Джинсовый скворец

Я бы мог начать этот очерк с рассказа о том, как на пятидесятилетие моего героя, в 1998 году, в ЦДЛ  к микрофону выходили один за другим интересные люди, чтобы поздравить Алексея с юбилеем и просто почитать  свои произведения.  Это тоже было своеобразной формой поздравления. За Владимиром Вишневским выходил Лев Новоженов, за Виктором Коркией - Виктор Шендерович, за Инной Кабыш -  Дмитрий Быков. И все новые и новые гости. А через пять лет, уже в Доме Кино,  пятидесятипятилетие Алексея открывал Юлий Гусман, и о герое рассказывали  Владимир Меньшов, Юрий Ряшенцев, и снова Шендерович и Вишневский, Владимир Качан и многие многие  другие.

А можно было бы начать с того, как из Ленинграда,  в далеком 62 году,  в дикую коммунальную квартиру пятнадцатилетнему пацану, хулигану и сорвиголове Алешке Дидурову  пришло письмо от Булата Окуджавы на нескольких листах, в котором  Булат на равных говорил с юным поэтом, а потом Алексей служил в  погранвойсках.

Но я начну с личных впечатлений, потому что они незабываемы. В 97 году мне сообщили, что в воскресенье, в ЦДЛ со мной может встретиться член секретариата Союза писателей Москвы  Алексей Дидуров. Я никогда не слышал этого имени, и подобное  словосочетание  немедленно нарисовало в моем воображении фигуру вальяжного господина под два метра роста, в костюме с галстуком и в роговых очках. Когда полвторого я спустился в нижний буфет дома литераторов, я увидел там молодых ребят, явно не из писательского истеблишмента, они что-то наигрывали на гитаре, отстраивая звук и пробуя голос. Вскоре в помещение буфета буквально ворвался невысокого роста  крепкий, коренастый мужчина с короткой, явно борцовской прической. На нем был джинсовый костюм и через плечо спортивная сумка. Сказав несколько  слов ребятам с гитарой, он  подошел ко мне и представился. Я протянул ему свои стихи. Кроме внешнего вида, уже разбившего мои представления о члене секретариата, он сразил меня тем, что не убрал листы в сумку, а сел и начал их читать. Читал минут  десять, а затем я услышал то, что слышали очень многие, кто впервые приносил Алексею Дидурову в его кабаре свои творения.  Это был жесточайший разгром, но я поверил этому человеку безоговорочно. Он с таким интересом отнесся к стихам совершенно ему неизвестного человека, он так живо разобрался в них, в его словах была такая неподдельная любовь к литературе, что я просто был поражен. Так я познакомился с создателем и бессменным руководителем литературного рок-кабаре Алексеем Алексеевичем Дидуровым.

Через некоторое время в помещении нижнего буфета были заняты все столики, а затем началось само  действо. Это нельзя было назвать концертом в полном смысле слова. К микрофону выходили и читали или пели свои песни многочисленные участники. По репликам в зале, по дружескому подтруниванию, просьбам спеть ту или иную песню или прочитать то или иное стихотворение можно было сделать вывод, что здесь собрались  хорошо знакомые друг другу люди. Бросалась в глаза роль Дидурова. Он объявлял очередного выступающего, давал комментарий к его творчеству, периодически рассказывал о случаях из своей жизни,  много и охотно делился своими наблюдениями над  нашей историей. Заметно было и то, что оказывавшиеся у микрофона творцы предпочитают жесткую лексику, иногда на грани дозволенного, вещи  звучали с надрывом, протестные, ощущалась атмосфера некоего подполья. Через некоторое время мне довелось услышать, как исполняет свои стихи и поет песни сам Дидуров.  Это было невероятно мощное, агрессивное исполнение, с интонацией преодоления и при этом необыкновенно лиричное по своей сути.

Постепенно мне стал открываться этот сложный и в высшей степени неординарный человек. Я прочитал его замечательную автобиографическую прозу, его лирику, поэмы, о которых сказал сочувственное слово Академик, лауреат Государственной премии РФ в области литературы Дмитрий Сухарев. Я услышал множество песен, написанных на его стихи и исполняемых самыми различными людьми. И одно чувство не давало мне покоя. Почему его имя известно столь небольшому, если учесть масштаб дарования, кругу людей?

Потом я узнал, что Алексея  "ушли" из всех мест, куда его забрасывала судьба: из "Комсомольской правды", из "Юности", он разругался с Союзом писателей Москвы, едва успев туда вступить. И всюду он вел бескомпромиссную борьбу, вступал в конфликты,  отстаивал то, что считал  нужным, невзирая на последствия. Такое поведение явно говорит об особых чертах характера, которые воспитываются в определенных условиях.

Он родился в Москве, недавно пережившей войну,  в ее барачно - коммунальном чреве, и хлебнул этого мира сполна. Первый адрес - "Тюфелева роща", барачный городок. Барак №3. Сейчас на этом месте берет свой бесконечный разбег метромост между "Автозаводской" и "Коломенской". Рабочий барак, недалеко от Москва-реки - первые жизненные впечатления. Следующий адрес, после того как родители  Алексея  развелись, - Делегатская улица, в  двух шагах от нового здания Театра  Образцова. До революции эта улица называлась Божедомка, и у какого филолога не возникнет желания сопоставить  детство московского Франсуа Вийона и Федора Михайловича? Из рассказов Алексея Дидурова о себе можно составить жуткую картину московского дна сороковых годов.

-  Великую науку  унижения мне преподавал отчим, когда полосовал  меня по спине оголенным проводом. Он был огромным мужчиной, с громадными мускулистыми руками, инвалид, у него не было ног, и вся сила ушла в руки.  Избивал он меня до тех пор, пока не вмешивалась милиция, - такие воспоминания о детстве Алексея услышал я совсем недавно.

Дидуров прошел суровую школу мальчишеских драк, так как он активно занимался самбо, а потом боксом, дзюдо и карате, драться  с крепким подростком могли только несколько противников сразу. Где-то в двенадцать лет Алексей начал писать. И вот случай - мощное орудие провидения, по словам Александра Сергеевича. Дядя Алексея, живший здесь же, в подвале на Делегатской, учился на юридическом и как  многие студенты того времени заслушивался песнями кумира интеллигенции - Булата Окуджавы. Ершистый подросток услышал в своем подвале записи этих песен, и, по его собственным словам, обалдел. И написал в далекий Ленинград письмо Булату. Вот тогда и пришел из Ленинграда удивительный ответ.

А жизнь готовила  юному поэту новое испытание. После учебки погранвойск в Северо-Западном округе - служба. Об этом опять словами самого поэта.

- Меня там трижды  чуть не убили за то, что я не давал дедам унижать молодых. У нас два мальчика повесилось. Это было не в моей казарме, а  в соседней, потому что в моей я не  дал ребят в обиду.

И при этом в армию Алексею Корней Иванович Чуковский прислал знаменитую книгу о своих современниках, книги присылал Юрий Ряшенцев, а секретарь Самуила Яковлевича Маршака Владимир Глоцер отправлял поэту-пограничнику практически все лучшее, что выходило в Москве.

Полвека в коммунальном аду Алексею запомнились навсегда.

- В коммуналке, в Столешниковом, где я прожил почти двадцать лет, за мной бегали с топорами и ножами, мне сыпали битое стекло в мои каши и борщи, а я отнимал у них тех, кого они пытались забить насмерть, запирал от них их же детей, чтобы они не покалечили их.

- Алексей, - спросила Дидурова бард Юлия Неволина, - такое впечатление, что несчастья тебя преследовали чуть ли не с рождения?

Юлечка, - невозмутимо ответил Дидуров, - я  отношусь к своей жизни, как к великому счастью. Я уникально везучий человек. Моя мать не хотела, чтобы меня видел мой родной отец, но он шел на неимоверные сложности, чтобы со мной встречаться, я до сих пор не понимаю, как ему это удавалось. В четырнадцать лет сопляк, шпана с приводами в милицию, получил из Ленинграда письмо от Булата Окуджавы, и вся округа ходила подержать это письмо. Письмо начиналось примерно так: Алексей, Вы написали мне, что сочиняете стихи уже очень давно. Года полтора. Я сочиняю уже года двадцать два...Я вам пишу потому, что я понял, что вы - поэт. Это мне написал Окуджава! А потом мне надписал знаменитую книгу о своих современниках Корней Иванович Чуковский. Я горжусь, что моим учителем является замечательный русский поэт Юрий Ряшенцев. Мои друзья - Олег Чухонцев, Таня Бек, а эти люди кое-что сделали в русской литературе. Итог нашего общения, состоявшего из прогулок до или после чая в доме, из чтения новых стихов, споров, смеха, теплообмена посредством всего этого, что и сулило будущие встречи - итог всегда был для меня один: непереносимая жажда сочинять, читать, наполняться, чтобы дать себе и получить от учителей право нести себя, переполненного заново, обратно к ним. На суд. Выше и желаннее которого для меня не было ничего и нет поныне. Ни широкие публикации, ни благосклонное внимание так называемых критиков, ни трудоемкая карьера в кислотной писательской среде, ни расписанные загодя цацки и суммы премий.  Ничего все это не стоило и не представляло из себя в сравнении со штудиями жизни и счастья, коими баловали меня мои истинные  преподаватели словесности - высокие мастера, Поэты с первой прописной.

Через полгода после знакомства с Алексеем интерес к его личности  продиктовал мне стихотворение, в котором я попытался дать свой портрет этого неординарного человека.

Алексею Дидурову

Ты - стареющий гид

По московскому дну.

За стеной твой Аид

Точит зуб на струну.

Бывший мальчик, хитрец,

Что жевал лебеду,

Ты - джинсовый скворец

В коммунальном аду.

Чай остыл на столе,

Взгляд соседи косят:

Обречен на сто лет, -

Отмотал пятьдесят.

Не девятый ли круг,

Не повторный ли срок?

Стих  жесток и упруг,

Как взведенный курок.

Не удивительно, что  успешный журналист, публикации которого вызывали неподдельный интерес (например, он первый написал в нашей стране о дедовщине), уже именитый к середине семидесятых автор не стал делать карьеру, а с бескомпромиссностью подлинного борца стал создавать свое поле литературы. Так родилось знаменитое рок-кабаре. Первоначально собирались на различных квартирах: в Столешникове у самого Дидурова, когда соседи разъезжались на дачный сезон. Именно в эту квартиру приходили Цой, Майк, Башлачев, Б. Г., Шевчук, Троицкий, Степанцов. Предоставляла свою квартиру Татьяна Бек. А в 85 году, после памятного выступления Михаила Сергеевича  на апрельском пленуме, они решились выйти из подполья. Начались скитания по Москве. ДК типографии "Красный пролетарий", ДК завода "Чайка", что рядом с Савеловским вокзалом, ДК энергетиков, Петровские линии, ЦДЛ, квартира Булгакова - это топография неофициальной  литературы и русского рока.

- Скажи, Алексей, - задал я ему вопрос, - не сохраняется ли и сегодня в кабаре атмосфера начала восьмидесятых, когда вы были в подполье?  А ведь сегодня на дворе совсем другие времена?

Отвечая мне на этот вопрос,  Дидуров  изложил не только свое представление о том,  должна ли  и  сегодня в кабаре сохраняться атмосфера подполья, но  и,  с присущей ему ассоциативностью мышления,   фактически  рассказал  историю того, как возникло кабаре, кто были его первые участники, почему  кабаре приняло именно такую форму, в какой существует и до сегодняшнего дня.

- Я благодарен небу за то, что мы как  были не нужны и даже опасны  той власти, так и сегодняшним хозяевам не нужны. Это объединяет сегодняшнее время с концом семидесятых. Когда только стало складываться кабаре, (было это где-то году в 76) приезжали ко мне разные люди, не только москвичи, но и из других городов. А отсчет нашего существования мы ведем от самой первой записи на магнитофонной пленке. На ней никому не известный тогда Юра Лоза  пел свои песни на квартире Тани Бек. Мы их слушали и обсуждали. Было это в 79 году, вот почему сейчас мы отмечаем двадцать пятый сезон нашей деятельности. Но не надо думать, что нас объединило сопротивление властям, что это и было нашей целью. Нет. Подпольность существования, оппозиционность были только острой приправой, не более. Людей приводило и приводит к нам вечное и честное стремление к творчеству, желание быть услышанным. А творцу нужна аудитория, слушатель. Именно творческий процесс, а не социальное действо заставило меня 25 лет назад начать собирать людей. Конечно, места, где мы собирались, были самые разнообразные. Когда-то у нас не было никаких залов, а были чердаки, подвалы, заброшенные дачи, моя коммуналка на Столешниковом,  даже нехорошая квартира на Садовой  и еще чьи-то квартиры. Мы собирались, чтобы почитать стихи и попеть песни, но нас выбрасывали изо всех мест, где мы успевали на некоторое время обосноваться. Это была настоящая война: против нас присылали ОМОН, бросали гранаты со слезоточивым газом, писали грязные пасквили и откровенные доносы, искали у нас притон, а находили чай с самоваром, пряники, конфеты и удивительно чистые и светлые лица молодых ребят. Может быть, мы стали прецедентом гражданского общества  в России, общества людей, способных объединиться  без обращения к чиновничье - криминальному миру?   Мы не просили милости и  у  денежных тузов, и за все за  это нас ненавидели.

- Алексей, что изменилось бы, если бы вход в кабаре стоил хотя бы копейки, и на эти деньги почти нищие авторы получали бы хоть какой-нибудь гонорар?

- Ты хочешь знать, что изменилось бы? Все. Вход у нас бесплатный и за выступления мы никогда не даем никаких денег, потому что в России тысячу лет у народа не было никакой собственности, и культуры денежных отношений просто не существует. Во всем мире деньги - что-то вроде ложки к обеду, вещь привычная. А у нас это - смертельное оружие убийства или самоубийства. Я думаю: мы потому и продержались столько времени, что  эта язва не разъела  организм кабаре.

- А почему кабаре приняло именно такую форму, как  многочисленные выступления авторов перед аудиторией в не очень большом зале?

- У моих великих учителей в поэзии был простой метод общения  - глаза в глаза и чтобы правду, одну только правду и ничего кроме правды. Как все столетия до нас. Действенная самая метода. Если в коня корм. Конечно. Вот на этом преподанном мне принципе прямого контакта (как выражаются сенсеи в карате) я и построил свое литературное кабаре.  Постепенно я  пришел к убеждению, что для того, чтобы поделиться счастьем творчества, оптимально нужно не более 40 - 50 человек. Не стадионы, не  ГЦКЗ. Истинная литература в ее озвученном варианте понижает свою эффективность, если в зале оказывается  большее число слушателей, потому что тогда  начинается уже не процесс сотворчества, а социальное действо. А это - уже совсем другое дело.

Самое ценное, что у нас есть - это наша публика, наши слушатели, они способны на соавторство. В кабаре можно спорить, автору могут предъявить литературоведческие претензии именно потому, что там заинтересованы творчеством по-настоящему. Вот почему к нам приходили замечательные люди, выдающиеся мастера. За 25 лет мы устраивали первые публикации для  многих авторов, приняли в союз писателей  наших поэтов и бардов. Я придумал и оригинальную форму выступления. Она основана на том, что у микрофона за несколько часов может перебывать большое количество авторов. Кабаре - это очарование кратковременной встречей с талантом. Принцип букета. Множество разнообразных цветов, у каждого цветка свой аромат, своя цветовая гамма.  Если человек по-настоящему талантлив, ему достаточно и трех-четырех стихотворений или песен, чтобы суметь высказать себя. Не надо забывать и о том, что "Блажен, кто не допил до дна..." А  слушатели, получив недолгое наслаждение тем, что делает автор, обязательно придут и в другой раз, чтобы услышать его снова. Я привожу автора к слушателю, здесь можно поговорить с творцом запросто, выпить с ним чашечку кофе (спиртное у нас запрещено принципиально). А самое главное - так происходит общение с живой литературой, повышается эффект от произведения.  В этом мы уникальны. Нам нет аналогов. Нужно помнить еще и о том, что автор - человек самолюбивый, ранимый. Поэзия - янтарь, застывшие слезы, незачем плакать смолой здоровому дереву.  Если человек доволен и самодостаточен,  ему незачем заниматься литературой. Кабаре - это госпиталь. Здесь безвестные авторы впервые выходят к микрофону, обретают счастье понимания, находят соратников по творчеству.

Но ведь в России не одно кабаре Дидурова. Есть еще немало мест, где и песни поют, и стихи читают. Вот выдержки из интервью  бессменного руководителя кабаре, данного известному журналисту  Ивкину. Они помогут понять отношение Алексея к родственным, на первый взгляд, объединениям.

- А вот КСП - тоже барды, как у вас - так чем ваше кабаре не КСП? Есть разница? Если есть - в чем?

- Когда-то мы вместе с Окуджавой попали на слет одного столичного "куста" КСП в лесу в Подмосковье. Он потом в интервью одном о том случае рассказал. Помню, Булат Шалвович уже на их факельном шествии сильно напрягся: "Очень кое-что напоминает ..."

       А ежели по сути... В ареале КСП вышел недавно всероссийский CD-сборник - буквально только что, - по нему судя, автура  КСП от туманов, мокрых рюкзаков и влажных взглядов сквозь пламя костра продвинулась в тематическую область, интересную не для соискателей дум высокого стремленья, а для участкового врача по месту жительства практически каждого из участников альбома, а в случае их материальной состоятельности выше среднего уровня - для частнопрактикующих урологов, проктологов, наркологов, диетологов, сексопатологов, косметологов. Даже самые цепкие по худ. средствам и с эмоциональной температурой выше тридцати шести и пяти вещи - они про то, что "ох, что-то стали мы не те, стареем тихо на тахте, не дышит нос, не видит глаз, и печень лезет в малый таз... мои рассветы с привкусом рассола, а струны сердца больше не звучат..." - это то, что доносится из мужского отделения, а из женского - не сложнее, хотя чуть женственнее: "С хвостом дурацким на затылке хожу одна по переулку... Ну, почему я не понравилась? Ведь все же было, как положено - такси, квартира и вино! А вот не любит все равно!"

Ирония? Она, она. Нынешняя царица литературных аттракционов, ненавистная когда-то для Блока, непонятная для золотосердого Платонова - ирония, вечная предводительница бунта на коленях, плантаторша всех стебарей от Мятлева до Пригова, от которой всегда исходит инфекционная эманация капитулянтской пройдошности и мстительной безнадеги. Ироничны, ох, ироничны нынешние каэспешники! Ироничны, да не очень, а как-то по-домашнему кротко и сдержанно - а и чего, собственно, надрываться, если терять особенно нечего уже, кроме своих цепей, а цепи (привычных типовых связей, быта и проч. подобн.) к фонтану страстей и ослепительным озарениям, понятно, не влекут. Вообще, на примере того же КСП можно видеть действие еще одного закона жизни - гибельности корпоративности, как социальной методики построения институтов влияния и власти. Корпоративное общество - антипод общества открытого, а по Тоффлеру оно - фашистское. Неокорпоратизма российского - вот чего я сегодня больше всего опасаюсь. "Наш - не наш", оборонительно-наступательная жестикуляция вокруг кормушек, новые соискатели синекур в ранге властителей и инженеров человеческих душ, любящие помурлыкать сыто о смене элит - вот очередная чума на наши домы...

Казалось бы, это уже точно не об искусстве, но в том-то и дело, что Алексей видит в кабаре не  место, где, говоря высоким штилем, искусством занимаются. Вот почему он все больше о  публике, о тех, кто не сочиняет ничего и к микрофону никогда не выходил. А может быть, кто-то увидит здесь противоречие с  тем, что Дидуров говорил выше? Но из противоречий складывается сама жизнь, в этом ее дыхание и очарование.

О кабаре Алексей может рассказывать бесконечно, он  относится  к своему детищу с отцовской любовью. Но дети подрастают и часто уходят из родительского дома.

В разные годы в кабаре Дидурова выступали Виктор Шендерович  и  Лев Новоженов, Алексей Кортнев и Дмитрий Быков, Игорь Иртеньев и Виктор Коркия, Инна Кабыш и Вадим Степанцов. В гости приходили Юлий Ким и Бахыт Кенжеев,  Лариса Пияшева и Анатолий Стреляный. Константин Ваншенкин и Георгий Владимов. Почти все те, с кем когда-то начинал свое кабаре Дидуров, сегодня обрели всероссийскую известность и редко появляются  у микрофона в зале. Но мастера старшего поколения, такие, например, как Юрий Ряшенцев, постоянно интересуются тем, что происходит в мире кабаре. Говоря о том, что его привлекало и привлекает к данному проекту, Ряшенцев выделил доброжелательную и широкую во вкусах аудиторию, лишенную потребительского экстремизма, ожидание художественной новизны от авторов. Известный бард Дмитрий Сухарев заметил, что кабаре Дидурова - зона риска, и именно это привлекает к нему молодежь, но и становится миной замедленного действия под всем мероприятием. Вероятно, бард имел в виду тот факт, что подобная зона риска уже не привлекает маститых авторов, когда-то впервые обретших аудиторию в стенах кабаре. Кабаре носило прежде название "Кардиограмма", и это отражало своеобразие проекта, который становился чем-то вроде бьющегося пульса свободной литературы, особенно в годы, о которых один из первых участников кабаре Виктор Коркия написал: "Не говори мне про застой..." Бенедикт Сарнов заметил по этому поводу, что говорить о сегодняшней литературе, не учитывая движение рок-культуры, просто нечестно. А именно у Алексея Дидурова в рок-кабаре этот пласт современной культуры получил особенное развитие. Стихи самого Алексея, положенные на музыку, дали исполнительский материал для одной из первых рок-групп страны - "Искусственные дети". Пафос свободы и бездомья отметил в атмосфере кабаре Юлий Ким.

Звонкие имена. Есть чем гордиться. Но жить так, как Дидуров - не чрезмерна ли цена? А внешние атрибуты успеха? Вот опять из интервью Ивкину.

 -  А как насчет счастья?

- Имеет место быть. Ведь счастье человек может выработать только сам. Извне его не получишь. Не выйдет ни купить, ни украсть, ни отнять. Извне - поводы для радости, удовольствия, кайфа,  везения или удачи. А счастье - только внутри и изнутри, только свое, из своего, прожитого, нажитого, рожденного, сотворенного. Основные производители счастья поэтому - женщины и творцы, художники. И счастьем можно поделиться. Жаль, что не с любым и каждым. Бывает не в коня корм, не по Сеньке шапка, как говаривала моя курящая бабушка.

Счастье бесплатно, потому и стоит так дорого.

За свое право собирать людей и делать то, что он считает необходимым, Дидуров заплатил большую цену. Интересно сказал об этом человек, которого сам  Дидуров в своей прозе назвал повивальной бабкой всех русских рок-авторов - Артемий Троицкий. Троицкий написал, что к семидесятым годам Дидуров уже вполне сложился как автор, он писал замечательные стихи, одна из песен на его слова стала всесоюзным хитом - "Когда уйдем со школьного двора". Под нее и сейчас поколения за поколением прощаются со школой. Но верх, по словам Троицкого, взяла альтруистическая сторона таланта Дидурова, его поразительная способность интересоваться другими авторами, находить их, привечать, посвящать им значительную часть своей жизни. А ведь останься Дидуров в журналистике, пиши он то, что воспринял бы официоз семидесятых-восьмидесятых - он был бы обеспечен званиями и лауреатствами.

Во время  празднования своего пятидесятипятилетия в Доме кино Алексей быстро свернул торжественную часть и свое пребывание у микрофона и выпустил к нему участников кабаре.  Эта черта мне кажется поразительной, если учесть самолюбие любого пишущего.

Когда-то, начав собирать  людей, Алексей, вероятно, не знал, что кабаре станет  едва ли не главным делом его жизни. Я пишу эти слова с некоторой опаской. Ведь  Дидуров  остается блестящим поэтом, продолжает писать замечательную прозу, глубокие литературоведческие статьи. Но каждое воскресенье, в час дня, он у микрофона. И так уже двадцать пять лет! На его лице заметна усталость, кабаре требует невероятных душевных сил. Я обратил внимание, что он практически никогда не присаживается. Ни на минуту. Он проводит на ногах шесть часов подряд, успевает пообщаться с огромным количеством людей, а ведь авторы самолюбивы, обидчивы, каждый думает в основном только о себе.                                

Когда  приходит новый человек и приносит свои творения, Дидуров бывает довольно  суров, некоторые обвиняют его в жестокости. Алексей не раз объяснял, что, если он замечает в человеке хотя  бы малейший намек на талант, он ухватывается за эту возможность, заставляет пришедшего обратить внимание на ту или иную строчку, дает надежду. Но и  требует по полной программе. Слабовольные люди обычно не выдерживают такой жесточайший прессинг. Я не раз видел, как злились, бросали Алексею в глаза обидные слова те, кто посчитали себя оскорбленными беспристрастным разговором об их творениях.

Нужно быть подвижником,  растворяться полностью в служении литературе, чтобы продолжать из года в год  руководить таким сложным, живым организмом. Я невольно перешел на почти библейскую лексику, хотя Алексей Дидуров менее всего похож на святого. Вероятно, ему близко изречение римлян: в здоровом теле - здоровый дух. Он продолжает изнурять себя ежедневными физическими упражнениями, выглядит в свои пятьдесят пять  бодрым и подтянутым, полным энергии. Недавно он выпустил хрестоматию "Солнечное подполье", ставшую своеобразным итогом деятельности его детища. Постоянно выходят диски участников кабаре, Алексей  все время в поиске. Только что, к двадцатипятилетию выпущен двудисковый CD  c записью огромного количества тех, кто прошел через кабаре или продолжает в нем выступать. И  сюда продолжают приходить новые авторы, молодежь.  Дидуров много раз говорил, что настоящий праздник для него - это появление у микрофона нового человека. Он щедро раздает авансы тем, кто только начинает пробовать себя  в творчестве,  мэтр выстраивает своеобразный курс работы с ними, стремиться найти их сильные стороны. Такую работу с автором можно назвать педагогикой направленного действия, но на Дидурова не давят многочисленные организации, не приходят проверяющие выяснить, как он тут работает с одаренными людьми. Им движет только одно - бескорыстная любовь к русской литературе. Как-то раз мы спросили его: Алексей, тебя ведь часто предавали, а как нужно относиться к предательству? Что можно прощать людям?  И Дидуров сказал, что он за свою жизнь повидал огромное количество талантливых людей и понял, что за подлинный талант нужно прощать все. Дидуров  бывает тяжел в общении, авторитарен, требователен, но он подлинно талантлив, он человек большой души,  и именно это привлекает к нему людей, поэтому и кабаре Дидурова  на пороге своего двадцатипятилетия продолжает  жить.

Наконец спрашиваю Дидурова о главном, с моей точки зрения: что стоит считать наиважнейшим достижением кабаре за четверть века его жизнедеятельности?

Не количество выступивших у наших микрофонов, хотя их тысячи. Не титулы и звания выступавших, хотя среди них только за один последний год было несколько лауреатов Госпремии РФ, солидных международных премий и даже один оскароносец. Даже не количество опубликованных с помощью кабаре сочинителей, хотя среди сотен участников наших изданий, наших антологий печатных и на видео и звуковых носителях основная по числу автура - молодежь, юные дебютанты, при том что и именитых мастеров хватает. Так вот главное для меня лично достижение кабаре висит над моим письменным столом, как икона - это конверт с запиской: "Алексей Алексеевич! Примите, пожалуйста, часть моей зарплаты на нужды и издания кабаре".

Девушка, передавшая мне этот конверт - а он один из множества таких же, так мы собираем деньги на публикации, - так вот эта  юная спонсорша сама ничего не сочиняет и у микрофонов не бывала, она просто несколько лет к нам ходит.

То с родителями, то с подругами. Одно время ходила с женихом. Потом снова без него. Спрашиваю: "Почему без?" Отвечает: "Ему у нас оказалось скучно. И я от него ушла". Главное для меня достижение кабаре - ее выражение "у нас". Значит, есть мы.

И, значит, мы живем друг другом и друг для друга. И, значит, наши сочинения, озвученные в кабаре, рождают что-то большее, нежели эстетический момент. Потому, что из тех конвертов, из того внимания, сил, времени, вложенных нашими людьми в кабаре, складывается то, что к заболевшему попадает лекарствами, к бездомному - снятой комнатой, на чью-то свадьбу - букетами, и так далее, а  в общем  каждому  возвращается ощущением нужности и дееспособности. Политологи называют это гражданским обществом. Да хоть горшком назови, только в печку не суй. А суют.

                                                                                    Александр Гутов, член союза литераторов России