Интервью с поэтом администратора данного сайта
Сегодня мне бы хотелось взать интервью у поэта, писателя, публициста, члена Московского союза литераторов, Заслуженного учителя России Александра Гутова.
- Александр Геннадиевич, скажите, пожалуйста, когда Вы приняли решение стать учителем?
– Решения стать учителем как такового я не принимал, так как сама по себе профессия открывается, только когда начинаешь работать. У меня отец – учитель, поэтому я знал, что такое профессия учителя с раннего детства, видел, как работает учитель дома, бывал у отца на работе на Красной Пресне – он когда-то там работал. Просто меня интересовали всегда гуманитарные предметы: литература, а еще раньше, до 1978 года, и гораздо больше – история. Поэтому, когда стал вопрос, о том, кем же все-таки становиться, в старших классах (тогда это был 9 и 10 класс), пришлось думать, куда поступать.
В Советском Союзе практически не имелось учебных заведений, где была возможность получить гуманитарное образование. Были Педагогический институт, МГУ и Историко-архивный институт. Никакого другого выбора не было. МГУ – это слишком высоко, я никогда туда не метил, Историко-архивный вуз связан с Комитетом Государственной Безопасности, там надо было проходить различные проверки – никто из моих знакомых не заканчивал его. Поэтому встал вопрос о Педагогическом Институте. Сначала я думал пойти на исторический факультет, а где-то летом, в 1978 или в 1979 году, я окончательно решил идти на филологический. А уж когда я учился в институте, возник вопрос, где и кем работать. Мне показалось, что работа преподавателем мне будет интересней, чем просиживание где-нибудь в редакции или в каком-нибудь заведении, где надо будет заниматься филологическими науками. Мне не было интересно занятие в какой-то одной области, наверное, в силу характера. Поэтому окончательное решение стать учителем я принял в институте.
– Почему Вы выбрали именно этот предмет? На Вас повлиял кто-нибудь из Ваших знакомых?
– Можно сказать, да – учитель литературы Татьяна Евгеньевна Рябинина, замечательный преподаватель, она оказала довольно большое влияние в старших классах и на меня, и на моего старшего брата; мы общались с ней после школы. Но если все-таки брать окончательное решение, то филология, литература на первый план вышли, когда я начал писать. Могу точно сказать, это было 24-е июля 1978 года – тогда мне литература стала не менее интересна, чем история, а потом она увлекла меня не то, чтобы больше, просто, когда пишешь, начинаешь заниматься уже как-то серьезно литературой. Поэтому, решение пришло из интереса к литературе, желания писать, общения с такими же ребятами. То есть выбор мог быть один – между историей и литературой. Мне тогда стала гораздо ближе литература, поэтому я стал преподавать ее.
– А Вы сразу пришли в 1143?
– Да, в эту школу я пришел сразу, это было зимой 1986 года. Существовал выбор: у меня было направление в одну школу на Рязанском проспекте, там что-то непонятно было, неопределенно. Там, где я жил, мест в школах не было, и я поехал в ближайший район, в районное управление, прямо сюда, напротив школы – раньше там было управление образования. Здесь мне сказали, что есть одна школа. Мне предложили 30 часов. Маргарита Николаевна позвонила, узнала, что есть молодой преподаватель литературы. Я сказал, что на 30 часов я не пойду – с этого начинать нельзя: не смогу ни готовиться, ни заниматься дополнительно. Нет, З0-ти не будет. Я возьму только 25. Вот с 25-ти часов я здесь и начал работать.
До этого я успел поработать еще в нескольких школах: на последнем курсе института меня пригласили в школу, где мы проходили практику, причем на полное количество часов. Я просто не ходил в институт, а ходил туда преподавать. Потом я еще для себя работал в Кузьминках до весны, но мне пришлось уволиться, потому что надо было готовиться к государственным экзаменам. Так что 1143 – моя третья школа, но она, конечно, окончательная – я как в нее пришел, так и работаю.
– Ясно. Скажите, Вы ведете научную деятельность?
– Нет. Научной деятельностью, как таковой, я никогда не занимался, защищаться не собирался. Работая в школе, для себя я неоднократно собственные взгляды оформлял теоретически, но это было связано с различными конкурсами, в которых мне приходилось участвовать. Там просто была такая работа: надо оформить было свой опыт в виде статьи. Я раз это сделал, два это сделал, три, печатался в журналах.
В Советское время защищаться – значило выполнять кучу так называемой абсолютно лишней «работы»: обязательно вставлять цитаты из каких-то партийных деятелей, обязательно придумывать, как процитировать классиков марксизма-ленинизма в своей работе. Я ничего против этих цитат сегодня не имею. Тогда имел, сейчас – нет. Но мне все это казалось совершенно ненужным, нелепым. К тому же я не очень понимал, куда пойдут все эти научные работы. Диссертации обычно лежат в шкафах старых институтов в огромном количестве. А меня всегда интересовала практическая деятельность, возможность применения знаний, результаты работы.
У меня были в институте друзья, которые занимались наукой, например Алексей Глазков, преподаватель в институте, позже сотрудничал с Еленой Романичевой, автором пособий по сдаче ЕГЭ по русскому языку. Были другие, кто действительно увлечен был филологией, они занимались по-настоящему: Александр Николаевич Архангельский, очень известный сегодня телеведущий программы «Тем временем», – учился на год старше меня. Он учился у Агеносова, нашего преподавателя, они ездили к Лотману в Тарту – а это уж была такая звезда! Вот они занимались по-настоящему наукой – люди увлеченные, выбравшие одно направление. Я никогда не мог выбрать одно направление – меня интересовала буквально вся литература. Наука – это особый склад мышления, особый склад ума – у меня другой.
– Но вы ведь писатель, поэт…
– Творческая деятельность – не научная, это несколько другое. Теоретически осмыслить то, что ты делаешь – это да, порой необходимо. Но научная деятельность, повторюсь, это особый склад ума, особый характер, некоторая кропотливость, некоторая отвлеченность от жизни. Вот Архангельский перестал быть чисто теоретиком – он когда-то выпускал книги по Пушкину. Он сейчас публицист - это видно. Публицист, просветитель, человек, координирующий деятельность на телевидении людей определенного направления, он их собирает, с ними общается. Что касается писательской деятельности, здесь можно сказать одно: это совсем другой взгляд на жизнь. Он вообще часто бывает не связан с профессией по-настоящему. Это склад физиологии, человеческого характера, интересов, фантазии… это несколько другое. Другое дело, что для работы в школе это очень помогает.
– Назовите, пожалуйста, ваши награды и звания.
– Что касается наград, я никогда не могу их четко назвать, потому что то, что я называю, как потом выясняется, – это не награда, а другое – награда. Значок Отличника просвещения считается наградой, но я не могу его считать наградой. Медаль 850-летия Москвы, которые нам вручили, – награда… Какие еще… Заслуженный Учитель. Да, это звание. К наградам, может быть, относятся какие-то премии. Мне очень трудно определить, потому что у меня масса премий – по-моему, все, какие возможно было получить: Премия московского мэра, Премия московского правительства, Премия Президента России. Называется ли это наградой, - я сказать не могу. Иными словами, в области преподавания у меня их достаточно много. Но, конечно, Заслуженный Учитель РФ – это самое главное звание, которого можно было достигнуть в сорок лет.
– Расскажите, пожалуйста, о своем хобби.
– У меня нет хобби. Я вырастал в мире, где все были помешаны на «хобби». Кто-то собирал ракушки, кто-то собирал курительные трубки, кто-то изображения чертиков, кто-то занимался рыбалкой… Каких только не было хобби!
Я помню, что со школьных лет у меня хобби как такового не было – у меня был интерес. Огромный интерес к истории, просто невероятный. Как у всех в наше время, это начиналось с войны 1812 года, с книжек с картинками… Вот была такая замечательная книга «В грозную пору», она переиздана с прекрасным вложением картинок – про русскую армию. Меня интересовало это. Сначала. Потом все это разрослось, расширилось: средневековье, рыцари, книга Натальи Кончаловской «Наша древняя столица» и многое-многое другое. Это не было хобби. Никогда. Потому, что хобби – это то, чем человек увлекается помимо работы. В школьные годы понятия «помимо работы» не существовало, а когда я окончил школу, институт и пришел работать, то… Хобби вне работы у меня просто не существует: все, чем я занимаюсь – все, кроме сна – связано с работой: с литературой, с историей, с изучением гуманитарных дисциплин, с политикой и т.д. То есть все это одна область – гуманитарные науки по всем направлением – вот, что меня интересует.
– Вы занимались спортом? Какой ваш любимый вид спорта?
–Да, я занимался, но только в школьные годы, до того, как заболел – это было очень давно. После этого было осложнение, и я уже не мог заниматься так, как хотел. С самых ранних школьных лет постоянно занимался: какой-нибудь атлетикой, гимнастикой, потом несколько лет самбо – до осложнения. Я не могу сказать, какой у меня любимый вид спорта, потому что я понимаю, что лучше заниматься спортом, чем смотреть. Мне всегда были близки такие виды как атлетика, гимнастика – развитие тела. Да и игровые тоже – кто из мальчишек не играл в футбол? Играли, конечно. И в хоккей во дворе играли. Могу сказать, что в то время спорт рассматривался не как нечто профессиональное, но обязательное для парня. Вокруг меня ребята занимались, и я занимался. Успехов у меня особенно больших не было, потому что спорт требует выкладываться полностью. Где-то к 14-15 годам я уже так им заниматься не мог. Но я его очень уважаю.
– В каких странах вы бывали? Расскажите, пожалуйста.
– Могу точно сказать, что в разных странах я начал бывать с 1997 года. Об этом у меня есть строчка в одном стихотворении «Земную жизнь пройдя до половины, увидел я, как процветают финны» («Коллаж» - пр. адм.). Финляндия, Швеция, Чехия, Франция, Германия, Голландия, Австрия, Венгрия, Польша, в советское время я бывал в Латвии, Литве, Эстонии, Белоруссии, Украине, Молдавии. По-моему, я основные страны перечислил, в которых я бывал.
– Ясно. Это, наверное, очень интересно. Скажите, какую школу Вы оканчивали?
– Я окончил школу в Кузьминках – 394-ю. Она сейчас как таковая распалась, ее поглотила соседняя школа, которая при нас только возникла. Это была обыкновенная школа, но она возникла одной из самых первых в этом районе, в 1960-е годы. Когда-то она была на значительном подъеме, но сегодня в силу разных причин пришла в упадок. Школа должна развиваться в соответствии со временем. Она не смогла этого сделать, не смогла вписаться по разным причинам: из-за учительского коллектива, других причин. Поэтому она оказалась поглощена и перестала быть такой школой, которую можно назвать современной.
– Вы не могли бы рассказать про свою писательскую деятельность?
– Что касается писательской деятельности… Красиво звучит, конечно, это выражение! Ни один человек, который относится к себе нормально, не говорит «я – писатель». «Я – поэт », – обычно говорят выступающие на эстраде певцы: они поэты, у них есть творческие планы.
Писать, конечно, в 13-15 лет начинает почти любой человек. Я прекрасно помню, как начал писать – прямо в автобусе, который вез меня из Махачкалы в Каспийск летом 1978-го года. Довольно тревожны эти места в последние 20 лет, а тогда это был благословенный край. Буквально под стук этих колес я стал придумывать первое – удивительно плохое – стихотворение – но под ритмичный стук колес! А дальше… все зависит от того, как человек относится к тому, чем он занимается. Большинство тех, кто начинают писать, потом бросают. Они перестают, потому что приходят другие интересы, человек может на себя взглянуть критически и сказать себе: «нет, я ненастоящий автор, я не стану писателем». Это очень хорошо, если человек способен это сделать. Но у меня желание писать осталось в силу характера, перфекционизма – желания все делать, доводя до совершенства… Это просто особенность характера, особенность отношения к жизни – если уж ты чем-то занимаешься, какой-то стороной, то стараешься ее довести до совершенства.
Начал писать – хотелось лучше, хотелось еще лучше, потом безумно хотелось стать похожим на того или иного автора, какие-то стороны стал раскрывать для себя шире, и продолжал, не прекращал писать. Но осознание того, что ты делаешь, приходит не сразу. Могу сказать, что особенность, не скажу творческого пути, но особенность моего положения была такова – я все должен был постигать сам, абсолютно самостоятельно. До института вообще никто ничего не читал из того, что я писал – немного лет, но для возраста 15-17 лет это достаточно – три года кажутся огромным сроком. В институте появилась группа друзей, которые, конечно же, писали – еще бы – все филологи! Чего только кто не писал! После института очень долгое время никто ничего по-настоящему не читал, что я создавал. Только брат читал, у нас с ним возникали дискуссии, потому что он все-таки профессиональный художник, он разбирается в искусстве очень хорошо.
И только с 1997 года, уже в очень приличном возрасте – 34 года – я нашел аудиторию, началось творческое общение, резко изменился взгляд на то, что я делал. Это что касается поэтического творчества. С 1997 года началось выступление на аудиторию, и даже большую – бывало до двухсот человек – на мероприятиях, которые устраивал Алексей Дидуров. Бывало такое: в Доме Кино бывало, еще в разных местах, в институтах – где только не выступали…
Потом, после смерти Дидурова в 2006-м году – сейчас кажется, что недавно, а уже прошло достаточно много времени – Кабаре сильно изменилось. Стало понятно, что Дидуров, в общем-то, был его мотором, держал его, при всех спорных вопросах, связанных с Кабаре. Это была такая интересная площадка, на которой могли выступать те, кто исповедовал проклассические взгляды на поэзию. Дидуров неоднократно говорил, что он противник, в первую очередь, постмодернистской поэзии. К ней он относился крайне отрицательно. Я пытался с ним об этом немного спорить, но он не включался в споры, он не обсуждал эти творческие вопросы. Его интересовала в первую очередь классическая поэзия. Она могла быть нерифмованной, она могла быть белой, но в ней обязательно должно было быть какое-то содержание, сюжет. Особенно он ценил людей с богатым опытом. Даже если они, когда исполняли песни, где-то в чем-то художественно уступали, он говорил, что его интересуют, с одной стороны, люди с художественным элементом, то есть с поэтическим талантом – подлинные поэты, с другой – люди с богатым жизненным опытом. Их он приводил неоднократно – в Кабаре было очень много интересных людей.
После 2006 года эта площадка практически перестала действовать так, как прежде. Так, собирается иногда несколько раз в год. Я еще какое-то время ходил, но потом… не скажу, что порвал, просто мне показалось, что этот формат уже для меня не так интересен. Это по поводу Кабаре.
А остальная творческая, если можно так сказать, судьба – это уже самостоятельная работа, поиски ответа на вопрос , что такое сегодня литература? Какая она может быть: авангардная, не авангардная?… Любой человек, который пишет, должен эти вопросы перед собой ставить. Сам ли он, или в окружении каких-то людей, но должен.
– А в этом году почему Вы не выступали?
– Я не выступаю практически не только в этом году, но вообще.
– А как же прошлый год?
– Один раз я выступал на ежегодном праздновании Дня рождения Дидурова, меня попросили прийти, эта годовщина превратилась в нечто вроде ежегодного поэтического фестиваля. Но, скажу честно, я не пишу сейчас так, как подходит, наверное, для Кабаре. Да и в целом, этот формат, когда ты выступаешь перед людьми таков, что надо в какой-то мере к ним подлаживаться. Я помню, что очень многие работали на аудиторию. Было и у меня время, когда я чувствовал: это аудитория воспримет, и это шло, что называется, «на ура». А потом, когда начинаешь ставить свои задачи, пропадает это необходимость работать на публику. Это ведь очень своеобразная вещь: иногда отходишь от прежних взглядов, поэтому выйти и просто прочитать свои стихи, тем более старые… мне это не очень интересно. Мне кажется это каким-то искусственным, немного фальшивым моментом. Мне интересней писать. Я пробовал несколько раз выступать по одному разу в год с вещами совершенно новыми, но мне кажется, что они не очень близки той аудитории, с которой я работал, не очень понятны. Может быть, я ошибаюсь, но реакции особенной не было. Я не скажу, что меня сейчас интересует реакция публики. Мне интересны только моменты, связанные с ответом на вопросы, которые я назвал. Поэтому я не выступаю – мне кажется, что я практически не нахожу себе единомышленников.
– Расскажите, пожалуйста, кто ваш любимый писатель, поэт, композитор, художник, архитектор.
– Здесь особенных секретов, конечно, нет. Легче с писателями и поэтами. Первое произведение подлинно глубокой литературы, которое я для себя открыл, как ни странно, в тогдашнем 7-м классе (по сегодняшним меркам это 8-й) – «Севастопольские рассказы» Л.Н.Толстого. Я остался верен им и больше всего люблю это произведение. Что касается поэзии – тут, вне сомнений, Пушкин. «Медный всадник» – самое значительное поэтическое произведение русской литературы, оно написано Пушкиным в момент его наивысшего подъема (1833 год) Все, что было после этого (еще 4 года, или 3, если считать до января 1937) – очень значительно. Но именно вторая Болдинская осень это сверхвершина. Стихотворение «Осень», сказки, «Медный всадник». Все это повлияло на всю последующую русскую литературу. В принципе, Пушкин доказал, что русский стих – самый пластичный в мире, как мне представляется. Я никогда не испытывал ощущения того, что русская литература должна всех затмить. Но по пластичности, по богатству языковых возможностей, по богатым речевым переходам я второй поэзии подобной не знаю. Данте, Шекспир работали с несколько другим материалом. Конечно, я Данте очень люблю и произведения Шекспира тоже. Так что в поэзии на первом месте Пушкин. Все остальные близки мне… Всех поэтов я очень люблю: Лермонтова, Тютчева, Есенина, Маяковского, Бродского, Цветаеву… Всю поэзию, которую можно назвать классической я очень высоко ценю. Это то, что касается поэзии.
Из прозы, кроме Толстого, конечно же, Гоголь мне необыкновенно близок. У Достоевского целые огромные сцены в его произведениях. «Двойника», «Бедных людей» очень высоко ценю. В «Преступлении и наказании» есть потрясающие совершенно сцены. Из ХХ века – это Платонов «Котлован», это Булгаков – все творчество. На мой взгляд, это просто поразительный писатель, неповторимый писатель.
Из художников – тут сомнений нет – Рембрандт и Веласкес. Это две самых значительных фигуры.
С композиторами сложнее. Я не так богат музыкальными знаниями. Прежде был Чайковский, сейчас могу с удовольствием слушать Мусоргского, Баха, немецких романтиков. Моцарт мной очень любим, но слушать часто много не могу – эта музыка требует особого настроения, как поход в музей – не забежишь в пляжной одежде. Наверное, немецкие композиторы мне особенно близки. Из ХХ века русские и советские. Опять же, никаких особенных предпочтений. Второй концерт Рахманинова, Свиридов, Шнитке.
Из архитекторов… Здесь трудно назвать какие-то отдельные имена, потому что я понимаю, насколько высока античность в архитектуре сама по себе. Мне близка готика, из архитектуры Петербурга я очень высоко ценю Воронихина – Казанский собор, Захарова – Адмиралтейство, Тома де Томона – здание Биржи... Ну, Росси, конечно, хоть он немного роскошен, иногда надоедлив, потому что километрами застраивал Петербург, но я понимаю его очень высокое значение. Я оценил авангард ХХ века за последние где-то 15 лет, хотя здесь все время возникают какие-то споры: насколько эта архитектура вообще человечна? Вот такие пристрастия.
– Скажите, а каков ваш жизненный девиз?
– Я могу сформулировать пару положений. Они пословицами в первую очередь определяются. Тот, кто хочет работать, ищет к этому средства; кто не хочет работать – ищет оправдание. Вот я всегда ищу средства. Ну и знаменитая притча о том, как люди катили тачки с камнями. Одного спросили, что он делает, он сказал, что таскает камни, второй – что он кормит семью. А третий ответил, что строит Шартрский собор. Вот это мой принцип жизни: надо строить Шартрский собор, а не таскать камни и просто кормить семью. Что бы ты ни делал, надо думать о том, что ты возводишь Шартр. Рано или поздно, но он будет стоять.