, теперь и сыскарей не будет?
-Черт его знает.
Смотри, - сгорим.
- Нет никого вокруг, прокурор еще в июле в Питер уехал, а хозяйка на прошлой неделе в Саратов, другие жильцы еще раньше, ни на кого не нарвемся.
Ну вот же он слышал этот голос, раньше слышал!
- Настька твоя и донесет.
-Чего ты мелешь? Настька – девка надежная. На золотишко навела? Навела!
-Настька! Настька - твоя полюбовница. А вот найдут дворника, - начнут допытываться, и сдаст.
-Не трепись. Некому, говорю, же допытываться, заваруха в Питере.
-Заваруха заварухой, а сыск сыском. Не равняй. Ну что, нашел?
-Есть! – воскликнул тонкий противный голос, - вот он, на ковре лежал. Потому и не звякнул.
-Не звякнул! Смотри, сгорим. Навару на грош, а дело-то мокрое. А это еще что?
-Чего там?
-Коробка какая-то на камине, не обратили внимание. Ну-ка, - снова чиркнула спичка.
-Дай-ка. Ишь, тяжелая!
Мишка уже не дышал, ему казалось, что этот ужас никогда не кончится. Он стал впадать от усталости и страха в забытье, но ясно слышал доносившиеся слова.
- Открывай.
-Подожди, тут замок, махонький такой.
-Ломай. Давай скорее. Перо нашли, навар взяли - сматывать надо. Ну?
-Тут на цепочке вроде ключ.
-Баловство одно. Ломай.
-Не, щас мы культурненько – раз, вот и все.
-Ну, чего там?
-А черт его знает. Фигурки какие-то.
-Какие? Дай поглядеть.
-Господские игрушки, и чего так прятали?
- Может, из золота или серебра? Дай-ка на зуб. Металл, чисто свинец, или олово. Не золото. Ну-ка, посвети еще. Не, не золото и не серебро. Брось эту коробку.
-А я б забрал, на рынке загнать можно.
-Вот на ней и погорим. Брось, - говорю. Лучше думай, чего с Настькой делать?
-А что с Настькой?
А заложит Настька твоя, как пить дать. Дворника найдут и сдаст. Порешить ее надо.
-Чего?
-Того, завезешь за город, - и поминай, как звали. Где она сейчас?
-У тетки.
-Тетка где живет?
-Где-то на Плющихе.
-Вот завтра же и отправляйся на Плющиху.
-Я?!
-А то кто ж?
-Да у нас любовь.
-Продаст тебя твоя любовь, с потрохами. Наводчице немного дадут, а как про дворника узнает – скурвится. А ты себе еще таких как Настька дюжину найдешь. Вот этим самым пером и порешишь.
Дальше Мишка не понял, что произошло, раздался какой-то шум, возня, кто-то охнул, что-то громко упало, и наступила полная тишина, звенящая, жуткая.
Мишка сидел, скорчившись, плечи и ноги затекли, ломило спину. Он подождал еще около часа и стал осторожно вылезать, ударился головой о верхнюю каменную рамку камина. Вылез и огляделся. За окнами начинало светать. Болела голова. Сильно ударился! Мишка, пошатываясь, сделал шаг и обо что-то споткнулся. Наклонился – и застыл в ужасе: перед ним лежал, странно подогнув одну ногу под себя, человек в чем-то черном, голова его завалилась набок. Мишка разом забыл о боли, бросился из комнаты, кубарем скатился с лестницы и влетел к себе в каморку. Перевел дух. Волнение было столь сильным, что он, не раздеваясь, упал на тряпье в углу, служившее ему постелью, и заснул.
Проснулся, когда серенький рассвет смотрел в высокое окошко.
-Эй, – раздался с улицы крик, - дворника убили!
Мишка бросился к окошку, выглянул – увидел заваленный снегом двор и каких-то людей.
-Жильцов надоть поспрошать! - кричал кто-то во дворе. По направлению к их подвалу шло несколько человек, другие направились к крыльцу.
-Открывай, - кричали снаружи. Мишка отпер тяжелую железную дверь и впустил каких-то людей.
-Да это почтальонов сын, что замерз третьего дня, – сказал кто-то. – Ишь, бедность-то какая, - сказала старуха в черном тряпье, вся закутанная в платок, - мальчонка-то совсем один.
- Скажи, малец, не слышал ли ты чего ночью? – спросил молодой парень с винтовкой в руках, в картузе и сапогах, он все на руки дул, а руки красные были от мороза.
Мишка со страхом смотрел на незнакомых людей.
-Брось, Баулин, - сказал другой, в пальто и калошах, - видишь, малец один, голоден, его бы накормить надо. Слышь, парень, у тебя хлеб-то есть?
-Нет, - покачал головой Мишка.
-Держи, - тот, который был в пальто и калошах, протянул Мишке кусок серого, прочного, как камень, хлеба. Мишка сразу стал его грызть, хлеб поддавался с трудом.
-Да не мог он ничего слышать, у него отец помер, спал, небось, оставьте мальца, - сказал кто-то еще.
-Нельзя его так оставлять, - сказал тот, что был в калошах. – Слышь, парень у тебя кто из родственников есть?
-Дядька есть, - вспомнил Мишка. – Петей зовут.
-И где ж он, твой дядька-то?
-А в истопниках, на Божедомке, в больнице какой-то.
-В истопниках, говоришь, вот тебе к дядьке и надо, а то здесь пропадешь. Давай, собирайся. Баулин, сведи его к дядьке на Божедомку. Там больницу спросишь. И смотри, чтобы все как полагается.
В подвал спустился еще один человек – в картузе с усами.
-Василь Кузьмич, - сказал он, обратившись к человеку в пальто и калошах, - сейчас еще одного нашли, наверху лежит, в господской фатере, ножом его.
-Опознали.
- Колька Вареный, налетчик с Трубы, видать, напарник его или еще кто того, ножом-то.
Вошел еще один, в шинели и сапогах, - дочку дворника тетка привела, господь упас, у тетки ночевала.
Тот, что был в картузе и усах, посмотрел на вошедшего.
-Может, и господь, а может, еще кто.
Мишка продолжал грызть хлеб.
-Ладно, - сказал человек в картузе, - пошли наверх, посмотрим. А ты, Баулин, как я сказал, мальца доставь на Божедомку, а потом к нам. Мы потом на Рождественку, в Совет.
Люди вышли, парень с винтовкой еще раз оглядел подвал, покачал головой.
-Да тебе с собой и взять-то нечего, - сказал он, ну ладно, пошли.
Мишка пошел за ним, продолжая жевать каменный кусок серого хлеба.
Когда они вышли, ему бросилась в глаза совсем маленькая, худенькая испуганная девочка, завернутая в какой-то платок. У ног девочки лежал небольшой мешок, она дрожала и хлюпала носом. Это была дочка дворника Ниночка, на два года младше него, Мишки. Рядом с Ниночкой стояла хмурая худая женщина в черном пальто с корзинкой в руке, она смотрела, как солдат в шинели и серой папахе укладывал какой-то сундук на розвальни, лошадь переминалась с ноги на ногу.
-Дяденька, - сказал Мишка и перестал жевать, - я знаю, кто дворника убил, и того, который наверху.
-Знаешь? - удивился парень, - и кто?
-Сенька Рябухин, сын хозяина нашего, Карпа Федорыча.
-Откуда знаешь?
Мишка замолчал.
-Так чего ж ты замолчал, малец, ты это слышал, а может того, видел?
-Слышал, - прошептал Мишка.
XVIII
Они шли с Баулиным долго, Баулин все расспрашивал редких прохожих, наконец, один сказал, где расположена больница. Улицы были полны снега, и никто его не убирал, вышли на мрачную пустую улицу, пошли вдоль железной ограды, слева стояло какое-то трехэтажное фабричное здание, справа – ворота с двумя львами, смотревшими друг на друга.
-Кажется, сюда, ишь ты, как живые, - Баулин свернул в ворота со львами. За железной оградой, слева, стоял трехэтажный каменный дом, грязно-желтого цвета, он-то и оказался больницей, при которой служил в истопниках дядя Петр. Высокое каменное крыльцо под железным навесом. Мишка совсем заробел, дом был господский. Каморка истопника располагалась под лестницей, окна выходили в пустой занесенный снегом сад с черными кривыми стволами лип и кленов.
У дядьки оказался глухонемой сын, бледненький, худой с тонкой шеей, обмотанной платком. Он сидел у печки, смотрел на огонь и улыбался, изредка открывал рот и произносил странные непонятные звуки, словно они из самого горла доносились. Дядька кивал головой и приносил сыну то железную чашку кипятка, то кусок серого хлеба. Мишка сначала не мог понять, как дядька сына понимает, но дядя Петр пояснил, что он по губам сына читает слова. Мишка попробовал и вроде тоже стал понимать.
Обжился Мишка у дядьки, стал помогать топить, но дров с каждым днем все меньше было, снова мучил ежеминутный голод. А в конце зимы Мишка сбегал к себе на Петровку. Ключ от подвала он сохранил, повесил на веревку, на шее, рядом с крестом. А когда свернул в знакомую подворотню, из подвала навстречу ему попался тот самый солдат, что помогал дворникову дочку перевозить. Солдат сказал Мишке, что в подвале теперь он будет жить и чтобы Мишка не смел сюда нос совать, а то он ему нос отрежет. И тут же достал и навесил новый замок.
В середине марта глухонемой Мотя слег и уже не вставал, был он горячий, все время просил своим странным языком пить. Из больницы пришел доктор и сказал, что у Моти тиф. Прожил Мотя еще неделю. Похоронили его на кладбище, неподалеку. Затем слег и сам дядя Петя, но звать доктора было некому. Мишка подносил ему кружку с кипятком, жег последние дрова, от голода кружилась голова. В каморку заглянул сторож, чтобы выяснить, почему истопник не исполняет своих обязанностей, увидел дядю Петю и вызвал доктора. Тот пришел, покачал головой, велел сторожу накормить Мишку хоть чем-нибудь. Через два дня тело дяди Пети вынесли на серой больничной простыне. Похоронили его на том же кладбище.
В каморку уже никто не заглядывал. Мишка решил пойти куда-нибудь и стянуть хотя бы кусок хлеба. Воровать он не умел и не хотел, но живот просто прирос к ребрам. По Божедомке он добрался до Мещанской, а оттуда до Сухаревки. Слышал от дяди Пети, что на Сухаревке торг, а значит там можно попробовать что-то стянуть. Долго ходил между рядов и покупателей, никак не мог решиться. Наконец, увидел – идет человек в пальто, в кепке с ушами, в калошах – подходит к торговке и покупает у нее мерзлую картошку, а керенки – целую пачку – сует в карман пальто и идет дальше, меж рядами. Наверное, что-то еще купить хочет. Мишка пристроился сзади и осторожно стал тянуть руку к карману. Почти добрался, тут – раз! Этот человек вдруг схватил его за руку и тут же за ухо. Мишка взвыл, и вдруг услышал.
-Да это никак тот самый парень, что в подвале голодный сидел. Ты что ли?
Мишка увидел, что это тот самый, в пальто и калошах, который хлеба дал.
-Ты же, вроде, к дядьке определился, Баулин тебя туда свести должен был.
-Помер дядька-то, - сказал Мишка. Тот покачал головой
- Этак ты, парень, совсем пропадешь, пойдем со мной.
Звали его Сергей Петрович, до революции он работал на Трехгорной мануфактуре, а потом записался в Красную гвардию. В тот же день Сергей Петрович отвел Мишку к себе на Пресню, а потом пошел куда-то в своем пальто и калошах, вернулся, взял Мишку и привел в одноэтажный деревянный барак за Девичьим полем, где располагался детский дом.
Перловка, селедка, пару перышек лука, морковный чай, как лакомство твердый окаменелый пряник, ни молока, ни масла, печка-буржуйка, как у них была в подвале, возле круглого железного бока которой сидят детдомовцы по вечерам и смотрят на огненный периметр железной дверцы. Спали на одной кровати по пять – шесть человек, чтобы согреться. Так прошел первый год в приютской школе. Со следующего, девятнадцатого, стали давать обед из двух блюд.
Вскоре приют стал школой-коммуной, появились дежурные, которые должны были отвечать за порядок в бараках и на кухне, за чистоту, создали агро-цветоводческую бригаду, выращивали картофель, лук, чеснок, даже высаживали цветы.
После подъема дежурные должны убирать помещение – метут, моют. Мишка споро справляется с тряпкой и щеткой, может и тесто замесить, хлеб выпекают сами. Продукты выдаются со склада, он тут же, под амбарным замком – а то бы враз разворовали. Чуть свободное время - ищут, где бы раздобыть съестное, животы вечно сводит, аж до тошноты. По ночам снятся булки и кренделя. Детдомовцы варят рыбьи головы, крадут поленья с дровяных складов у Девичьего поля, один бывший солдат там себе завел кроватную мастерскую, железные кровати держит в амбаре. Так мальчишки один раз две кровати унесли, тащили их до Зубовской и там продали. Порой и пшеном разживутся, это уже пиршество.
Лучше всех умеет раздобыть такое лакомство новый Мишкин приятель – Пашка Румянцев. Пашка родом с Юга, кажется с Ростова. Жил он там у тетки, воровал яблоки по окрестным садам, в реке купался.
- У нас река – во! Дон называется, это тебе не ваша речка, которую переплыть - раз плюнуть – так Пашка отзывается о Москве-реке. У нас там лиманы, такие заводи шикарные. Мишка тогда даже не мог и предположить, что в далеком пока от него сорок втором, летом, будет скрываться в этих лиманах, чтобы переправиться на левый берег Дона.
Надоели Пашке теткины харчи, был такой человек, что не любит засиживаться, и вот на крыше, кажется, воинского эшелона приехал в столицу. Попал Пашка к ним в самом начале сентября, лето он среди беспризорников провел. От них и о приюте прослышал. Вот и пристроился на холодное время. Все-таки харч погуще. К этому времени магазины открылись, появились снова богатые.
Как-то вечером, сидя на крыльце приюта и глядя вдаль, на горевшие купола Новодевичьего, Мишка рассказал Пашке про то, что с ним случилось зимой восемнадцатого, как он пошел просить хоть какой-нибудь корки хлеба, оказался в пустой квартире и услышал шаги. Он рассказал, как прятался от грабителей в камине, - это он позже сообразил - как они коробку какую-то нашли, но потом чего-то не поделили и один порешил пером другого, как Мишка страшно испугался, помчался в свой подвал, а потом пришла Красная гвардия, и его отправили к дядьке.
-Так что в ней было, в коробке-то? – спросил Пашка.
-А барские игрушки, - сказал Мишка.
Мишка тогда все косился на лежавшее тело, думал – Сенька Заячья губа, но сказали, что это налетчик с Трубной, а порешил его Сенька. Мишку вывели на кухню, пока с телом возились, а потом снова привели в эту комнату, где уже не было тела. Баулин вертел в руке коробку, которую снял с высокого буфета.
-Ишь ты, - сказал, - замочек на цепке, ловко.
У стола сидел человек в расстегнутом пальто и что-то писал.
- Так что ж ты видел, парень? - спросил пожилой мужчина с наганом за поясом.
Мишка рассказал, что пришел к господам просить чего-нибудь поесть.
-Аркадий Кирилыч, записал? – пожилой повернулся к пишущему.
-Да записал вроде, - тот посмотрел в свои записи.
-Ишь ты, совсем оголодал малец, - сказал Баулин, продолжая вертеть коробку.
Мишка подробно описал, как услышал голоса, спрятался вот сюда – показал на камин, –сам подивился теперь, как пролез.
-И что ты видел?
-Да видел-то я, дяденька, немного, а вот слышать – слышал.
-И что же ты слышал, парень? - спросил снова тот, с наганом.
-А как они, хриплый-то с заячьей губой, про дворника толковали, про господ здешних, про Настьку – это прислуга господская.
-Постой, постой, - сказал пожилой, - давай по порядку, значит так – что они про дворника говорили?
Мишка рассказал все, что запомнил, даже постарался точно разговор воспроизвести.
Те переглянулись. – Точно запомнил? Так и сказал – ты дворника порешил? – спросил пожилой.
-Точно, хриплый, ты, говорит, Заячья губа, дворника ножиком порезал, а теперь етот ножик-то потерял.
-Нож потерял?
-Точно, вот тут лежал, – Мишка показал, где он увидел нож и об него споткнулся, - я еще об него споткнулся впотьмах-то.
- Аркадий Кирилыч, все верно записал? Смотри, в розыскном не дураки сидят. Требуют протокол вести, как полагается. – Он снова повернулся к Мишке, - Везучий ты, парень, что они тебя не заметили. Значит, они сперва дворника убили, чтобы в дом проникнуть или потому что свидетелем был, потом ограбили Плещинских, а затем за ножом вернулись.
- Ишь ты, наглецы! – воскликнул Баулин, ковыряясь ключиком в маленьком блестящем замке.
Мишку даже передернуло от представления о том, что могло бы с ним быть, если б его увидели.
-А что ты все, парень, говоришь Заячья губа? – спросил пожилой.
-Так он это, точно, Сенька Заячья губа, у него небольшой шрам на губе, от драки остался, я по голосу узнал, я его голос хорошо знаю. Противный он у него такой, особенно, когда в нос говорит.
-Вот как, - повернулся пожилой к Баулину, - если парень не путает, Вареного, выходит, Семен Рябухин завалил? Личность в здешних местах известная. Не поделили, видать, чего. Только ищи теперь ветра в поле. Ты, парень, чего-то про Настьку говорил? Ну-ка, повтори.
Мишка закрыл глаза и постарался вспомнить все, что двое говорили про господскую служанку.
-Не врешь? Так и сказал: порешить ее надо?
-Точно, хриплый так и сказал, ты, говорит, Рябухин давай к ней на Плющиху и кончай ее.
-Почему на Плющиху? Ты что, слышал?
-А то! Где, - хриплый спрашивает, - живет твоя Настька? А Заячья губа отвечает: на Плющихе у тетки сейчас обретается.
Пожилой быстро обернулся к двери: Казаков! Быстро в штаб, скажешь, что на Плющихе живет бывшая прислуга господ Плещинских, у тетки живет, пусть ищут. Ей опасность угрожает, она нам еще про это дело может рассказать.
-А чего говорить-то, - лениво откликнулся парень в черной кубанке с винтовкой, крутивший цыгарку, - дело обычное, чего всполошились. Вор вора порешил, ну порешил и порешил. А дворники, известное дело, первые доносчики были, а тут крутись из-за дворника да барской прислуги.
-Не трепись, - бросил пожилой, - дворник был уже не просто дворник, а можно назвать гражданин, и его бандит убил, а теперь он, стало быть, еще и горничной угрожает, может ее жизни лишить. Стало быть, мы должны этого бандита найти и наказать, по всей строгости нашего времени.
- Девка-то, видать, наводчица, - сплюнул парень в кубанке, - одна шайка, возись теперь из-за них, - но встал, сунул цыгарку за ухо, закинул винтовку за спину и вышел.
Когда он, ушел, пожилой обратился к Баулину, который наконец справился своими большими корявыми пальцами с крохотным ключиком и открыл коробку.
-Ну что там? Давай сюда.
В коробке под зеленой тканью оказались какие-то углубления, и в них лежали тяжелые фигурки. Одни были белого цвета, другие – черного. Баулин вытащил одну, белую фигуру, это был солдат в головном уборе в виде перевернутого ведерка, такого, как у преображенцев при парадной форме, их на открытках изображали. Была пара всадников в таких же ведерках, с пышными перьями. Кони как живые. Одна белая фигурка была выше других – в чудной шляпе, с усами. Очень искусно было сделано. В остальных углублениях лежали остальные фигурки.
-Ладно, - сказал пожилой, - снеси коробку в штаб, там разберутся, а потом сюда и мальца этого к дядьке на Божедомку доставишь А тебя, парень, может, еще позовем, в этом деле разобраться. А пока поживешь у своего дядьки.
-И что стало с игрушками этими? – спросил Пашка.
-А леший его знает? – ответил Мишка, - Баулин с ними куда-то ушел, а когда вернулся, отвел меня к дядьке на Божедомку.
В школу пришел новый преподаватель рисования и черчения – Борис Петрович, похожий на Дон-Кихота, высокий, худой, с эспаньолкой и небольшими усами. Ходил он по-старомодному: в тройке, на столе у него царил идеальный порядок: остро отточенные карандаши, линейка, перья, готовальня – все имело свои места. Сначала над ним посмеивались, пытались пошутить, но скоро увлеклись его предметом. Борис Петрович стал учить ребят рисовать и чертить, правильно держать в руках карандаш, пользоваться циркулем, линейкой. Так как требовалось больше практической работы, такая установка тогда была, – Борис Петрович давал задания расчертить план здания, высчитать объем класса для лучшего его освещения, а Мишка стал его любимчиком. Чертить у него получалось здорово. Стал он этому занятию посвящать все время, Борис Петрович давал ему задания все сложнее и сложнее. Мишка справлялся.
А еще через год привели к ним новенькую – худенькую, светленькую девочку с косичками. Было на ней застиранное синенькое платьице. Худющая была. Мишка как взглянул, так и признал в ней дочку зарезанного дворника – Ниночку.
Оказалось, после смерти отца приютила ее на время тетка. А потом и тетка от тифа умерла. Попала Нина на улицу, чекисты ее забрали и привели в приют голодную, всего пугающуюся, она так вся и дрожала. Вскоре она к ним привыкла, перестала дичиться, только Пашка иногда дергал ее за косички, строил рожи и предлагал поехать с ним в Ростов. А Мишка с Ниной подружился.
Когда в двадцать втором на берегу Москва-реки, там, где раньше жгли замоскворецкий мусор, стали возводить деревянные сооружения всероссийской выставки, они втроем бегали смотреть, как быстро росли невиданные павильоны, удивлялись тому, как много рабочих трудилось на берегу, иногда их пускали к полевым кухням, где готовили пищу. Визжали пилы, стучали молотки, повсюду возвышались огромные кубы брусьев и досок, над стройкой шел непрерывный гул. Когда по вечерам уходили со стройки, там уже зажигались костры – работа не прекращалась и ночью. Мишка пытался на найденном куске какого-то картона начертить карандашом одну из построек. Принес Борису Петровичу. Тому очень понравилось. Борис Петрович рассказал им про эту Первую Всероссийскую кустарно-промышленную выставку. В начале двадцать третьего выставку открыли. Они, конечно, бегали смотреть невиданные ранее механизмы, машины, какие-то приспособления. И снова Борис Петрович разъяснял непонятное. А верный себе, Пашка сумел пробраться на один из кинопросмотров.
Году к двадцать третьему-двадцать четвертому стала Ниночка красивой и милой девочкой. Пашка стал приносить для нее то красное яблоко, то твердый, как камень, бублик. Однажды он признался Мишке, что влюблен в Нинку и хочет на ней жениться, когда они закончат школу. Мишка ему сказал, что она и ему, Мишке, очень нравится, и пусть она выбирает. А пока они стали втроем ходить в кинотеатр «Художественный» или в «Колизей», Пашка там все ходы и выходы знал.
Прошло еще два года, и Нина стала совсем симпатичной девушкой, мечтала поступить в институт, выучиться на педагога.
Мишка с Пашкой тоже все чаще задумывались, куда пойти после коммуны.
Через год Пашка стал все чаще исчезать, то на день, а то и на два.
-Работу нашел, - говорил он, - лучше не надо.
У него завелись деньги, пару раз он приглашал Нину в чайную на Трубной. Она не отказывалась. Мишке это было неприятно, но у него таких денег еще не водилось, но вдруг Пашка исчез.
И вот Мишка и Ниночка закончили школу-коммуну. Мишка, а к этому времени уже Михаил, нашел свою первую работу – разнорабочим в строительном тресте, собирался поступить на рабфак, а жить продолжал в школе-коммуне, помогал кое-что по хозяйству: дров нарубить, печку истопить, воду привезти.
Как-то зимой встретил Пашку на Страстном - в пальто с воротником, в кепке с меховыми наушниками, на ногах валенки кожей подбиты, из-под кепки выбивается непокорный русый чуб, как прежде.
Поговорили – Пашка куда-то спешил, но успел похвастаться, что вот-вот возьмут на хорошую работу, отсюда недалеко, но на какую, - не сказал. А о прежней умолчал.
Ниночка стала учиться на рабфаке – готовилась в педагогический вуз. Работать она устроилась в машбюро при Наркомтяжпроме. Наркомат выделил ей комнатку на Петровке, недалеко от места ее службы. Они решили жить вместе. Расписываться тогда было не обязательно, и Михаил просто перевез свой нехитрый скарб на улицу, где когда-то жил. Через несколько дней, выбрав свободную минутку, он пошел по прежним, таким знакомым местам, свернул в подворотню и вышел к своему двухэтажному дому, около которого не был уже сколько лет. Дом показался теперь Мишке маленьким и съежившимся. На двери их подвала висел новенький замок.
По двору прошел незнакомый человек с поленом под мышкой, остановился, посмотрел на Михаила, ничего не сказал и направился к подъезду, который вел когда-то к Плещинским.
-Постойте, - крикнул ему Михаил. Тот становился. Михаил подошел к нему.
-Чего тебе? - недовольно буркнул мужчина.
-Вы здесь живете?
-Здесь, а что?
-А не знаете, Плещинские, что жили здесь прежде, они где теперь?
-А тебе на что?
Михаил оглядел флигель, как будто видел его в первый раз, - я здесь, в этом доме жил прежде, в подвале.
-В подвале Тихон Кузьмич живет, с семейством, шорником работает.
-Там когда-то солдат жил.
-Солдата я уже не застал. Я сам-то сюда в прошлом годе переехал, комнату дали. А кто это, Плещинские?
-Помощник прокурора здесь до революции жил, с семейством.
-Никого здесь уже давно нет, господа кто куда подались, сказывали, барыня за границу, а братьев ее кого поубивало на войне, кто сбежал. Так вот. Нет тут никаких Плещинских.
- А купец? – спросил Михаил и поглядел себе под ноги.
-Который?
-Бывший хозяин.
-Сказывали, помер, в Киеве, в гражданскую. Сынок его приезжал вот, но он теперь честный советский служащий, где-то в плановом отделе служит, - с уважением сказал мужчина.
-Сынок?! Какой, младший?
-Да нет, - пожал плечами мужчина, - говорили наоборот, старший.
-А младший где?
-А я почем знаю? Вот тут, на первом этаже, Дарья Ивановна живет, она может, и тебя помнит, ежели взаправду тут жил прежде, – он еще раз посмотрел на Михаила, покачал головой и скрылся в подъезде. Дарья Ивановна это, наверное, та, которая служила когда-то гувернеркой у Плещинских? – решил Михаил, - такая невзрачная девушка была.
Он пошел к крыльцу, где прежде жил со своей семьей Рябухин. Вместо колокольчика теперь был врезан звонок. «Петровой Д. И. Звонить два раза и еще раз». Нажал несколько раз кнопку. За дверью кто-то завозился.
-Кого вам? – раздался женский голос.
-Дарья Ивановна?
-Я? А вы кто?
-Дарья Ивановна, это Миша Сверчков, помните, сын почтальона, что жил в подвале.
Она открыла и долго ахала и охала. Михаил осторожно стал расспрашивать, что случилось после гибели дворника и убийства в квартире Плещинских. Она рассказала то, что знали все: что навела на квартиру Настька-прислужница.
-Это все она, Настька-змея, - сказала Дарья Ивановна. Михаил снова слышал страшные разговоры тогда ночью.
-А ее не убили? – спросил он.
- Кого, Настьку-то? Да нет, никто ее не убивал, хотя поговаривали, что Сенька-гад мог. Но он исчез где-то, а она уехала потом из Москвы. Судить ее надо было, змею подколодную, но происхождение спасло. Из деревни она.
-А Сенька исчез?
Она посмотрела на Мишу, - Говорю же, исчез, тогда это запросто было. Да и не искал его никто, ну убили и убили. Мало ли тогда народу поубивали. А хозяйка как вернулась – сама не своя была, выжить бы, кого уж тут искать.
Но Михаил хотел довести дело до конца. Нужно было во что бы то ни было узнать: поймали ли Семена Рябухина, только это знание могло помочь покончить с прошлым раз и навсегда. Михаил пошел в ближайшее отделение милиции. В кабинете его внимательно выслушали, но сказали, что дела давнишние, кто на гражданской погиб, кто сейчас на действительной службе, из первого отряда красногвардейцев – никого не найдешь. А грабежи да убийства тогда каждую ночь случались. Потом все-таки милиционер полез в высокий шкаф и достал с верхней полки толстую книгу, долго рылся в ней, водил пальцем по разлинованным страницам и, наконец, воскликнул. – Да, точно, вот, зарегистрировано 21 февраля 1918 года убийство в Крапивенском переулке. Убитые – дворник Дроздов Петр Фаддеич и Николай Костромин, кличка Вареный. Обнаружил гражданин Утюгов. Л. И. Проведено дознание. Подозреваемый Рябухин Семен Карпович, со слов Сверчкова М. А.
-Так это я, - воскликнул Михаил, - можно посмотреть?
-Смотри, - милиционер подвинул к Михаилу книгу, на раскрытой странице тот увидел записи дежурного уголовного розыска. Милиционер снова придвинул книгу к себе.
-Посмотрел? Читаю дальше. Принятые меры к задержанию подозреваемого результата не дали, Рябухин С. К скрылся. Дело производством закрыто.
Как-то в конце лета Михаил повстречал на улице своего бывшего преподавателя Бориса Петровича. Узнав, что Мишка чернорабочий при тресте, тот покачал головой
- Нехорошо, молодой человек, вам бы надо найти работу получше, вот вам мой адресок, зайдите недельки через две, как свободная минутка выпадет, что-нибудь придумаем.
Михаил, честно говоря, ничего плохого в своей работе не видел – на хлеб хватает, пару раз сходили с Ниночкой в Арс. По старой памяти, но уже не через лазейки. В «Художественный» на «Броненосца Потемкина» ходили.
-Да, - сказал Борис Петрович, - я слышал, вы с Ниночкой Дроздовой так сказать, поддерживаете теплые отношения?
Михаил кивнул.
-А она как устроилась?
-В машбюро при Наркомтяжпроме. Вот собирается в вуз, в педагогический.
- Ну что ж, это очень даже хорошо. Вот и Паша Румянцев – он, ведь, вашим ближайшим другом был, - устроен, работает, кажется в Первом Государственном Издательстве. А Ниночке от меня передавайте самые наилучшие пожелания.
Михаил, честно говоря, с Пашкой нечасто виделись, вот зимой встретились, перекинулись парой слов, - и все. Сам Пашка не появлялся, а искать его Михаил и не думал: он был счастлив с Ниночкой. На следующий день он сообщил Ниночке про разговор с Борисом Петровичем. Она посоветовала обязательно к нему пойти.
Через две недели Михаил пошел по адресу, который ему дал Борис Петрович. Жил бывший преподаватель в Малом Левшинском.
-Вы ведь, Михаил, неплохо чертили, не так ли? Вот вам еще один адресок, отправляйтесь прямо завтра, это архитектурная мастерская у Каменного моста. Желаю успехов!
На следующий день Михаил отправился по данному адресу. К набережной у Каменного моста он вышел с Ленивки. Слева от улицы Михаил увидел длинный дом с колоннами, одноэтажный, с надстройкой по центру, чем-то похожий на их флигель. Михаил спросил, здесь ли строительное управление и показал имя человека, которого ему надо было найти. Ему подтвердили, что этот человек работает именно тут, в этом доме. Михаил вошел в здание, прошел по длинному коридору, нашел нужную табличку и вошел.
Перед ним было большое помещение, в котором стояло несколько широких столов, на которых лежали большие листы бумаги, самые разные чертежные инструменты: открытые готовальни, линейки, наточенные карандаши. Рядом со столами стояли мольберты, на которых были прикрепленные канцелярскими кнопками плотные листы чертежей.
Михаил подошел к человеку, склонившемуся над столом. Посмотрел на чертеж. «Дом Советов» было крупно написано на чертеже.
Перед человеком лежал маленький значок – значок был круглый, верхняя его часть была выполнена в виде подшипника, нижняя - алое полотнище знамени. Человек быстрыми штрихами перерисовывал значок, значительно увеличивая его в масштабе.
-Видишь, - он оторвался от чертежа, - кинотеатр будет в виде этого значка – называется «Ударник».
В это время в помещение вошла группа людей, впереди энергично шел высокий, худой и очень загорелый человек с выразительным лицом: крупные губы, черные, немного раскосые глаза, длинный тонкий нос, скуластое узкое лицо, пышные вьющиеся волосы зачесаны назад. Одет он был в костюм с галстуком.
- Ну что, обратился он, войдя, к одному из склонившихся над чертежом, - как продвигается работа?
Человек оторвался от чертежа.
- Вот, Борис Михайлович, посмотрите.
Человек взял чертеж, стал рассматривать, взял карандаш, что-то подправил, обернулся к одному из пришедших с ним, показал чертеж и тут заметил Михаила.
-Вы к кому, молодой человек?
Михаил протянул письмо от Бориса Петровича.
-А! Тезка рекомендует. Хорошо. Виктор Павлович, - сказал он чертежнику, - вот молодой человек, судя по рекомендации, неплохо чертит, рекомендован моим старым приятелем по Одессе, найдите для него задание, проверьте, вот можно дать увеличение масштаба кинотеатра. Справитесь?
Михаил посмотрел на чертеж и кивнул.
-Хорошо. Ваше имя Михаил? Очень хорошо. Сегодня и приступите, но прежде, мой вам совет: сходите сначала на стройку, Михаил, посмотрите, оцените масштаб строительства, почувствуйте, в каком деле вам предстоит участвовать, а потом возвращайтесь сюда.
С моста стройка уже открылась во всей полноте. Цементная пыль поднималась над огромным пространством. Отсюда, с середины моста, были видны железные вышки копров для забивания свай, похожие на наклонные пирамиды, далеко вправо торчали четыре кирпичных трубы, за заводскими корпусами, еще дальше - городская электрическая станция, похожая на какой-то собор со шпилевидным завершением. Всюду тянулись дощатые помосты, по которым двигалось множество рабочих парами с носилками, многие катили перед собой тачки.
Михаил с Каменного моста вышел на Всехсвятскую улицу, слева от трамвайных путей. Перед ним тянулась вереница телег, лошади неторопливо везли доски. Выйдя на строительную площадку, Михаил увидел, как рабочие разбирают длинные одноэтажные здания, напоминавшие склады, - там был раньше соляной двор, несколько человек ломами разбивали стены, другие откалывали от них кирпичи и складывали на носилки и тачки. Михаил спустился на набережную. Набережная была превращена в строительную площадку: везде лежали мешки с цементом, в аккуратные стопки были сложены кирпичи, было много досок, повсюду ходили люди с тачками, нагруженными кирпичами, мешками и досками. Стояли, перебирая ногами, ломовые, запряженные в телеги, на которые грузили длинные доски. Через стройку были проложены рельсы.
Наполненный поразительной картиной стройки, он вернулся в особняк на набережной у Большого Каменного моста. В знакомом уже помещении его встретил молодой человек в халате и с линейкой в руке, стоявший перед мольбертом.
- Это тебя к нам прислали?
Михаил кивнул.
-Хорошо, вот с этого узла и начнешь. Нужно сделать чертеж фасада со стороны Всехсвятской, купол, ступенчатое покрытие, нужен чертеж. Приступай. Инструменты получишь в соседней комнате.
Будущая жизнь представлялась им светлой и радостной. Они жили весело, мечтали об институте, зимой ходили гулять на бульвар, летом ездили в Сокольники, посещали театр рабочей молодежи - ТРАМ, МХАТ.
Как-то раз, в начале осени отправились с Ниной к «Мюру», посмотреть зимние ботинки. Стоят, смотрят одну пару – дорого, но Ниночке нравятся, вдруг откуда-то рядом возглас:
-Нинка! Мишка!
Оглянулись: Пашка! В серой паре, в клетчатой кепи, из-под которой все тот же непокорный чуб. Он тут же все про себя рассказал, что работал, как и Мишка, чернорабочим, но познакомился кое-с кем, и вот устроился сначала курьером – то есть разносчиком почты, но прибавил для солидности - корреспонденции, (Мишка вспомнил отца), и служит теперь в первом государственном издательстве, как у нас там говорят, в Госиздате.
- Маяковского вижу, как вас сейчас, кстати, он на следующей неделе выступает, пошли со мной, провожу, у меня контрамарочки есть.
-Ну, ты Пашка все такой же, - засмеялась Ниночка. Он на нее так взглянул – Мишке не понравилось.
-А что, - говорит, - хочешь жить - успей к раздаче пирога.
-А живешь-то где? – спросил его Мишка.
-В Ащеуловом, возле Сретенки, комнатку выделили при кухне, небольшая, конечно, но скоро назначат помощником корректора – вот тогда и получу комнату побольше. Он весело подмигнул, знай, дескать, наших.
А оклады у них, братцы, - мечтательно произнес Пашка, - и работенка легкая, эх, жизнь! Во МХАТ чуть ли не каждый месяц хожу.
-Мы тоже ходили, - сказала Ниночка.
-Вот скоро буду в Вуз поступать, - тут же перебил Пашка, - по рекомендации, с социальным происхождением у меня все в порядке, справку достал, как положено.
-Ну а вы что? Работаете, учитесь, где устроились?
Они рассказали о себе.
Пашка достал записную книжку, почеркал карандашом, вырвал листок и протянул Мишке. - Вот мой адресок, заходите. Только вдвоем, - и снова подмигнул, затем порылся в кармане. Извлек гривенник,
-Я на трамвае, аревуар, мадам, - Пашка по-старому скорчил рожу. Они засмеялись, а ботинки все-таки приобрели.
Через неделю Михаил вернулся домой раньше обычного, Ниночки еще не было дома, и он хотел приготовить себе чаю, вышел на кухню, там хозяйничала Розалия Карловна, в руках у нее было какое-то письмо.
-Михаил Алексеевич, пока вас не было, принесли.
-Мне?
- Да, приходил молодой человек, такой из себя приличный, в пальто хорошем, очень вежливый.
-Чуб у него был? - быстро спросил Мишка.
-Какой чуб? - она сильно удивилась, - не было у него никакого чуба, очень аккуратно причесан, такой вежливый молодой человек.
-Это он принес?
-Я же говорю вам, именно он принес, спросил, здесь ли проживает такой-то, я ответила, что да, он положил письмо в коридоре на сундук Егора Ильича и так же вежливо попрощался и ушел. Бывают же еще на свете такие воспитанные молодые люди.
Она протянула письмо. На конверте было написано только «Михаилу Сверчкову». Ни обратного адреса, ни марки не было, - ничего.
Сильно встревоженный, Михаил вернулся в комнату, забыв о чае, запер дверь и некоторое время смотрел на это письмо. Вспомнилась и черная с серебром фуражка отца, и как бегал мальчишкой по окрестным переулкам, и многое другое.
-Но почему не почтальон? – вдруг просил он себя.
У Нины никого не осталось – это он знал точно, была у нее сестра, но она пропала где-то в гражданскую войну, Нина о ней никогда ничего не рассказывала. Может быть, нашлась?
В дверь постучали. Мишка вздрогнул.
-Кто там?
Михаил Алексеевич, вы примус потушить забыли, – раздался голос соседки.
Михаил бросился к дверям, отпер их, выбежал из комнаты и побежал на кухню. Вслед ему неслось, - это же какой расход топлива!
Потушив примус и не выпив чаю, он быстро вернулся в комнату.
-Нет, - раздалось из коридора, - вы совсем не такой воспитанный молодой человек.
Михаил взял конверт и разорвал его.
В дверь опять постучали.
-Михаил Алексеевич, чашки надо за собой убирать, здесь вам не ресторация.
Он снова бросился на кухню, спешно убрал чашку. Попутно взглянул на настенные часы: без четверти шесть. У Ниночки служба заканчивается ровно в восемнадцать часов.
«Хочешь спасти жену – приходи завтра в семь вечера по адресу «Трубная, дом №4, строение 2, во дворе, как войдешь – направо – спросить Карасева И. П.»
Внизу была приписка. «Не советую обращаться в милицию».
В коридоре раздался шум открываемой двери. Он замер, если это Нина, не стану ей говорить про письмо.
-Егор Ильич, что это вы сегодня так припозднились? – раздался голос Розалии Карловны.
-Служба не убежит, дорогая Розочка, - отвечал голос соседа. Где он служил, Михаил не знал и никто в квартире не знал, но у него постоянно появлялись на столе колбаса, икра, фрукты.
XIX
-Буров! Представляешь, он действительно там похоронен, - голос Игорька был как всегда восторженный.
-Кто?
-Князь Дм…тс, не телефонный разговор. Сейчас подъеду.
Игорек после окончания МЭИ переехал в Беляево, поступил в какой-то НИИ и стал каждое лето ездить в экспедиции. Прошлой зимой он был в Печорах, вернулся восторженный. Сразу же приехал к Вадиму. Он отпустил длинные волосы, бороду – она у него была редкая и жиденькая, и стал похож на дьячка в церкви.
- Я только что из Печор, представляешь, там есть удивительный человек, он был когда-то военным, майор, кажется, служил в ракетных войсках, на полигоне, получил большую дозу, должен был умереть, но выжил с Божьей помощью. Демобилизовался и поступил в Троице-Сергиев, закончил, постригся и получил приход где-то под Рязанью, в совсем разрушенном храме, к нему за много километров приходили все желающие. Он своими руками восстановил храм, в Москве нашел современных иконописцев. Это поразительный человек, теперь он в Печорах. Очень строгий, сразу видит, сможет ли человек вынести искус или нет. И ни разу не ошибался. Зовут его старец Никодим.
-Какой искус?
-Это когда кто-то хочет монахом стать, должен пройти испытание, не менее года.
-А ты что? Решил уйти в монастырь?
-Зря смеешься, может быть, и уйду.
-Из своего НИИ?
-Вот из НИИ и нужно уходить.
Игорек рассказал, что в Печоры ему посоветовал ехать Николай, тот самый, помнишь? У Знаменского познакомились. Сам Николай сейчас в Пскове, там, говорят, нашли могилу старца Филофея.
-Какого Филофея? - Вадим стал терять нить.
-А того, который провозгласил «Москва – Третий Рим». Николай звал меня приехать, сказал – очень интересные люди собрались.
Через неделю Игорек действительно уехал в Псков.
Теперь, вернувшись еще откуда-то уже в конце октября – он, наверное, специально взял отгулы в своем НИИ, - Игорек, повесил шляпу на вешалку, и, не снимая плаща, обнял Вадима и трижды поцеловал, прикладываясь колючей бородатой щекой. Глаза его блестели. Вадим должен был отступить перед таким напором.
-Я из Новгорода! – провозгласил Игорек, - мы с Николаем нашли могилу князя Димитрия.
-Он, кажется, в Архангельском соборе? - попытался возразить Вадим.
-Там двойник, - уверенно сказал Игорек. – Все сходится, я даты сопоставил, никто еще до этого не додумался, а я сделал.
-Какие даты? Не спеши.
-А вот послушай.
- Да ты бы разделся, что ли.
Игорек снял плащ и, не выпуская его из рук, стал рассказывать.
-Смотри: князь Димитрий умер внезапно, в тридцать восемь лет, в 1389 году. Такая ранняя смерть сама по себе подозрительна. Его могли отравить, мало ли, врагов у него было много.
-Повесь плащ, - сказал Вадим.
Игорек повесил плащ, продолжая говорить.
-А в начале пятнадцатого века внезапно под Новгородом, в монастыре Святой Троицы, появился незнакомый старец, - так в житии Михаила Клопского.
-Это еще кто? – удивился Вадим.
-В том-то и штука, что это и есть князь Димитрий, некоторые считают Димитрия Святым. Михаил Клопский считается племянником Димитрия, сыном его сестры, есть факты, которые говорят, что Михаил Клопский это сам Димтрий.
-Я ничего не понимаю.
-Так вот, по порядку: князь умер в 1389 году, а в начале следующего века, а именно в 10 году, под Новгородом в монастыре появился неизвестный старец. Тот самый Михаил Клопский. Якобы сын сестры Димитрия и воеводы Боброка. Если в 89 году Димитрию было тридцать семь, то в 10 должно было быть пятьдесят восемь – как раз возраст для старца. И появление его было загадочным: он не назвал своего имени, а вскоре, в 13 году, в монастырь приехал Константин Дмитриевич – это сын Дмитрия Донского. И он признал старца! Говорил с ним по-особенному, называл родственником! При этом сам Константин Дмитриевич перед смертью постригся, как его отец. Только отец это сделал тайно, понимаешь?
-Зачем?
-Вероятно, из-за политических интриг, а может быть искал святости, хотел душу спасти, ведь на нем были грехи за убийство. Вспомни 1380 год! В монастыре Михаила Клопского есть его гробница, но она глубоко под землей и замурована плитой. В этом какая-то тайна. А современный монастырь построил Иван Грозный в 569 году, вероятно, он знал, что здесь его предок, и распорядился возвести над ним огромный собор. Я там был, могила Димитрия справа, недалеко от алтаря, видел надгробие. Там очень сильная энергетика.
Вадим посмотрел на Игорька.
- И рассказывали, - продолжал Игорек, - что когда Грозный туда приехал – всех отослал и долго стоял над могилой этого мнимого Михаила Клопского, то есть Димитрия, своего предка, молился.
А умер святой старец в 1458 году, в возрасте ста шести лет.
-Игорек! Этого не может быть, ну, подумай сам.
-А что? Знаешь, какими они практиками владели? Вот сейчас некоторые увлекаются йогой, а старцы все это знали еще тогда, и пища у них была правильная, и жизнь они вели святую. Некоторые еще дольше жили.
XX
Вадим работал в той самой Театральной Библиотеке, в которой когда-то в шестнадцать лет увидел настоящие газеты и журналы двадцатых-тридцатых годов.
Евгений Николаевич иногда звонил, Вадим приезжал к нему на Грановского. Знаменский был плотно занят в музее - поступали новые находки с многочисленных раскопок, нередко находили клады монет. Но следов коллекции собирателя древностей Плещинского обнаружить не удалось.
Андрей после института стал профессионально заниматься переводами в какой-то международной научной организации, для себя он переводил отрывки из Ветхого Завета.
Как-то в начале осени после работы Вадим зашел в знаменитую на «Пушкинской» «Шоколадницу», потом прошелся по бульварам, вспомнил, как гулял здесь когда-то с Аней во время их первой прогулки. Стало немного грустно. Он ее с того января так больше и не видел.
К семи часам он был, как и условились, около огромного серого дома, занимавшего целый квартал в районе Гоголевского бульвара.
Здесь его уже ждали. О встрече было условлено по телефону. Вадима пригласили в один дом, в котором госпожа – так она себя называла – Чулимова устраивала маскарадные вечера. Она была известна как неплохой специалист по последнему периоду Российской империи, госпожа Чулимова была просто помешана на этой эпохе.
Первой Вадим увидел высокую, темноволосую девушку, в длинной черной юбке свободного покроя с нашитыми на ней алыми розами, в белой блузке, с крупными гранатовыми бусами. На руке у нее был серебряный браслет, волосы она распустила по плечам - настоящая цыганка. Ее спутник, которого она называла Александер, в длинной кофте, напоминающей артистическую блузу, откинул назад свои светлые волосы, его серые глаза смотрели с насмешкой.
-А вы кого будете из себя изображать? – спросила цыганка.
-Я? Я сам по себе, – ответил немного смущенный Вадим.
-Здесь так не принято. Вот Александер явно с башни любимого нами Вячеслава Иванова, он поэт, человек свободный, творческий. Кстати, мы не познакомились – Ольга Рогожская.
-Вадим Лещинский.
-Александр Тарасов.
-А кого бы вы мне посоветовали изобразить? – спросил Вадим.
- У вас холодное и непроницаемое лицо. Это Блок, Александер, ты не находишь? Он похож на Блока.
-Очень может быть, - ответил ее спутник, смерив Вадима взглядом.
-И как я изображу Блока?
-О! Это элементарно. Сейчас мы войдем в лифт, там будет большое зеркало, а вы доверитесь нам. Александер, вы нам поможете. Кстати, Тарасов – мой жених.
-Очень приятно.
Скрипучий старый лифт с лязгающей железной дверью остановился перед гостями, но когда Александер распахнул створки его дверей, Вадима поразила здешняя роскошь – светлая кабина была украшена отполированными дубовыми плашками, а противоположная от дверей стена состояла из огромного зеркала в полный человеческий рост. Пока ехали в лифте, а ехать надо было на последний – седьмой этаж – цыганка и ее спутник массажной щеткой взбили слегка вьющиеся каштановые волосы Вадима, подняли ворот рубашки и на шее небрежно завязали черный бант.
Он взглянул в зеркало и увидел Блока. Это его немного напугало, как пугает любое чрезмерное сходство.
Потом на девушке и ее спутнике появились полумаски – у нее черная с золотом, у него просто черная.
На пороге открытой квартиры стояла полноватая девушка в черной с серебряными зигзагами полумаске, с волосами, перевязанными белой лентой, в них был воткнут какой-то цветок, юбка длинная и черная была перевязана алым поясом с нашитыми на него монетами.
-Входите, господа, - она протянула руку для поцелуя.
Спутник Вадима припал к ее руке.
- Располагайтесь, господа, квартира к вашим услугам. Виктор! - позвала она кого-то, сделав в мужском имени ударение на букву «о». Из коридора вышел молодой бородатый человек, скорее всего, студент, тоже в черной полумаске, но без серебряных вставок.
– Виктор, разрешите представить вам моих друзей.
Виктор быстро оценил обстановку и обратился к вновь прибывшей девушке.
-Надеюсь, сударыня, что экипаж не очень утомил вас, хотя наши дороги так ужасны!
-Немного, сударь, - ответила та с очаровательной улыбкой.
Молодой человек тут же подхватил ее под руку, и они исчезли в недрах огромной квартиры.
-А вам, сударь, - обратился Виктор к Вадиму, - нужно одеть маску, так полагается, - с этими словами он протянул Вадиму черную маску, а затем помог завязать ее тесемки сзади. Вадим взглянул на себя в высокое прямоугольное зеркало в темной деревянной оправе и остался доволен своим загадочным видом.
Пройдя длинный коридор, Вадим вышел в большую комнату, превращенную в гостиную. Везде витали сизые клубы дыма. Сидевшие на стульях, на диване и в креслах молодые люди о чем-то беседовали. Появление Вадима не привлекло ничьего внимания. Он огляделся и заметил небольшую группу, центром которой уже успела стать цыганка. Вокруг нее стояло несколько молодых человек в масках, с сигаретами, у одного была трубка. Они чем-то разительно напоминали Виктора. Один из них держал в руках вазочку с мороженым, Виктор подносил зажигалку с колеблющимся язычком пламени к сигарете, которую цыганка держала зажатой между двумя вытянутыми пальцами.
Девушка с сигаретой напомнила Вадиму Аню
К нему подошла низенькая полная девушка в белой маске, в белом с вырезом платье. В руках у нее был поднос, уставленный фужерами с шампанским.
-Мсье желает освежиться?
-Охотно, - воскликнул появившийся за спиной Вадима спутник цыганки, взял фужер, посмотрел на свет, словно оценивая, и медленно выпил. Тут он увидел группку вокруг своей спутницы.
-Сударыня, - обратился он к девушке, игравшей роль официантки, - кто эти господа, беседующие там с цыганкой?
-Девушка улыбнулась, оценивая его поведение. - Это Пьер, Серж и Виктор. Она тоже сделала ударение на букву «о». – Они завсегдатаи нашего кафе. Они постоянно бывают у Люси – ударение на «и» - она влюблена в Виктора. Но это наша маленькая тайна.
К ним подошла еще одна особа, в красной полумаске, с копной черных волос, в чем-то наподобие вечернего платья с бриллиантовой брошью, вероятно, бабушкиной.
-Мсье, - она протянула пухлую руку для поцелуя Вадиму, - вы были на последнем представлении у Анатоля? Это прелестно! Казаков – душка, душка!
Вадим отрицательно покачал головой.
-Вы не любите Эфроса? – изумилась особа. – Вы читали Николаса Бердяева? – вдруг спросила она без всякой связи с предыдущим.
-Читал, читал, - я в восторге от него, - немного громче, чем нужно, ответил Вадим, и тем привлек к себе внимание сидевших в комнате. Один молодой человек, с мягкой улыбкой под маской Зорро и с аккуратной бородкой, что-то прошептал своей спутнице, сидевшей рядом с ним. Волосы ее были красиво уложены, платье было безо всяких украшений, а на шее нитка жемчуга. Она посмотрела на Вадима и кивнула своему спутнику. Вадим бросил на нее нахмуренный взгляд и прошел к низенькому стеклянному столику у самого балкона. На столике стояли рюмки и лежали пирожные. Из двух напитков – яичного ликера и Армянского коньяка, Буров выбрал второй – он предпочитал коньяк другим напиткам. Выпил рюмку немного щипавшего язык напитка, почувствовал приятное тепло и съел один бисквит, затем подумал, - и съел второй.
В это время спутница Зорро извлекла из кожаной сумки большой лист, сложенный вчетверо, и вдвоем со своим спутником они развернули его на столе. Все стали подходить и заинтересованно смотреть на лист. Вадим тоже подошел. На листе было изображено огромное ветвистое дерево, на концах каждой ветки кружочки, в них имена и цифры. Почти во всех кружках по две цифры с черточками между ними и только в некоторых одна. На верхней части листа Вадим прочитал "Родословное древо рода Трубецкихъ".
- Чай, чай, господа, кому чаю? - в комнату вошла миниатюрная девушка в маске, в белой наколке на голове, в белом переднике, с подносом, на котором стояли фарфоровый заварочный чайник, вазочки с нарезанным лимоном, тарелочки с сыром, масло, бисквиты.
Очень высокий человек, без маски, на вид лет тридцати пяти, с крупным, крепко вылепленным лицом, длинные волосы отброшены назад, говорил высокой девушке в коричневом со шнурами и вырезами платье. Маски на девушке не было, у нее было строгое и правильное лицо русской красавицы, она очень подходила здешней компании.
- Когда-то, примерно тысяча девятьсот сорок шесть лет назад, - говорил ее собеседник, которого, как понял Вадим, звали Анатолий, - в одном месте была кучка растерянных людей, их можно было понять - только что погиб их учитель. Их преследовали, и кто-то из них даже отрекся. Вы, конечно, понимаете, о ком я говорю?
Девушка кивнула.
- Кто бы тогда мог предположить, что пройдет каких-то пару сотен лет, и их дело завоюет весь тогдашний цивилизованный мир, но это произошло. Наша деятельность небесперспективна. Кстати, вы закончили свою работу, помните, фотографии замоскворецких особняков?
- Думаю, через неделю завершу.
- Тогда мне экземпляр, обязательно, думаю, мой друг его сможет использовать в своем каталоге утраченного.
- Конечно. И я возвращаю вашу книгу, - она достала завернутый в газету большой сверток, - ту есть одно место, оно меня заинтересовало.
-Какое?
К ним подошли. Вадим решил подойти тоже.
- Вот, - она раскрыла заложенную страницу, - здесь говорится, что все средневековые соборы создавались, в общем-то, при помощи всего лишь трех геометрических фигур.
-Да, это так.
-Круга, треугольника и квадрата, да?
-Точно, - кивнул головой Анатолий, - круг вписывается в квадрат, два равнобедренных треугольника тоже дадут квадрат, а в квадрат вписывается крест.
-Значит, ни одно культовое здание, не строится просто так, по прихоти архитектора? – спросила девушка, а как же свобода творчества?
-Прихоть здесь не при чем, - спокойно заметил Анатолий, - канон – мощная защита от дилетантов и в то же время строгая рама для духовного просвещения. Сумей выразить себя на ограниченном пространстве – вот подлинное искусство.
-Я об этом не думала. Но эта книга натолкнула меня на такую мысль.
-Это замечательная книга. А автор мой хороший знакомый. И вот, кстати, вам новая тема – московские монастыри, можно сделать замечательные находки. Рождественский, например, очень интересные здания сохранились на его территории. Я даже план набросал, довольно любопытный.
Он достал их большого потертого портфеля папку, развязал тесемки, раскрыл ее и достал лист. На листе были видны различные геометрические фигуры – круги, квадраты, прямоугольники, сложные фигуры, чем-то похожие на крест.
-Людмила читает! - раздалось со всех сторон, и несколько человек направились в соседнюю комнату.
Вадим бросил взгляд на цыганку, примостившуюся уже на диване с сигаретой, привычно зажатой между двух пальцев. Один из ее кавалеров держал перед ней хрустальную пепельницу и говорил что-то, вероятно, очень смешное, так как она все время пыталась подавить смех, но это у нее не очень получалось. Слушать, как читает Людмила, они явно не собирались. Вадим прошел в соседнюю комнату, в которой царил полумрак, нашел свободное место на диване и присел, стараясь не мешать уже начавшемуся чтению.
В полутемной комнате при бардово поблескивающих в свете ночника задернутых шторах Людмила читала стихи о сэре Ланселоте.
«Мне хорошо, сэр Ланселот, мне хорошо с тобой», - взывал ее голос к кому-то невидимому.
Стояла тишина. Все слушали стихотворение о том, как хорошо было бы жить в озерном замке, пить рубиновое вино, играть на лютне и время от времени сражаться с каким-нибудь великаном.
И снова звучало рефреном: «Мне хорошо, сэр Ланселот, мне хорошо с тобой».
Под эту странную поэму Вадим задремал.
Проснулся он от того, что кто-то зажег свет в комнате. Людмилы и ее слушателей здесь уже не было. Оставались несколько человек, которые говорили между собой. Вадим встал и вернулся в гостиную. К низенькому стеклянному столику на колесах почти никто за это время не подошел, он был по-прежнему уставлен рюмками и бисквитами. А может быть, официантка - девушка явно приезжая – уже принесла новое угощение. На диване все так же сидели молодые люди и развлекали цыганку. Прямо перед диваном стоял новый молодой человек – с красиво откинутыми назад волосами, в белой рубашке и с черной ослепительной бабочкой, вместо маски у него были зеркальные очки - стрекозы, в руках пачка «Мальборо». Он улыбался.
- Каштанов, из известной семьи, искусствовед, - зашептались все вокруг.
В эту минуту кто-то поставил пластинку, заиграл «Джо Дассен»,«О шан зе лизе». Один из молодых людей встал из кресла, подошел к цыганке, склонил голову и произнес:
-Мадам, разрешите недостойному кавалеру пригласить вас на танец.
-«Мадам» называют обычно замужних женщин, - заметил Зорро, все так же, сидевший рядом со своей спутницей, девушкой в неярком платье с ниткой жемчуга,
но широкого листа перед ними уже не было.
-Это невежливо, делать замечания приличным людям, - парировал незадачливый кавалер.
-Господа! – воскликнула вдруг появившаяся откуда-то Людмила, - дуэли категорически запрещены государем-императором.
-Решение императора, - закон, - провозгласила одна из девушек в маске.
-Подчиняюсь, - согласился незадачливый кавалер, - мы уладим дело миром.
-Охотно, - ответил Зорро.
- Продолжаю настаивать на туре вальса, - заявил незадачливый.
-Мерси, - цыганка встала со своего места и протянула ему руку. Он поцеловал ей руку.
-Браво! Браво! – раздалось вокруг.
-Доверяю вам мою невесту, - сказал Александер и кивнул головой, как офицер, соглашающийся с приказом.
-Я верну ее в полной сохранности, - парировал незадачливый.
-Еще раз «браво»! – воскликнула Людмила.
В этот момент в комнату вошла удивительная фигура. Высокая, вся закутанная в черный плащ, в черной, полностью закрывающей голову улыбающейся маске, очень похожая на персонаж венецианского карнавала. Она проходила мимо, Буров еще обратил внимание на довольно плавную походку, и тут же услышал глуховатый женский голос, - голос, который показался ему каким-то далеким и знакомым.
-Не надо злоупотреблять напитками.
Вадим остановился. Фигура все той же плавной походкой прошла, и Вадим чуть не вскрикнул – с черного плаща, закрывавшего фигуру незнакомки, на него смотрел кривляющийся белый скелет, вооруженный косой.
-Браво, браво! Это лучший костюм, приз за костюм! – раздалось со всех сторон. Незнакомка скрылась в соседней комнате. Постояв немного, Вадим решил пойти вслед за незнакомкой. Там было страшно накурено, стояло много молодых людей, несколько в плащах-домино, один в костюме Арлекина. На пути Бурова оказалось несколько стульев. Его приветствовали, предлагали шампанского, сигарету, кто-то спрашивал, слышал ли он, как читала Людмила, как ему понравилась ее новая поэма. Он что-то отвечал, а сам искал глазами черный плащ незнакомки.
В эту минуту раздался смех, снова восклицания «браво»! Теперь они относились к почти миниатюрной девушке, в полумаске японской актрисы-гейши: очень белое лицо, черные удлиненные глаза. Губы у девушки были свои – ярко-красные. Девушка разом выпила бокал шампанского. Вадим задержался взглядом на маске девушки, но больше всего его поразили ее ярко-рыжие волосы и эти самые алые губы, к которым она только что подносила бокал. Из удлиненных отверстий для глаз сверкнули золотисто-зеленые огоньки. Девушка увидела Вадима.
- Вадим! Ты? – она осталась все такой же, это было видно, даже несмотря на то, что на ней была маска.
Вадим почувствовал, что в этот вечер может произойти все, что угодно. Он посмотрел в ее глаза, искрившиеся в разрезе маски, и отвел взгляд.
-Ты не смотришь на меня?
Он заставил себя снова взглянуть в ее глаза.
-Сними маску, - попросил он.
- Хорошо, - она сняла маску, и он убедился, что она стала еще привлекательней. Он не знал, что говорить, но хотел сказать очень многое.
-Почему ты уехала тогда, так неожиданно, я ждал.
-Напрасно.
-Я это уже понял.
-Ты, наконец-то, научилась говорить «ты». Как ты оказалась в этой компании?
-Очень просто, муж привел.
-Муж?
-А что тебя удивляет? Я замужем.
-И как давно ты замужем?
-Три года.
-А он знает про нас с тобой?
Аня засмеялась, и снова брызнули искорки, – он знает все, что ему необходимо знать. А, кстати, вот и он.
К ним подошел высокий, спортивного вида человек, на вид лет тридцати, с каштановыми волосами, расчесанными на идеальный пробор, он был в модных джинсах и песочном вельветовом пиджаке. Вадим узнал Олега.
Познакомься, Олег, - это мой старый приятель, Буров.
-Мы, кажется, знакомы, - сказал Олег, - ведь это вы были тогда у Володи на дне рождения?
-Это был я, - ответил Вадим, и тут к ним подошла высокая темноволосая девушка. В руках у нее был темный плащ и венецианская маска.
- Еще раз браво! – воскликнул Олег, - Танюша – ты гений. Кто это тебе, интересно, посоветовал такой замечательный наряд?
-Знакомый, - ответила красавица Татьяна.
Вадим снова слышал голос в трубке: «Вадим? Это Таня. Анина подруга».
Радость моя, - почти грассируя, сказал Олег, - нам пора, знаешь, завтра дела. - В его голосе была какая-то насмешка, он словно играл, произнося свои банальные слова, но здесь все играли.
-До встречи, Вадим, - Аня помахала ему на прощание ручкой.
-До встречи, - произнес он.
Они быстро исчезли в проеме двери. Татьяна прошла в соседнюю комнату.
XXI
В течение недели Вадим разбирал на работе так называемые завалы – огромные кипы старых бумаг, документов, газет и журналов, которые требовали инвентаризации. Он все время пытался заставить себя забыть нечаянную встречу на вечере у госпожи Чулимовой, но что бы он ни делал, куда бы ни шел и о чем бы ни думал – все время в ушах звучало: «я замужем». По вечерам читал запоем – и каждая героиня, Ремарка ли, Флобера или Хемингуэя приобретала черты Ани, становилась Аней, говорила и двигалась, как Аня. А ему-то казалось, что он смог с этим наваждением покончить еще тогда, три года назад. Иногда мучительно тянуло позвонить по старому телефону, узнать, где она сейчас живет - при встрече он был так ошеломлен, что об этом не спросил. Но зачем? Говорить с папой-домовладельцем? Вадим усмехнулся. Просить под каким-то предлогом новый адрес? Допустим, он достанет ее телефон. И потом в трубке услышать мужской голос, что-то такое объяснять, просить позвать «Анну к телефону».
В воскресенье позвонил телефон. Вадим бросился к трубке.
Звонил Кантор и говорил, что достал кое-что и если Буров не против, то недельки через две можно будет созвониться. Вадим ответил согласием и повесил трубку.
Еще через неделю Вадим встретил в центре, на Кузнецком, напротив знаменитого «Букиниста», Лену, – она стала элегантной дамой, ее сыну было два года, но как только они обменялись ничего не значащими словами, она затеяла разговор на тему: уходить ей или не уходить от мужа. Она рассказывала, что уже ничего не ждет от семейной жизни, что они с мужем, кажется, смертельно надоели друг другу.
Вечером того же дня Вадим позвонил Андрею и рассказал о встрече с Леной.
-Приезжай, - коротко бросил Андрей.
В Лаврушенском все было по-прежнему. Борис Наумович пропадал где-то в командировке, на его столе лежала толстая рукопись.
-Что это? - спросил Вадим.
-Отцу передали. «Сын человеческий», он оставил мне.
-Читал уже?
-Читал.
-Ну и как?
- Экуменическая книга.
-А ты еврейский ортодокс?
Андрей ничего не ответил, а пошел на кухню и принес оттуда бутылку водки.
В комнате Андрея все так же висел словарь по ивриту. Андрей налил и предложил закусить марроканскими апельсинами.
-А ты знаешь, что такое марроканские апельсины? – спросил он Вадима.
-Да, а что, в них есть чего-нибудь особенное?
-Это наши выращивают, а продают их под видом апельсинов из Марроко.
-Наши?
-В Израиле, - пояснил Андрей и выпил рюмку. – Ну, - прибавил он, - рассказывай.
-Про что?
-Про Лену, где ты ее встретил, как она, как ребенок?
-Да в центре, на Кузнецком, стала шикарной дамой, такая немного вальяжная. А в голове все такой же ветер. Думает, не развестись ли.
Выпили по второй, закусили то ли марроканскими, то ли израильскими апельсинами. И тогда Андрей рассказал Вадиму, что был сильно, до безумия влюблен в Лену и делал ей предложение.
-Ты? – изумился Вадим.
-Я, - ответил Андрей.
-Когда?
-Да у Вольдемара, на втором курсе, помнишь, он еще тогда со своей женой познакомился.
- Помню, и ты тогда Ленке делал предложение?
И Андрей рассказал, что и своих японцев он читал, чтобы обратить на себя ее внимание, и на старофранцузском, - а сейчас он уже знает семь языков, - и Бродского вслух. И таинственный вид принимал - все это ради нее, ради ее выразительных глаз, золотистых волос, высокой и стройной фигуры.
Вадим подумал тогда, что удивительно, как мужчины невысокого роста любят высоких женщин. А Андрей был очень невысок.
Андрей уже захмелел и своим глухим голосом начал читать наизусть «Исаака и Авраама».
-Ты помнишь дядю Мишу? - спросил вдруг Андрей, - когда долгое чтение закончилось
-Помню, - он к вам в гости тогда зашел, к твоему отцу, кажется.
-Да, интересный был старик, он умер прошлым летом.
-Умер?
-Да, и вот что интересно, незадолго до смерти он пригласил меня к себе, я до этого у него никогда не был.
- Пойдемте ко мне, Андрюша, - сказал он, - мне нужно вам что-то важное показать.
Я с ним пошел, вхожу. Ожидал увидеть пресловутую «Рощу» Шишкина, но Шишкина не было, а на стене висит выцветший такой Васнецов – «Три богатыря». У окна старый комод, на нем фарфоровая тарелочка с каемкой, в углу узкая кровать с точеными шишечками, а посередине комнаты круглый стол, на столе ваза с высохшими яблоками и одна фотография. В темной рамке, немного пожелтевшая. На ней очень симпатичная девушка, в белом берете, чуть сдвинутом набок. Из-под берета выбивается светлая прядь коротко остриженных волос.
-Девушка блондинка? - вдруг спросил Вадим странным голосом.
-Я же говорю – светловолосая.
-А берет белый?
-Ну да, а что?
-Ничего, ну а дальше.
-Самое странное, что снимок был, вероятно, когда-то разорван пополам и вновь склеен.
-Странно, - пробормотал Вадим, - не может быть.
-Чего не может быть? – Андрей с удивлением посмотрел на приятеля.
-Да так, ну, и что дальше?
-Это кто? – спросил я дядю Мишу.
-Это, - сказал он мне, - моя Ниночка, жена, в двадцать седьмом.
-Ниночка! – почти закричал Вадим.
-Да что с тобой? – удивился Андрей, - выпил, что ли много?
-Ничего, а ты что-нибудь поподробнее про этого дядю Мишу не знаешь?
- В тот-то и дело. Я тебе почему рассказываю? Ты такие вещи любишь. Он мне тогда дал одну тетрадь в черной клеенчатой обложке. Сказал, что в ней его жизнь. Трогательно так сказал. Здесь, - говорит, - есть кое-что, да вы садитесь, Андрюша, и послушайте меня, старика.
Я тогда сел, а он так и остался стоять.
-Да, так вот дело какое, - сказал он, - мне, наверное, уже недолго осталось.
-Дядь Миш, - говорю я ему, - да что вы.
-Ничего, - он мне говорит, - Андрюшенька, ничего, старики должны чаще думать о последнем рубеже. Я атеист, как вы, Андрюшенька, знаете, в загробную жизнь не верю, Но уходить совсем уж бесследно не хотелось бы. Вот после моего ухода вы, Андрюшенька, прочитаете эту тетрадочку. В ней кое-какие мои воспоминания о жизни, я же все-таки долгую жизнь прожил, Маяковского видел, других, строил много. Здесь не все, может быть, позже еще напишу. Здесь моя юность, так сказать, молодость. Да, молодость. – Тут он замолчал на некоторое время. Потом продолжил. - В то время, когда я был молод, и Ниночка, моя жена была молода, браки можно было не регистрировать, вот и мы с Ниночкой не зарегистрировались, а жили так. Но жили, как говорится, душа в душу.
После этого он замолчал надолго. Мне стало неудобно. Я сказал, - Я пойду, дядя Миша.
Он вдруг очнулся, сунул мне в руку эту тетрадь и проводил меня до двери, а через три месяца его не стало.
-Где она?
-Кто?
-Тетрадь эта.
-Да вот она, - Андрей достал с полки общую тетрадь в черной клеенчатой обложке и протянул Вадиму.
-А ты не читал?
-Нет, не читал, все как-то времени не было, или желания, - прибавил он.
-Понимаю, - Вадим открыл первую страницу и прочитал.
-Я родился в 1905 году в семье почтового служащего».
-Можно взять?
-Конечно, тебе, я думаю, будет интересно.
-А кто теперь живет в комнате этого дяди Миши?
-Теперь? Художник один, выставляется на Малой Грузинской. Хочешь, пойдем к нему, он сейчас как раз дома.
-Конечно, пошли.
Дверь в квартире напротив была вся украшена табличками, кому и сколько звонить. Семья Андрея на площадке единственная занимала квартиру целиком.
Художник оказался длинноволос, в больших очках-стрекозах и с черной бородкой, делавшей его похожим на Мефистофеля. Звали его Юрой.
-Милости прошу, - произнес он, пропуская перед собой Андрея и Вадима.
Они вошли в бывшую комнату дяди Миши. На стене висел выцветший Васнецов – «Три богатыря». У окна старый комод, на нем фарфоровая тарелочка с каемкой, в углу узкая кровать с точеными шишечками, а посередине комнаты круглый стол, на столе ваза с высохшими яблоками и одна фотография. В темной рамке, немного пожелтевшая. На ней была запечатлена очень симпатичная девушка, в белом берете, чуть сдвинутом набок. Из-под берета выбивалась светлая прядь коротко остриженных волос.
Вадим смотрел и не верил своим глазам: это была Нина Петровна, Анина бабушка! Он подошел ближе. Точно! Она, он не мог ошибиться.
Голова у него кружилась, это было какое-то странное чувство, словно он прикоснулся к чему-то очень важному, словно открылась дверь в нездешний мир. И только одно было непонятно – Андрей говорил, что фотография была разорвана и склеена, а эта была целой.
-Я все здесь оставил в неприкосновенности, - сказал художник, - это своего рода экспонаты.
-А где же разорванная фотография, о которой ты говорил? – спросил Вадим, когда они вернулись от художника к Андрею.
Андрей посмотрел как-то странно.
-Она ушла вместе с дядей Мишей.
-Как это, - не понял Вадим.
-Понимай, как хочешь, - ответил Андрей.
-А та, что на столе?
-Мы пересняли ее. Вот Юра и помог нам это сделать.
XXII
«Я еще раз перечитал письмо. Нине угрожает опасность, но от кого? Подожди! Кажется, Пашка что-то говорил про какого - то человека со шрамом на губе, кажется, назвал его Костей. И что?
Я выскочил в коридор и бросился на кухню. Там стояли Розалия Павловна с соседом – Егором Ильичом. Они с удивлением на меня посмотрели.
-Розалия Павловна, у человека, который принес вам это письмо, у него, случайно, не было какого-нибудь изъяна на лице, шрама на губе?
Они посмотрели на меня и переглянулись.
-А что? - с вызовом спросила соседка.
-Так было?
-Подождите, Михаил, сейчас, дайте вспомню. Да, у него был, кажется, небольшой шрам, но уверяю вас, что это его нисколько не портит. А вот вежливости у него можно еще и поучиться.
Я не дослушал и бросился снова в комнату, запер ее, снова схватил письмо и перечитал его. Так вот оно что! Он угрожает Ниночке. Бежать в милицию? Я снова видел ту жуткую ночь во всех подробностях, слышал этот противный голос, видел маленькую девочку с мешком у ног, солдата с узлом, розвальни.
-Долго еще ты будешь держать меня за запертой дверью! – услышал я крик и тут только понял, что в дверь стучат. Я открыл. На пороге стояла Ниночка, за ее спиной возвышалась соседка.
-Да, да, - поддакнула соседка, - где же это видано? Жену не пускать домой!
-Я полчаса стою под дверью, - Ниночка вошла нахмуренная, но я заметил, что сквозь недовольство на ее лице пробивалась радость.
-Смотри, что я себе купила? - сказала она, извлекла из сумочки белый берет, надела его, слегка сдвинув набок, подошла к небольшому круглому зеркальцу на стене и стала любоваться.
-Что это? – спросил я растерянно.
-Ты что, забыл? – она повернулась ко мне, и я отметил, что берет ей удивительно шел.
–Сегодня ровно год, как мы с тобой стали жить вместе, вот я и решила сделать себе подарок. Ну что? Нравится?
-Нинка, ты чудо! - я подошел и обнял ее.
-Да? – она хитро улыбнулась, освобождаясь от моих объятий, - а почему ты целый час держал меня за дверью?
- Но ты же недавно сказала, что только полчаса.
-Не все ли равно? Так что же произошло? Почему ты меня не пускал?
-Ниночка, - сказал я, - это связано с теми событиями, когда... ну, в общем, с той ночью, когда ограбили Плещинских.
-Что? – она побледнела, - в ту ночь, когда убили папу?
Тс! Соседка.
-Розалия?
-Да. Подожди, - я подошел к двери и открыл ее. Недалеко от нашей комнаты стояла Розалия Павловна, в халате и в бумажках на голове. Увидев меня, она тут же скрылась к себе в комнату. Я вернулся к нам.
-Подслушивает, - сказал я.
-Она без этого не может. Так что же произошло в ту ночь, когда погиб папа?
Я до этого никогда не рассказывал Нине про то, что видел и слышал в ту ночь, она тогда была маленькой девочкой, а подробности могли ее просто напугать. К тому же, Рябухин не был пойман.
Ниночка напряженно смотрела на меня. Рассказать теперь? Она была очень бледна.
-Ниночка, кажется, я напал на след. - Я стал надевать пиджак.
- На след? Чей? – в ее голосе прозвучала тревога.
- Убийц, я старался не смотреть ей в глаза.
- Убийц? – она присела на наш единственный стул, - каких? Папы?
Я продолжал одеваться. Она стала со стула и подошла ко мне.
-Ты куда? – беспокойно спросила она, стараясь заглянуть мне в лицо, - в милицию, да?
-Дело есть важное, надо пойти к Пашке.
-К Пашке? – она очень удивилась. – А он-то тут при чем?
-Потом расскажу, вернусь и расскажу, и вот еще что: никому не открывай, если к нам придут, слышишь – никому, ни в коем случае!
-Почему? Миша, что происходит? Почему ты мне не говоришь? – она заплакала. Я обнял ее, прижал к себе, смахнул слезу с ее щеки. – Не волнуйся, да, я в милицию, но сначала схожу к Пашке, он мне должен показать один документ.
-Когда это вы договорились? – она посмотрела недоверчиво, но слезы высохли.
-Еще два дня назад, - соврал я.
-Вот как? И что это за документ? То-то вы неделю назад, когда мы Пашку встретили, все с ним шептались. Не понимаю, что происходит. – Слезы опять показались в ее глазах.
Я взглянул на часы – было уже без двадцати семь. – И еще раз прошу: никому не открывай дверь. А я, когда вернусь, - я постарался говорить как можно спокойней, – позвоню не как обычно: три раза, а два с паузой и еще два. – В глазах Ниночки появился испуг. Я должен был ее успокаивать еще пять минут. Наконец, она немного успокоилась. - Иди, но возвращайся, пожалуйста, побыстрей, а то – она сквозь снова показавшиеся слезы улыбнулась, - переехать не успел, а уже уходишь.
Выйдя из подъезда и направляясь в сторону красных корпусов монастыря, я лихорадочно размышлял: идти сразу в милицию и показать это странное письмо? Начнут опять расспрашивать. Попросить по написанному адресу вызвать наряд? Вряд ли вызовут, какие подозрения, на кого? А если попробовать все-таки посмотреть на этого человека, который назвался Петром, со шрамом и принес это письмо. Нужно расспросить Пашку поподробней. Адрес свой он сам написал на бумажке при нашей последней встрече. Сретенка, дом 8, строение №2 . Идти было всего ничего. Я проходил недалеко от Трубной площади, мелькнула мысль: пойти туда и все выяснить. Но эта мысль так же быстро и исчезла.
Когда поднимался по почти пустому Рождественскому бульвару, перед глазами вставали картины: вот здесь, прямо против серой стены монастыря, в одноэтажном здании помещалась одна из лавок купца Рябухина, вон это строение. Теперь там сапожная мастерская. А вон и дверь – та же самая: низенькая, вся рассохшаяся. Возле двери как-то приказчик подзатыльник дал, объяснил – «за медлительность».
Я поймал себя на том, что хочу думать о самых разных вещах, только не об опасности, которая угрожает Ниночке и, возможно, мне, самому.
Сретенка была полна народа, впереди, подобно гигантскому наточенному карандашу, возвышалась Сухарева башня, часы на башне заставили меня поспешить. Я шел и вспоминал, как отец рассказывал когда-то, как он учил наизусть эти переулки: Печатников, Рыбников, вот они, эти переулки. А мне сюда. Второй от площади переулок оказался тем самым Ащеуловым, где жил Пашка.
Дома Пашки не оказалось, соседка, точь-в-точь наша Розалия, сказала, что – «еще на службе». Я помнил, что он служил в Госиздате, рассказывал, что это на углу Пушечной и Рождественки – сначала прямо по бульварам, потом опять недалеко от Трубной. При повороте на Рождественку мне показалось, что недалеко от меня мелькнула чья-то тень. Наверное, эти события заставили меня теперь всюду видеть опасность.
Я почти бежал мимо монастыря, в сторону Пушечной. Вот и здание Госиздата.
Там выяснилось, что Пашка куда-то ушел. Что теперь? В милицию! Покажу письмо, объясню, кого подозреваю. Я пошел в сторону нашей улицы. Милиция располагалась от нас недалеко, решил скостить путь и свернул в подворотню где-то в районе Рахмановского. Быстро начало темнеть. Впереди показался совсем пустой проулок, слева поленницы дров, справа темная стена дома. Я поравнялся с поленницей и прошел несколько шагов, и буквально ощутил, что сзади меня что-то мелькнуло, я резко повернулся. Белое от ярости лицо с кривой губой, хрип.
-Стоять! – Между мной и бросившимся ко мне человеком вырос кто-то в белом с наганом в руке. Я буквально отскочил назад и тут увидел Пашку, который выскочил из проулка и бежал ко мне. Милиционер в белой гимнастерке и темных шароварах уже крутил чью-то руку с зажатым в ней ножом, затем раздалась долгая трель – и еще двое милиционеров бросились на высокого мужчину в клетчатой паре. Кепка у него слетела с головы. Он упал на колени.
- Руки за голову! – раздалась команда. Один из милиционеров, отступив на шаг, направлял наган на человека в клетчатой паре, который поднимался с земли, держась за руку. Кепка его валялась на земле, рядом с ней лежал широкий нож.
Несмотря на то, что прошло более двенадцати лет с тех пор, как я видел это лицо последний раз, я узнал в чертах худощавого мужчины с кривой верхней губой Рябухина.
Пашка тяжело дышал. Рябухину скрутили руки, он сплюнул и пошел, подгоняемый милиционером, в сторону Петровки. Один из милиционеров осторожно поднял рукой с зажатым в ней платком нож. Уже почти стемнело. Гимнастерки белели в темноте.
-Вас, граждане, я прошу пройти в ближайшее отделение, - сказал один из милиционеров.
В дежурном отделении молоденький милиционер с простыми зелеными петлицами записывал наши с Пашкой показания. Записывал он их долго, путался, задавал вопросы, никак не мог понять, откуда и почему мы знаем задержанного.
-Вам пришлют повестку на суд, - такими словами завершилось наше пребывание в отделе милиции в тот день.
Уже совсем поздним вечером вместе с Пашкой мы позвонили в нашу дверь. Никто не открывал. Меня охватило беспокойство, но тут я вспомнил, что договорился с Ниночкой звонить по два раза с паузой. Я так и сделал. Она открыла дверь, лицо у нее было заплаканное, я сразу обнял ее. А потом, пропустив Пашку вперед, сказал.
-Представляешь! Он спас мне жизнь! - я старался говорить как можно бодрее, но ее лицо побелело.
Оказалось, что Пашка стал подозревать своего нового приятеля, который назвался Петром, когда тот нечаянно выдал, что знал меня в прошлом. И явно нового пашкиного приятеля заинтересовала история с убийством дворника. Он даже стал выяснять подробности. Пашка обратил внимание, как он в лице переменился, когда рассказывал, как я в камине прятался. Особенно подозрительным показалось Пашке поведение этого Лжеконстантина, когда Пашка рассказал про встречу со мной на прошлой неделе и упомянул, что я интересовался каким-то Семеном. Пашка понял, что мне грозит какая-то опасность, пошел к знакомому милиционеру – у Пашки масса самых разных знакомых – и рассказал о странном поведении своего нового знакомого. Милиционер сказал, что они кое-что проверят, а потом сообщил, что нужно спешить, что, похоже, Константин Стогов совсем не Константин Стогов. Пашка решил проследить, и увидел, что Стогов стал отираться на Петровке. Явно что-то или кого-то выслеживал, а сегодня, около пяти, вошел в подъезд, в котором мы живем.
-Письмо принес, - сказал я, - которое милиция изъяла как вещдок.
-Что за письмо? - спросила Ниночка.
-Так, – ответил я, - он меня приглашал кое-куда. Теперь не важно.
Пашка усмехнулся, - Заманить хотел, не вышло.
Ниночка посмотрела на Пашку с улыбкой.
После того, как Рябухин вошел к нам в подъезд, Пашка рванул в милицию. Они решили установить за ним слежку. А Пашка, со своей стороны, решил поохранять меня.
-Вовремя, - сказала каким-то странным голосом Ниночка.
-Ну а дальше – я шел за тобой по бульварам, потом на Сретенке, чуть к себе домой не попал, - засмеялся он. - Ты так спешил, я сразу понял, что ты ко мне приходил, потом на службу, я тебя на Неглинке чуть не потерял.
Была уже ночь, когда Пашка распрощался с нами. Из двери высунулось заспанное лицо Розалии Павловны.
-Это что же такое! – всплеснула она руками, - спать не дают совсем.
Пашка посмотрел на нее с удивлением, скорчил рожу и засмеялся. Розалия Павловна захлопнула дверь.
Еще через неделю мы пошли с Ниночкой сделать фотографические карточки в тогда еще Камергерский переулок, там была фотография. Ниночка была в белом берете, он очень ей шел. Сделали две фотокарточки и одну поставили на комоде в нашей комнате на Петровке.
На суде Рябухина приговорили к пятнадцати годам. Учли давность прежних преступлений, социальный характер жертв и что сейчас он совершил только покушение на убийство. Ниночку я на суд не пустил, ее имя в документах не значилось.
XXIII
В архитектуре шла настоящая борьба. Конструктивисты предлагали свои идеи, функционально вполне грамотные, но подчас утопические. Наша мастерская склонялась к монументализму, прочности, следованию традициям. Борис Михайлович иногда рассказывал об Италии, в которой его навсегда покорили развалины Рима, мощные амфитеатры, могучие колонны Пантеона. На толкучке я приобрел учебник по архитектуре для бывших высших учебных заведений и погрузился в изучение и запоминание архитектурной терминологии. По вечерам, после службы, зубрил названия ордеров, типы колонн, изучал формы фасадов, пробовал переносить на бумагу отдельные части знаменитых сооружений: Нотр Дам, Софийский собор в Константинополе, римский Пантеон.
Был февраль 31 года, когда в мастерскую к нам прибыл фельдъегерь из Кремля с пакетом. Что в нем – я, конечно, не знал, но уже через несколько дней нас пригласили на общее собрание. Выступил перед нами сам Борис Михайлович.
-Мы будем принимать участие в важнейшем мероприятии, - сказал он, - нам доверено участвовать в первом предварительном конкурсе на строительство Дворца Советов.
В конкурсе примут участие все творческие направления советской архитектуры. Это будет грандиозное сооружение, товарищи!
Дальше Иофан говорил о том, какие именно задачи ставит перед каждым нашим отделом предстоящий конкурс. И мы разошлись с ощущением близящихся перемен в нашей работе.
Я чертил с утра до вечера, предо мной появлялись контуры огромного портала, через который делегаты будущего съезда будут проходить в зал заседаний. Над порталом Борис Михайлович разместил башню. Мы работали как одержимые.
В мае стали известны итоги первого конкурса. Никто не победил. Борис Михайлович явно нервничал, появлялся то в одной комнате, то в другой мастерской, его сотрудники за ним не поспевали. Он подходил к чертежам, что-то исправлял, обсуждал, переходил в соседнее помещение. Вскоре стало известно о новом конкурсе. На нас свалилась громадная работа. Два дня я провел в мастерской безвылазно – была срочная работа, возвращался затемно, Ниночка уже спала.
В июле Борис Михайлович собрал нас снова. Строить окончательно решено на месте Храма Христа Спасителя. Это одна из лучших градостроительных площадок в городе. Мы, наконец, освободим Москву от этого уродливого детища самодержавной эпохи. Довольно он давил на сознание людей своей бездушной, сухой и казенной массой. Пролетарская революция без страха снесет этот продукт господских вкусов старого времени.
Закипела новая работа. Постепенно стали вырисовываться контуры будущего грандиозного сооружения.
В октябре я вышел со стороны Волхонки к площадке Храма Христа Спасителя и увидел, как рабочие строят высокий забор. Они быстро прибивали поперечные доски, скрепляя поставленные вертикали, работа шла очень быстро и слаженно. На следующий день забор по периметру окружил весь храм, широкие ворота в заборе вели к Всехсвятскому переулку и к Волхонке.
Через два дня, проходя по набережной, я увидел небольшую кучку людей, которые смотрели куда-то вверх, указывая руками, и тихо переговаривались. Я подошел ближе, явно услышал: «вон они, анчихристы, ровно тараканы». Я стал смотреть туда, куда указывал рукой один из стоящих. На гигантском, сверкавшем матовым золотом сквозь небольшую метель, куполе храма Христа Спасителя были видны маленькие черные фигурки людей. Они выстроились в цепочку на огромной высоте и передавали друг другу куски позолоченной медной кровли. Там, откуда они их снимали, появлялись черные прутья каркаса. Это были верхолазы, снимая куски, они передавали их внутрь, через день стало видно, что по длинной веревке части медной обшивки опускали вниз, откуда их вывозили на грузовике, подгоняя его прямо к центральному входу. Так продолжалось около двух недель, каждый раз, идя к себе на работу, я видел, как все больше и больше открывались гигантские черные ребра.
Вскоре ребра купола совсем обнажились, теперь по утрам было видно, как черные фигурки верхолазов что-то делают вокруг подножия креста. Оттуда доносились лязгающие звуки электрической пилы.
На следующее утро я привычным путем вышел к набережной и повернул голову в сторону собора. Креста на прежнем месте не было.
На набережной стоявшие люди тихо передавали друг другу подробности вчерашнего снятия креста. Рассказывали, как подогнали грузовик, но он не справился, как бешено крутились на воздухе задние колеса, когда водитель дал газ, ну точно «жеребец необузданный ноги подкидывал» и кузов машины аж взлетел, как натянулся струной трос, а крест устоял. Слышны были рассказы, как матерился шофер, как подогнали другую, машину, скрепили обе и снова попытались сорвать крест, и крест согнулся, но опять устоял. Тут некоторые стали креститься. А потом шоферы загрузили грузовики кирпичами да камнями и дали газ. Крест заскрежетал, сорвался и рухнул вниз. Некоторые при этих словах зашептали проклятия, кто-то заплакал, кто-то снова перекрестился.
Я тогда считал, что так и было нужно. Храм закрывал нам путь в светлое будущее, но эти картины – оголявшегося до ребер купола, плачущих людей, рассказы о том, как сорвали крест – засели в памяти и долго меня тревожили.
Из-за пятидневной недели и смещенных выходных наши с Ниночкй выходные долго не совпадали, но в тридцать первом году вернулись к шестидневной рабочей неделе и фиксированному выходному. В первый же такой выходной пришел Пашка и рассказал, как носил пакеты на Спиридоновку самому писателю Толстому, смешно пародировал манеру писателя курить трубку. Мы с Ниночкой смеялись, пили принесенное Пашкой вино и закусывали фруктами.
-Как буржуи живем, - говорил Пашка, - а что? Имеем право. Мы здорово наголодались.
-Ты, Пашка, кажется, и тогда не голодал, - говорила, смеясь, Ниночка, - всегда чего-нибудь достать мог.
-Хочешь жить – успей к раздаче пирога, - произнес Пашка свою любимую поговорку.
Потом мы отправились гулять на Рождественский бульвар, я показывал, где была лавка купца Рябухина, в которой начинал работать. Теперь там было ателье по пошиву костюмов.
-Вот, - сказал Пашка, - мне сюда и нужно. Хочу себе костюмчик сшить.
И Пашка живо нам обрисовал, какой бы он хотел костюм: двубортный, с накладными карманами, пуговицами на клапанах карманов, в полосочку.
-Мечта, - заключил Пашка свое описание.
В тот день я работал над чертежом кессонов зала приемов правительства, каждый фрагмент вычерчивался, визировался у начальства, а потом поступал на подпись к начальнику строительства. Образцом для кессонов зала явно послужил купол Пантеона. В соседнем помещении вычечивали колоннады для зала. Мы засиживались допоздна.
Когда я вечером вернулся к себе на Петровку – Ниночки дома не оказалось. Я посидел в пустой комнате и пошел разогревать примус, чтобы приготовить чай. Розалия Павловна появилась на кухне.
-Следить за женой надо, молодой человек, - сказала она, ядовито улыбаясь.
-Что вы хотите сказать, Розалия Павловна? – я не на шутку рассердился. Соседка стала, как обычно, греметь чем-то в раковине, - А то, молодой человек, что приятель ваш приходил, и Нина Петровна, нарядившись, - соседка сделала паузу и посмотрела на меня выразительно, с ним ушла.
-Какой приятель? – спросил я, не спуская глаз с примуса.
-А тот, что с чубом, - ответила соседка, - шустрый такой, еще рожи строит. Да, - прибавила она с чувством, - в наше время рожи не строили. И жены по вечерам дома сидели.
-Спасибо за информацию, Розалия Павловна, - моя благодарность звучала неискренне. Чай пить расхотелось.
Ниночка вошла где-то около половины двенадцатого. Я ждал ее, сидя на нашем единственном стуле. Войдя, она ничего не сказала, сняла свой берет и повесила его на вешалку.
-Нина, - почему ты мне не сказала, что пойдешь с Пашкой? Кстати, куда вы ходили?
-В кино, - спокойно ответила Нина, - тебя не было дома, тебя вообще все последние недели не бывает по вечерам дома. А откуда ты узнал, что я ушла с Пашей, от Розалии?
-Да, от нее. Ты же знаешь, я очень занят. У нас важная работа.
Она посмотрела на меня внимательно и ничего не сказала.
В самом начале декабря два мощных взрыва потрясли окрестности. Взрывали все еще стоявший корпус Храма Христа Спасителя. Рассказывали, что гигантский барабан с грохотом провалился вниз, и на его месте долго кружилось целое облако каменной пыли. Но собор устоял, и каждый день, идя на службу, несмотря на высокий забор, я видел, как на высоте рабочие ломами все еще разбивают крепкую стену.
Новый конкурс, уже открытый и охвативший весь союз, заставил нас всех еще больше увеличить темп работ. Борис Михайлович переселился в Дом Правительства, но у нас он появлялся ежедневно, постоянно заходил в мастерские, улыбался, шутил, повсюду был слышен его характерный черноморский говор. Дворец будет монументальным, с "римскими" Большим и Малым полукруглыми залами, свет в которые будет попадать по образцу Пантеона через отверстие в потолке. Мы целыми днями чертили гигантские портики и колоннады.
Ниночка собиралась летом поступать в ВУЗ, по вечерам она часами сидела за столом с настольной лампой и учила материал для вступительных экзаменов. После того неприятного вечера что-то в наших отношениях с Ниночкой сломалось. Она стала часто замыкаться в себе. Я пытался с ней говорить, она отвечала как-то деревянно, стала задерживаться на службе, мне все стало понятно.
Я сам стал дольше задерживаться в мастерской, брал дополнительную работу.
Четырнадцатого апреля я поздно вернулся домой. Ниночки не было. Я открыл свой новый учебник архитектуры и погрузился в изучение схем и разрезов ренессансной архитектуры. Ниночка вошла тихо, в руках у нее был букетик ландышей.
-Миша, я ухожу, - сказала она, перебирая в руках отдельные цветки.
-К Пашке? – я отвернулся и уставился на страницу с разрезом Собора Святого Петра.
-Да, мы все решили, - она положила на стол свой букетик.
Больше она не сказала ничего, достала небольшой чемоданчик и стала собирать свои вещи. Я пытался читать, но застрял на одной строке – «новый зодчий значительно удлинил продольную ось собора, отошел от первоначального замысла гениального флорентийца и воздвиг фасад в классическом стиле».
Когда Ниночка подошла к комоду и взяла свою фотокарточку, я встал, направился к комоду и сказал: - Оставь мне эту фотографию.
-Зачем? – спросила она, - к тому же у тебя останется вторая.
-Я хочу, чтобы осталась эта, - сказал я с ненужной настойчивостью и попытался взять фотокарточку из ее рук. Ниночка потянула снимок к себе, он треснул ровно посередине. Она заплакала, схватила свой чемоданчик и быстро вышла из комнаты.
Я сидел на стуле, не поднимаясь, два или три часа. Потом закрыл учебник архитектуры. Букетик ландышей остался на столе.
Я видел их несколько раз, наверное, пока они жили в пашкиной комнатке на Сретенке, а потом они куда-то переехали.
Через год наш проект победил на всесоюзном конкурсе. Было организовано специальное Управление строительства Дворца Советов. Мы чертили грандиозные планы фасадов, залов, лестниц, гигантских пандусов, которые должны были вести ко Дворцу, и одновременно вычерчивали ручки, которые должны были быть вставлены в двери залов, кресла, на которых будут сидеть делегаты, даже кронштейны для светильников».
XXIV
«Вот они, Плещинские: два брата и сестра, хозяин дома купец Рябухин, муж сестры – присяжный поверенный Леонтий Васильевич. Оказывается, отец дяди Миши был родом из наших мест, а я никогда не слышал, что Перов умер недалеко отсюда. А вот и шахматы собирателя древностей, жаль только коллекция монет не нашлась. Но не мог же маленький Мишка Сверчков что-то знать об этой коллекции. А анина бабушка – это та самая маленькая девочка, дрожащая от страха и холода? Как в это трудно поверить! И сам дядя Миша – обычный московский старик – мальчишка, из подвала, прячущийся от страха в камин, едва не ставший вором сирота, а потом чертежник, один из тех, кто строил «новый мир». И Аня ничего не знает о нем? А ведь я бы мог ей рассказать кое-что про ее бабушку. А не внучка ли она дяди Миши? Или все-таки ее дед – Пашка Румянцев?». Вадим вспоминал газеты и журналы, виденные им много лет назад, фотографии взорванного Симонова монастыря, какой-то снимок с изображением внутреннего помещения синагоги, с большим в полный рост портретом Ленина в «святая святых» – так, кажется, Андрей называет это место. Под снимком тогда он прочел – «Вместо синагоги - рабочий клуб».
И снова свербила мысль – найти Аню, привлечь ее внимание хотя бы на пять минут рассказом о бабушкиной юности, о событиях, в которые она была втянута. Но он остановил себя: Аня никогда не любила ничего рассказывать о прошлом, не интересовалась им, и что он получит от этого пятиминутного рассказа? Пусть даже десятиминутного? Ее внимание? Нет, ни к какой Ане он не пойдет. А вот Евгений Николаевич будет удивлен.
Вадим снял трубку с рычага и привычным жестом крутанул диск, набирая первую цифру телефона Знаменского.
-Это она! Из окна вагона Вадим увидел в толпе, привычно двигавшейся по перрону на «Таганской», серое пальто и сиреневую шаль. На ней была спортивная шапочка, но, конечно, миниатюрная женщина, то и дело появлявшаяся и исчезавшая за спинами идущих, была Аня. Это ее походка, сосредоточенная, она именно так придерживает сумочку при ходьбе. Но поезд проскочил место, где она только что мелькала. Вадим выскочил из вагона и буквально бросился в сторону исчезающего серого пальто. Она свернула с перрона в центральный проход, и он увидел пальто и шаль уже у самого эскалатора. Он ввинтился в толпу, кого-то задел, извинился, но пальт и шаль, и спортивная шапочка уже спустились вниз. Вадиму совершенно не нужно было на «Таганскую» кольцевую, но он быстрым шагом, а иногда бегом спешил за этой маленькой женщиной, в которой был сосредоточен сейчас весь смысл его жизни. Зачем? Это не имело ни малейшего значения. Нужно было догнать ее во что бы то ни стало. Готические своды кольцевой Таганки были в этот час буквально запружены народом, он потерял ее из виду, стал работать локтями, увидел, что серое пальто уже где-то на противоположном конце станции, около эскалатора, ведущего наверх. Когда он вскочил на эскалатор, ему показалось, что он сейчас найдет способ разогнать эту медленно плывущую лестницу намного быстрее. Попытался бежать, мешали стоящие слева пассажиры. На переходе от одной лестницы к другой Вадим почти нагнал Аню, но второй пролет лестницы снова заставил его отстать. Выплыл широкий купол вестибюля, Вадим увидел, как она скрылась за массивными дверями выхода, но теперь он уже не сомневался: он ее сейчас догонит. Она шла по Верхней Радищевской, и он легко догнал ее. И тут что-то его остановило. В ее походке появились какие-то непривычные черты. Он по инерции еще приближался к ней, но уже отчетливо понимал: это не Аня, эта женщина в сером пальто, сиреневой шали и спортивной шапочке со спины была очень похожа на Аню, но это была не она. Вдруг женщина обернулась. Вадим резко остановился и стал что-то сосредоточенно искать в своей сумке, но краем глаза он видел удлиненное лицо, близко посаженные глаза, на которые падала почти черная прядь.
Он вернулся в метро и поехал на «Проспект Свердлова».
XXV
Через день Вадим сидел в кресле и пытался читать «Мартовские иды», когда телефон заставил его пружинно покинуть кресло. Он сорвал трубку с рычага.
-Вадим! Это поразительно. Принесенная вами тетрадь проливает свет на много загадок, мы наконец-то увидели продолжение истории семьи Плещинских, пусть пунктирно, пусть трагично, – Евгений Николаевич спешил высказать свои чувства, - а сколько в них интересного. Я буквально погрузился в эти воспоминания.
А, кстати, вчера звонил Игорь, он приехал из какой-то свое новой поездки, обещал зайти. Вы разрешите ему показать воспоминания этого старика?
Придя в себя, Вадим подумал, что Игорю эти воспоминания совершенно не нужны, его новые интересы вращались вокруг монастырей, храмов, старцев, философии рубежа веков, каких-то загадок и прочего в том же роде.
-А ему будет интересно? – дипломатично спросил он.
-Но мы же вместе начинали это расследование. А в воспоминаниях есть страницы, связанные с нашим расследованием.
-Конечно, пусть читает.
Вечером приехал Игорек. Он уже ничем особенно не удивил Вадима: так же, как и после первого возвращения из Печор, троекратно поцеловался, борода у него стала длинней, разговор сделался каким-то благообразным.
- Как хорошо там, - говорил он, - ты даже не представляешь! Когда я приехал в декабре, было, не скрою, трудно, утром темно, фонари едва светят. Работы были тяжелыми: снег чистил, рубил дрова, на кухне дежурил.
-Ты что, проходил, как там это у вас называется?
-Искус. Да, хотел себя попробовать.
-И что? Пойдешь в монахи?
-Нет, я еще не готов. Да и отец Никодим сказал: в миру работай, у тебя важное задание – нести свет в миру. Это не намного проще, чем в монастыре, искушений больше.
Вадим не смог на это ничего сказать.
- А в это раз приехал, - продолжал Игорь, - настоящая благодать. Я как раз к Светлому Празднику поспел. Митрополит приезжал, вся братия встречала. Какой был день!
-А как твои научные работы?
-В НИИ чай да кофе с утра до вечера да женщины обновками хвалятся друг перед другом.
-А поиски исторические?
-Собираю материал. А ты, говорил Евгений Николаевич, нашел какую-то важную тетрадь? Что-то про революцию?
-Не только. Прочитаешь – увидишь, хотя тебе, я думаю, это будет не очень интересно.
-Почему? Если с душой написано, даже про революцию, это хорошо. А безбожники, они, знаешь, тоже разные были. Иные это те же наши юродивые.
-Там есть про снос Храма Христа Спасителя.
-А вот это уже важно, - Игорек посерьезнел. – Без Бога ничего построить не смогли, только эту лужу.
-Помнишь портрет того собирателя, который нам показывал Евгений Николаевич?
-Конечно, он очень был увлечен поиском. Вы что-то нашли?
-Нашли, вот почитаешь – увидишь, там много важного.
-Значит, Господь привел Знаменского на верный путь. И тебя рано или поздно приведет. Я уверен.
Голос Евгения Николаевича был торжественный.
-Вадим! Приезжайте, как только сможете, не пожалеете!
Когда Вадим вошел в знакомую квартиру на улице Грановского, первое, что бросилось ему в глаза, была лежавшая на столе сложенная вдвое шахматная доска. Доска была не совсем обычной: не плоская, а что-то наподобие большой коробки.
-Что это? – удивился Вадим, - те самые шахматы, о которых вспомнил дядя Миша?
Евгений Николаевич, улыбаясь, раскрыл доску, и Вадим увидел внутри зеленый потертый бархат, которым была выложена правая и левая части. Знаменский осторожно отстегнул кнопку с левой стороны и открыл бархатную зеленую крышку.
Под ней в специальных ячейках, тоже выложенных зеленым бархатом, лежали белые шахматные фигуры необыкновенно выразительные, в виде русских солдат в киверах, с ружьями в руках и ранцами за плечами, офицеров со шпагами и гусаров с ментиками, поднявших коней на дыбы.
Король, вернее царь, был отлит в виде высокого мужчины, с бакенбардами, в шляпе, надетой с поля, в мундире.
-Это Александр I, - сказал Евгений Николаевич.
- А это Николай? – спросил Вадим, взяв в руки короля черных, – похож.
-Нет, это Фридрих Вильгельм III, прусский король, наш союзник в войне с Наполеоном. Шахматы отлиты в ознаменование союза России и Пруссии на вечные времена. Вечных времен не вышло, - помолчав, добавил он.
Вадим стал рассматривать черные фигуры. Они были отлиты в виде очень похожих на русских солдат и всадников, и Вадим не мог увидеть разницу. Взяв в руки русского гусара, пытаясь увидеть эту разницу, он так и сяк вертел фигурку.
-Не вижу разницы, - сказал он, – только цвет.
-Не только, - заметил Евгений Николаевич, - различия есть в кокардах на головных уборах, в деталях покроя мундиров, в форме оружия. Но они действительно не очень большие.
-Евгений Николаевич взял в руку прусского короля, залюбовался им.
- А посмотрите, Вадим, на этого прусского гусара, - Знаменский достал из плотной ячейки черную фигуру и протянул ее Вадиму. Тот взял коня в руку, повертел в руках, ощутил, какой он тяжелый, еще раз посмотрел и вернул Знаменскому.
-Тяжелый, - сказал Вадим, - а конь как искусно отлит, напоминает коней Клодта у нас в парке.
-Да,- произнес Знаменский, - напоминает, кони Клодта стали знамениты в Европе, на его скульптуры ориентировались другие мастера.
-А что это за отверстия в основании каждой фигуры? – Вадим показал на небольшие углубления сбоку, которые имелись в каждой фигуре.
-Возможно, мастер так хотел облегчить и без того существенный вес фигур, - подумав, сказал Знаменский, - надо будет поговорить со знатоками малых форм.
- Но как вы нашли сами шахматы?
- А вот тут помогла все та же самая клеенчатая тетрадь, которую вы мне принесли. Она и сама по себе просто замечательная, я вам уже говорил, а для меня здесь была и нить к разгадке.
- Да, конечно, - согласился Вадим, - я помню, что там говорится о коробке с шахматами, которую нашли в ограбленной квартире, но ведь шахматы пропали зимой восемнадцатого года. И, если я не ошибаюсь, да, я точно помню, о них больше нигде не упоминалось.
- Да, совершенно верно, они попали в руки красногвардейского патруля. И при этом было названо две фамилии. Других фамилий Миша Сверчков не запомнил или не услышал, а две он все-таки запомнил.
-Кажется, Баулин? – вспомнил Вадим.
- Да, Баулин и Казаков. Там упомянуты фамилии красногвардейца Баулина и Казакова. И представьте - приехал Игорь, помните, мы с ним говорили и о нашем расследовании, и я ему с вашего разрешения дал почитать эти в высшей степени интересные воспоминания.
- И как вы его нашли? – Вадим не в силах был скрыть иронии.
Знаменский усмехнулся, помолчал, вздохнул.
-Он, конечно, стал слишком, я бы сказал, своеобразен, дело не только во внешности, у меня тоже борода. Речь, размышления. Такое бывает с людьми технического образования, когда они вдруг рьяно погружаются в гуманитарные сферы. Он слишком увлекается некоторыми идеями. – Знаменский опять помолчал, - слишком. Это сегодня распространено. Хорошо, что вы ими не увлекаетесь. Но при все при этом, он тоже помог в нашем расследовании.
-Он? – удивился Вадим и поднял на Знаменского глаза, до этого опущенные вниз, словно ему было немного совестно за увлечения Игорька. - И чем же он помог? Ему, кажется, красногвардейский патруль, как бы помягче выразиться, не очень близок.
Евгений Николаевич снова улыбнулся, - Да, не близок, но он все-таки помнит, как мы начинали расследование, – Знаменский сделал ударение на слово «мы». - Через несколько дней он мне позвонил и сообщил, что его заинтересовал один факт. Он обратил внимание как раз на фамилию Баулин. И вот что оказалось: Игорь учился с Верой Баулиной! Тесен мир.
Вадим был с этим положением полностью согласен.
- Я попросил его позвонить этой Вере, если можно, с ней встретиться и спросить, не был ли ее дедушка или прадедушка в Красной гвардии в восемнадцатом году. И знаете, Вадим, Игорь справился с этим заданием на «пять». Оказалось – был! Был ее дедушка в Красной гвардии и жив до сих пор. Правда, уже весьма почтенного возраста человек. Надо было узнать у него непростой вопрос – помнил ли он, что случилось в далекую-далекую зиму восемнадцатого года с той коробкой, которую ему поручили в самом начале января доставить в штаб. Пришлось просить наше музейное начальство позвонить старику – он человек старой закалки, начальство уважает. Я получил разрешение приехать к нему и поговорить. Он оказался довольно общительным, даже веселым таким старичком. И память прекрасная, несмотря на почти восьмидесятилетний возраст. Он прекрасно помнит то время. Еще и повторял в разговоре постоянно: такое было время!
Так вот, все он вспомнил, и Сергея Петровича, помните, командира их красногвардейского отряда – он погиб под Перекопом, и мальчонку, говорит, того запомнил, и как обследовали ограбленную квартиру с убитым. Мальчонка, - рассказывал, -все на труп косился, дрожал сильно, мы его даже в соседнюю комнату отправили, а позвали, когда надо было поподробней узнать, где он прятался и что слышал, или даже видел. Видел-то, говорит, немногое, а вот что слышал – запомнил. А коробку, о которой вы почему-то спрашиваете, - старика это очень удивило, - мы, - рассказал Максим Федорович, - нашли к комнате на буфете. Удивились еще, что грабители ее с собой не взяли. Все вроде подчистую унесли: броши там, серьги, цепочки, а коробку оставили. А когда мы ее раскрыли – нашли вот эти самые шахматы. - Я их ему, опять же с разрешения начальства, отвез и показал.
-Где же они после этого были? – спросил Вадим.
-Самое удивительное, - ответил Евгений Николаевич, - что буквально у меня под носом.
-Как это? – удивился Вадим.
-А вот как. Максим Федорович, то есть Баулин, рассказал, что коробку эту ему приказали свезти в штаб на Рождественку. А в штабе нашелся грамотный человек, из бывших учителей гимназии, он им объяснил, что вещь эта – настоящий шедевр, работа очень тонкая, и ее надо везти прямо в бывший музей Александра III – так наш музей до революции назывался, в кабинет древностей!
-Представляете, Вадим, оказывается, эти шахматы действительно были у нас в фондах. Кто бы мог подумать! Только когда он их привез, не до фигурок тогда было, отправили их на хранение и забыли. Вот такая история. А теперь я пытаюсь найти следы того, как эти монеты появились у Плещинского.
Вадим после этого не виделся с Евгением Николаевичем два месяца, был в отпуске, потом работал. Кантор не появлялся. Как-то Вадим заезжал к Андрею. Тот выучил за это время еще три языка, нашел единомышленников, которые решили сделать новый полный перевод Священного Писания. В это раз он читал Вадиму стихи Бродского, посвященные недавно начавшейся войне в Афганистане. Андрей скоро собирался жениться.
Выяснилось, что художник уже уехал из квартиры дяди Миши, и теперь там жил какой-то коммунальный работник – не то банями заведует, не то пивными, - говорил Андрей. Банный работник всю обстановку поменял, старую мебель выбросил, книги сдал в букинистический магазин, фарфор в комиссионку, картины отвез, кажется, на дачу.
XXV
- Вадим! – голос Евгения Николаевича показался на этот раз Вадиму каким-то странным.
-Что-то случилось?
-Кое-что случилось. Но вы не волнуйтесь. Вас ждет еще один сюрприз.
Войдя в комнату Знаменского и бросив взгляд на письменный стол, Вадим остолбенел: на столе ровной горкой лежали золотые монеты. Он молча подошел к ним, взял в руки одну. Это была монета с изображение крылатого ангела, который писал что-то, стоя, на доске. Позади доски было небольшое изображение петуха. Внизу, под рисунком, шли по дуге слова regne de la loi.
-Надеюсь, вы помните, что галлы – самоназвание французов, народа, который почитал петуха, по-латыни – galina? – Знаменский сиял.
-Но как? – только и произнес Вадим.
-Помните, Вадим, вы сказали, что совсем не видите разницы между русскими и прусскими солдатами. После вашего ухода я решил найти как можно больше различий в форме двух войск. Стал пристально рассматривать каждую фигуру. И что же?
-Что же?
Знаменский взял две фигурки: русского и прусского гусара. – Вот, посмотрите эти фигуры. Попробуйте все-таки найти отличие?
Вадим взял в руку белую фигуру и стал ее внимательно рассматривать: мускулы коня, выразительная лепка для отливки. Белый гусар одной другой крутит ус, другой натянул поводья, и черный гусар отлит в той же позе. Ментик на левом плече и у того и у другого.
-Не могу найти отличий, - сказал он, возвращая фигуру Знаменскому.
-Вы помните, что перед смертью Плещинский с трудом произнес только одну фразу: «ищите ключ».
-Да, и где здесь этот ключ?
-Он здесь, но вы его не видите.
- Здесь? – Вадим снова стал крутить фигурки, - где же он?
-А вот смотрите, - с этими словами Евгений Николаевич стал отвинчивать от фигуры прусского всадника основание против часовой стрелки. Вывинтив, он положил фигуру отдельно, а снование отдельно. Вадим взял в руки основание и посмотрел в образовавшееся небольшое отверстие, - И все-таки я ничего не вижу, - сказал он.
-Ключ в самом всаднике,– сказал Знаменский, - вот он, - он показал на крестообразное завершение вывернутого основания фигуры, - вот он! – Затем он взял фигуру в правую руку, а в левую массивное круглое основание, повертел немного маленький круглый пьедестал, вставил крестообразный ключ в то самое отверстие сбоку, на которое Вадим обратил внимание в прошлый раз, повернул ключ по почасовой стрелке, и вдруг нижняя часть основания со звоном упала, и оттуда выпала небольшая золотая монета.
Вадим ахнул, взял в руки небольшое круглое основание, профилированное двумя валиками – Вот это да! Это, оказывается, тайник.
-Да, это тайник, в который Плещинский спрятал свои замечательные монеты.
-А как вы все-таки узнали?
- Во-первых, помогла ваша внимательность. Вы обратили внимание на отверстие сбоку. А еще вот как, - Евгений Николаевич вытащил из верхнего ящика стола ту самую оловянную фигурку цветного гусара, которую показывал когда-то Вадиму и Игорьку.
-Именно эта фигурка натолкнула меня на ключ в поиске ключа. Это, конечно, неудачный каламбур, ну, уж какой есть.
Вадим взял в руки гусара. – Что же в нем вас натолкнуло на ответ?
-Помните, я говорил, что это фигурка гусара лейб-гвардии гусарского полка. У гвардейских частей на головных уборах всегда помещались двуглавые орлы. А вот теперь посмотрите на его сумку, которая висит сзади, вот она, под ментиком. Это ташка – специальная гусарская сумка. Такие сумки украшались вензелями императоров. У этого, к примеру, на ташке отлит вензель «А» с цифрой I внутри.
-Александр Первый, – убедительно сказал Вадим.
-Да, а вот теперь посмотрите эту фигуру, - Знаменский взял черную фигуру всадника, развернул ее и подал Вадиму увеличительное стекло.
-Что вы видите?
- Букву «F» и «R».
-Правильно, это означает Фридрих – Rex, король, император Фридрих Вильгельм Третий.
-А теперь посмотрите сюда, - тут Знаменский подал Вадиму фигуру с открученным основанием. Вадим поднес лупу к фигуре и вскрикнул.
-Да, именно это я и увидел, - сказал Знаменский, - ключ, на ташке этого всадника изображен ключ. Больше ключей нет ни на одной фигуре. Эта фигурка - ключ ко всей коллекции. А дальше мне осталось только найти этот ключ. Это, конечно, произошло не сразу. Но дело в том, что ключ этот подходит ко всем фигурам, в каждой из них есть тайник, он открывается одним этим ключом. Вот так.
Знаменский взял фигуру черной королевы и так же вставил крестообразный ключ в небольшое отверстие у снования, поворот, раздался щелчок, - и железное основание, профилированное двумя валиками, выскочило на стол. И тут же, звеня, выкатилась яркая золотая монета.
-Вот это да! – снова воскликнул Вадим.
- Сами же шахматы, - продолжая любоваться фигурками, говорил Знаменский, - просто чудо. Сережа Акмолинский, который этого гусара отлил, приезжал, когда я еще не нашел скрытого механизма, посмотрел, оценил очень высоко, это, конечно, не удивительно. Сказал, что сама предварительная лепка и отливка, безусловно, немецкие.
-И тогда – добавил Знаменский, - я вспомнил, что в характеристике искусного немецкого мастера было сказано, что он замечательный механик. Помните, Вадим, в воспоминаниях старожила была описана внезапная смерть собирателя Плещинского?
-Да, там было сказано, что он умер за границей, его исповедовал какой-то пастор, а потом этот пастор написал вдове, что Плещинский перед смертью произнес, что-то вроде фразы «ищите ключ», и многие пытались этот самый ключ найти.
- Да, совершенно верно, Плещинский умер внезапно и не успел сообщить, что сделанные немецким мастером шахматы заключали в себе скрытый механизм. У него, вероятно, был удар, но он смог что-то насчет ключа сказать. Но пастор не знал русского языка, даже если бы Плещинский что-нибудь и произнес более конкретно. Наследники перерыли весь дом, искали какую-нибудь шкатулку, сундучок, к которому подошел бы ключ – и, конечно, ничего не нашли.
-А как ему могла прийти в голову идея хранить свою коллекцию в этих шахматах?
- Вспомните, Вадим, что говорили о собирателе древностей Плещинском – у него есть прекрасная коллекция «золотых ангелов», тридцать две штуки. Понимаете теперь, Вадим, тридцать две!
-Не понимаю, - честно признался Вадим.
-Ну, вы не Спасский, – засмеялся Знаменский, – в шахматах ровно тридцать две фигуры, теперь понимаете?
- Ах, вот оно что! Интересное решение.
-Да, очень интересное, он заплатил за них 170 рублей – 160 за фигуры, по пять рублей за каждую.
-Пять на тридцать два – равно 160, - Вадим даже засмеялся.
– Точно, и десять рублей за коробку.
-Замечательные попадаются иногда вещи, - Знаменский выдвинул нижний ящик своего письменного стола и вытащил оттуда розового дерева шкатулку, покрытую тонкой деревянной резьбой.
-Карельская береза, - сказал он, - любуясь шкатулкой. - На Севере купил, там такие вещи на каждом шагу встречаются, не ценят люди старинные промыслы. – Затем он открыл шкатулку и вытащил целую стопку различных бумаг. Это может стать началом новой истории, - сказа он и задумался. - Знаете, Вадим, существует легенда, что когда Алексеевский монастырь должны были закрыть, а на его месте строить Храм Христа Спасителя…
-Это где сейчас бассейн? - быстро спросил Буров.
-Да, именно там. Так вот, последняя настоятельница монастыря, по этой легенде, решила пойти на отчаянный шаг – она приказала местному кузнецу приковать себя к дереву и сказала, что не уйдет с этого места. А под этим деревом она якобы, закопала какую-то шкатулку. Женщина была с характером. Говорят, держала насельниц в руках. А по документам известно, что где-то после войны 12 года к ним поступила насельницей вдова офицера, побывавшего в заграничных походах, женщина была богата, а наследников после смерти мужа не осталось – они были бездетны. Она завещала все свое немалое имущество в монастырь. Среди этих вещей особенно интересными были некоторые. Говорили про какие-то золотые монеты из коллекции ее мужа, которые она принесла в кожаном кошеле.
А после ее смерти, как раз накануне сноса Алексеевского монастыря, вроде бы настоятельница и зарыла их под деревом – не хотела, чтобы кто-то воспользовался сокровищем, считала, что эта земля проклята и место проклято. А во время земляных работ, когда строился храм Христа Спасителя, кошель этот нашел один крестьянин, нанявшийся на строительство, пытался на эти деньги лошадь на конном торгу купить, возле нынешней Мытной улицы, да купец как увидел нерусские деньги - свел его в полицию. В полиции кошель отняли, деньги описали. Об этом узнал вышедший недавно в отставку молодой ротмистр Плещинский, узнал от своего приятеля, бывшего однополчанина. Плещинский каким-то образом приобрел эти монеты – с этого и началось его увлечение древностями. Насчет настоятельницы, это, конечно, легенда, а вот золотые монеты – вот они, скоро выставим у себя.
А еще добавлю. Конечно, эти золотые монеты – настоящий клад, подлинные свидетели трагического и величественного прошлого. Но шахматы мастера Майера – вот настоящее чудо, настоящий клад. Но и они уступают истории этого Михаила Сверчкова. Жаль, что он не успел ее дописать.
XXIV
С тех пор прошло три года. Игорек появлялся все реже, в монастырь он все-таки не пошел, иногда звонил, теперь он занимался, по его словам, поиском настоящего места Куликовской битвы.
-Все сфальсифицировано, - говорил он уверенно Вадиму при редких встречах, - летописи все подчищены. Романовы постарались. Нужно искать настоящие источники. Есть хорошие тексты.
Зато появился Алик Кантор. Он позвонил Вадиму и таинственным голосом сообщил, что у него есть кое-что для чтения. Они договорились встретиться на «Кировской». Кантор приехал на гоночном велосипеде, за спиной у него был рюкзак, на голове шапочка, состоявшая из кожаных ремешков, он был в шортах, на руках перчатки с обрезанными пальцами. Как всегда, возбужденно, он заявил, что сейчас уезжает куда-то под Москву, в пещеры, пробудет там, наверное, с неделю, будет жить у какого-то приятеля, будет там искать какие-то остатки подмосковной фауны или флоры, едет с друзьями - молодыми археологами.
Не слезая с велосипеда, Кантор быстро протянул сверток.
-Что это?
-«Собачье сердце», сделал фотокопии. Читай быстрее, много человек на очереди. Когда прочитаешь, - передай это человеку вот по этому адресу, - Кантор достал листок, оглянулся и быстро протянул его Вадиму. Вадим быстро спрятал листок в нагрудный карман рубашки. Кантор красиво толкнул свой транспорт и скрылся в зелени Чистопрудного бульвара.
Вадим оглянулся и осторожно развязал плотную бечевку, которой был завязан сверток, развернул бумагу, - увидел плотную пачку фотографий одного формата, их было по виду более полусотни, быстро завернул пачку в бумагу и снова перевязал бечевкой.
Лето 2014 г.